Строгие судьи своих судеб

Сто лет назад, в мае 1924-го, родились писатели, без которых трудно представить себе советскую фронтовую литературу, – Виктор Астафьев, Борис Васильев и Булат Окуджава.

«Война нас гнула и косила», – напишет потом Булат Окуджава. Действительно, из их поколения мало кому было суждено вернуться с полей сражений. Этим троим повезло: они не просто выжили, но и стали своеобразными летописцами Великой Отечественной. Впрочем, и здесь не обошлось без нюансов: у каждого из них была фронтовая биография, непохожая на другие. В конце жизни, под занавес советской эпохи, каждый так или иначе пересмотрел идеалы, которые защищал на передовой, став (опять-таки каждый на свой лад) строгим судьей собственных юношеских надежд и фронтовой судьбы.

Трагик чистой воды

Астафьев, пожалуй, один из самых парадоксальных и трудных для понимания писателей советского времени. «Я родился при свете лампы в деревенской бане. Об этом мне рассказала бабушка. Любовь моя родилась при свете лампы в госпитале. Об этом я расскажу сам» – так начинается его повесть «Звездопад», во многом автобиографическая. Он появился на свет в селе Овсянка под Красноярском – и почти всю жизнь прожил в родном краю.

Будущий прозаик рано остался без матери, которую оплакивал до конца дней. После нескольких лет мытарств оказался в детдоме. Похожей судьбой он наделил героя своего детского (но в чем-то совсем недетского!) рассказа «Стрижонок Скрип»: «Потускнело пятнышко света. Настала ночь. Утихло все на реке. Утихли стрижи и стрижата, пригретые папами и мамами. И только Скрип был с братьями и сестрами без мамы. Сбились в кучу стрижата. Холодно без мамы, голодно. Видно, пропадать придется».

В 1941 году Астафьеву было 17, он окончил шестилетку, школу фабрично-заводского обучения (ФЗО), работал сцепщиком на железной дороге. В 1942-м, несмотря на бронь, ушел на войну. Служил связистом. Медаль «За отвагу», орден Красной Звезды, ранения и контузия – такова его фронтовая биография. Как говорится в наградном листе, «под артиллерийско-минометным огнем собрал обрывки кабеля и восстановил телефонную связь, обеспечив бесперебойную связь с пехотой и ее поддержку артиллерийским огнем». В госпитале он встретил медсестру Марию Корякину, свою будущую жену.

Зимой 1950 года Астафьев – к тому времени уже отец семейства – работал на мясокомбинате в городе Чусовом, что в 140 км от Перми, и как-то заглянул на занятия литературного кружка. Там услышал чей-то очерк о возвращении фронтовика домой – парадный, слащавый. Не мог скрыть возмущения. А ночью, в вахтерке, написал первый рассказ – конечно, от руки, на плотных страницах журнала дежурств колбасного цеха. «Гражданский человек» – так называлась история крестьянина-сибиряка Матвея Савинцева, связиста, который честно погиб за Родину, и «земля, пахнущая дымом и хлебом, приняла его с тихим вздохом». Это была не фантазия, Астафьев поведал о погибшем товарище. Когда на очередном заседании кружка он прочитал свое произведение, стало ясно, что этот задиристый парень – настоящий писатель.

Рассказ с ходу приняли к публикации в газете «Чусовской рабочий». Правда, возникла заминка, кого-то из редакторов испугала «окопная правда», но все-таки «Гражданский человек» вышел – в нескольких номерах в феврале-марте 1951 года. Вскоре Астафьева взяли в это издание корреспондентом, а рассказ перепечатали в альманахе «Прикамье» и даже поставили по нему радиоспектакль. Контуженный, неприкаянный фронтовик за несколько недель превратился в литературную надежду края. Через два года вышла его первая книга – «До будущей весны».

Астафьевская проза, даже ранняя, была беспросветной – по настроению, по сюжетам. Он – трагик по натуре и по литературному амплуа. Для него важно идти наперекор общепринятым клише. Но его лучшие страницы можно воспринимать как стихи – каждая фраза у Астафьева музыкальна, удивительно пластична. У него был тончайший слух на слово, на интонацию, которая затягивает читателя, способного сочувствовать и сопереживать.

Виктор Астафьев. 1944 год

«Он сам от этого страдал»

Писатель снова вспомнил о войне в «современной пасторали» 1967 года «Пастух и пастушка». Не щадил читателя, показывая ежедневную жестокость «в крови и пламени». Достаточно вспомнить, как командир накануне холодной ночи приказал раздеть раненых и передать их одежду другим бойцам – им тепло нужнее, у них есть шанс выжить. Горькая повесть. У Астафьева трудно найти то, что считалось необходимым для социалистического реализма, – жизнеутверждающий мотив. Однако истинные ценители, воспитанные на русской классике, признавали: именно таких нот не хватало советской литературе.

