Кино об актуальном прошлом

Сергей Эйзенштейн снял по-настоящему великий фильм: в «Иване Грозном» он поднял вопросы, не потерявшие значения и теперь

Карен Шахназаров, кинорежиссер, народный артист России, генеральный директор киноконцерна «Мосфильм»

Сергей Эйзенштейн – не просто величайший режиссер: на мой взгляд, он режиссер номер один в истории мирового кино. Кино вообще очень молодо, ему всего 100 с небольшим лет, так что по сравнению с живописью, литературой или музыкой это совсем юное искусство. Эйзенштейн, собственно, и создал это искусство, в котором кадр, сцена, показанная на экране, говорят нечто большее, чем то, что буквально запечатлено, обладают смыслом, который доносится до зрителя через построение кадра, через мизансцену, за счет монтажа, при помощи света и тени – то есть средствами кино. В этом Эйзенштейн был абсолютным новатором. Вспомним его «Броненосец "Потемкин"» со знаменитой сценой, когда детская коляска с ребенком мчится по ступеням Потемкинской лестницы в Одессе. Это не просто коляска, а образ революции, которая сама по себе есть крушение мира…

Чтобы понять метод Эйзенштейна, достаточно вспомнить историю, рассказанную другим выдающимся кинорежиссером Михаилом Роммом. Дело было еще перед войной. Эйзенштейн спросил Ромма, какой сценарий тот бы выбрал для съемок – «Минина и Пожарского» или «Александра Невского». Ромм сказал, что «Минина и Пожарского», потому что это XVII век: более или менее понятно, как выглядела Русь того времени и как ее снимать. «А что мы знаем про Невского? Ничего!» – «Вот поэтому я и буду снимать "Невского", – ответил Эйзенштейн. – Как я сделаю, так оно и будет». Конечно, это было сказано в шутку, но вообще-то он оказался совершенно прав, потому что Александр Невский вошел в нашу историю именно таким, каким снял его Эйзенштейн. Про Ивана Грозного можно сказать то же самое. Это и есть метод по-настоящему великого художника, который своим творчеством как бы заново пересоздает историю.

В «Иване Грозном» поднимаются вечные для России вопросы – о природе власти, о взаимоотношениях власти и народа, власти и элит. Вспоминаются гениальные фразы из фильма, например из сцены венчания Ивана на царство. «Папа не допустит! Император не согласится! Европа не признает!» – зубоскалят зарубежные послы, раздраженные царскими амбициями молодого Ивана. «Сильным будет – все признают, – парирует один из них. – Надо, чтобы силен не был!» Актуально? Более чем. И во времена Грозного, и при Иосифе Сталине, и сейчас. Или, вдумайтесь, насколько актуально звучат слова самого Ивана: «Нужна сильная власть, ибо токмо при едином, сильном, слитном царстве внутри твердым можно быть и вовне». А еще Иван говорит: «Но что же наша отчизна, как не тело, по локти и колени отрубленное. Верховья рек наших – Волги, Двины, Волхова – под нашей державой, а выход к морю их в чужих руках. Приморские земли отцов и дедов наших от земли нашей отторгнуты. А посему в день сей венчаемся мы на владение теми Русскими землями, что ныне до времени под другими государями находятся». После распада СССР в 1991 году не в таком ли положении оказалась Россия? И этот ряд можно продолжать.

История, хотим мы того или не хотим, в определенном смысле циклична. И в те времена, и сейчас Россия имеет дело с одними и теми же вызовами: с внешней угрозой со стороны наших геополитических «партнеров», с угрозами внутренними – это и сепаратизм, зерна которого всегда присутствуют в российской почве, и поведение элиты, часть которой готова перебежать на другую сторону. В этом смысле идея Ивана о том, что нужно заменить старую верхушку, которая привыкла наживаться за счет страны, на новый служивый класс – на людей, которые готовы сражаться «за веру, царя и Отечество», – для Сталина, конечно, была очень близка. Но судьба этой картины оказалась непростой. Сталин не хотел, чтобы в тот момент звучали темы, которые затронул режиссер. Например, какой ценой должна быть достигнута цель, стоящая перед властью? Что делает с человеком неограниченная власть и какую цену платит сам царь? Это были страшные вопросы, и Сталин, я думаю, это понимал, как никто другой.