Писатель скептически относился к «городским культурным людям» – «объевропеившимся в худшем смысле», но восхищались его повестями представители именно этой прослойки. Он же сначала в разговорах с друзьями, затем и вовсе открыто стал рассуждать о своей ненависти к советской власти. «Большевики есть самые главные преступники человеческой, а не только нашей, российской, истории», – утверждал Астафьев. А уж если он был в чем-то уверен – сгущал краски до предела. Такой темперамент. Казалось, он не может простить судьбе сиротского детства. Но, пожалуй, только в эпоху СССР самородок из Овсянки мог состояться как серьезный прозаик и достичь всеобщего признания и «высоких степеней» – вплоть до включения его произведений в школьную программу по литературе и присвоения ему звания Героя Соцтруда.

А сам Астафьев в своих книгах тех лет уже не стесняясь сводил счеты с советской эпохой – это вписывалось в тогдашнюю конъюнктуру. И в романе «Прокляты и убиты», и в десятках интервью он доказывал, что «армия рабов воевала по-рабски, трупами заваливая врага и кровью заливая поля, отданные бездарным командованием тоже рабского свойства». Даже оборону Ленинграда объявил напрасной. «Миллион жизней – за город, за коробки? Восстановить можно все, вплоть до гвоздя, а жизни не вернешь… А под Ленинградом? Люди предпочитали за камень погубить других людей» – так рассуждал мэтр на страницах «перестроившейся» газеты «Правда». В начале 1990-х он оказался единственным писателем из стана бывших «русофилов», поддержавшим новую «демократическую» власть. Даже осенью 1993-го, во время кровопролитного противостояния Бориса Ельцина с Верховным Советом РФ.

Многие фронтовики не могли смириться с его позицией. Он отвечал резко: «Это моя правда, моя, и ничья больше». Невозможно представить, чтобы упрямый и самолюбивый Астафьев признал собственную неправоту – хотя бы отчасти. Писатель Валентин Распутин тогда, пожалуй, точнее других объяснил поздние метания Астафьева: «…заявив, что надо было сдать немцам Ленинград, дальше он уже пошел напролом. Эпатаж это или ожесточенность, не знаю. Я думаю, он сам от этого страдал. Уверен, что он страдал и от одиночества, и от ожесточенности, но уже отступиться не мог от образа своего нового, от новой репутации».

Булат Окуджава. 1944 год

«Не для Леньки сырая земля»

Булат Окуджава родился 9 мая 1924 года – в будущий День Победы. Поклонники поэта придавали этому символическое значение. Он немало писал о войне, а однажды даже мелькнул в эпизодической роли бойца с гитарой в фильме по собственному сценарию «Женя, Женечка и "катюша"». Но до этого было арбатское и тбилисское детство, а потом – расстрел отца, видного грузинского большевика, во время Большого террора, арест матери, которую выпустили на свободу только после войны.

Летом 1941 года комсомолец Окуджава обивал пороги тбилисского военкомата. Выглядел сущим юнцом. Военком даже не поверил, что этот мальчишка окончил 9-й класс, и выпроводил его со словами: «Будь здоров, школяр!» Надеть гимнастерку ему удалось только после 18 лет. Его направили в запасной минометный дивизион. Впрочем, в действующей армии Окуджава прослужил совсем недолго, около двух месяцев. В декабре 1942-го под Моздоком его легко ранило в ногу – с самолета, пулеметной очередью. Дальше – госпиталь и, как вспоминал поэт, «в основном скитался из части в часть. А потом – запасной полк, там мариновали». В марте 1944-го, демобилизовавшись по состоянию здоровья, он вернулся в Тбилиси доучиваться. Поэтические строчки рождались и в университете, и в калужской школе, где потом учительствовал, а в 1956 году, после реабилитации отца, ему удалось выпустить первую книгу – «Лирика». Среди его тогдашних песен и стихов, конечно, были фронтовые:

Мне немного лет… гибнуть толку нет…

Я ночных дозоров не выстоял…

Я еще ни разу не выстрелил…

В то время хватало громких поэтов, а он писал, как и музицировал, вполголоса, «для тех, кто понимает». Сутуловатый, лысеющий человек тихо напевал под гитару песни, к которым, как правило, сам придумывал мелодии – и стал родоначальником целого жанра авторской, бардовской песни. Были среди них и про войну. Пожалуй, наиболее известной стала «Песенка о Леньке Королеве».

Эту песню знали наизусть и пели под гитару не фронтовики – скорее поколение детей войны. Для их восприятия Великой Отечественной Окуджава был в 1960-е, быть может, важнее всех писателей и мемуаристов. Ему верили. И как только в СССР массово распространились бобинные магнитофоны, голос Окуджавы поселился в тысячах квартир:

Потому что на войне, хоть и правда стреляют,

не для Леньки сырая земля.

Потому что (виноват), но я Москвы не представляю

без такого, как он, короля.

Кадр из фильма «Белорусский вокзал». Режиссер Андрей Смирнов. Киностудия «Мосфильм», 1970 год

«И значит, нам нужна одна победа, одна на всех – мы за ценой не постоим»: песня из кинофильма «Белорусский вокзал» тут же сделалась знаменитой

«Нам нужна одна победа»

Удивительно, но именно Окуджава, фрондирующий вольнодумец, всегда доказывавший, что нет ничего дороже частной жизни, написал эти пронзительные строки:

Горит и кружится планета,

Над нашей Родиною дым,

И, значит, нам нужна одна победа,

Одна на всех – мы за ценой не постоим.

Вряд ли он именно так думал. Скорее, по собственному признанию, попытался на свой лад воспроизвести фронтовой фольклор, когда создавал песню для культового кинофильма «Белорусский вокзал». Композитор Альфред Шнитке набросал замечательную аранжировку, превратил балладу в марш, который зазвучал повсюду, в том числе на парадах Победы.

Счастливая судьба ждала и совсем иную по тональности песню, созданную для другой картины о фронтовиках – «От зари до зари»:

А мы с тобой, брат, из пехоты.

А летом лучше, чем зимой.

С войной покончили мы счеты,

бери шинель, пошли домой.

Весна 1945-го, закончилась война, которая «нас гнула и косила», но «ты с закрытыми очами / спишь под фанерною звездой. / Вставай, вставай, однополчанин, / бери шинель, пошли домой». Здесь нет сомнений: написано сердцем. Это, наверное, самые искренние и трагичные стихи Окуджавы.

К концу 1970-х Окуджаву знали и любили повсюду, но его «коронной» аудиторией считалась интеллигенция (всегда – немного оппозиционная) и студенчество (неизменно вольнолюбивое). Ключевым жанром в этих кругах к тому времени стала притча на эзоповом языке, как тогда часто говорили, «с фигой в кармане» по отношению к официальным ценностям. Окуджава слыл мастером таких аллегорий – на грани дозволенного. Еще в 1961-м он сочинил «Песенку американского солдата»:

А если что не так – не наше дело:

как говорится, родина велела!

Как славно быть ни в чем не виноватым,

совсем простым солдатом, солдатом.

И все понимали, что ссылка на Америку здесь – лукавство для цензоров. А значит, это про наших солдат, которые в этой песне представлены как безликая и безответственная масса, о которой автор рассказывает с насмешкой. И в куплетах про «Римскую империю» трудно было не уловить ернической оценки «развитого социализма»:

Римская империя времени упадка

сохраняла видимость твердого порядка:

Цезарь был на месте, соратники рядом,

жизнь была прекрасна, судя по докладам.

Все это – для тех, кто ловит намеки, для своих. В 1990-е в интервью поэт рассуждал уже без аллегорий: «Патриотизм – чувство низменное: оно и у кошки есть». Теперь он вспоминал о войне свысока: «Это было столкновение двух тоталитарных режимов, выяснение отношений. Да, мы победили, но оказались побежденными в итоге». Вряд ли в 1941-м, прибежав в военкомат, комсомолец Окуджава думал точно так же. Кто в итоге оказался мудрее – мальчишка, готовый защищать Родину, или убеленный сединой мизантроп, почувствовавший вкус идти наперекор в том числе идеалам своей юности?

«А зори здесь тихие…»

Борис Васильев – потомственный офицер. Его отец прошел Первую мировую и Гражданскую, прапрапрадедом по материнской линии был известный военачальник генерал-лейтенант Иван Алексеев, герой Бородинского сражения, участник взятия Парижа в 1814 году. «Меня воспитывали по старинке, как это было принято в провинциальных семьях русской интеллигенции, почему я безусловно человек конца XIX столетия. И по любви к литературе, и по уважению к истории, и по вере в человека, и по абсолютному неуменью врать», – вспоминал писатель. С детства он не сомневался, что продолжит офицерскую династию.

22 июня 1941 года, в первые часы Великой Отечественной, 17-летний юноша явился в воронежский военкомат. Его направили в комсомольский истребительный отряд – такие добровольческие части формировались прежде всего для борьбы с диверсантами и дезертирами в прифронтовой полосе. В июле в составе отряда под Смоленском он попал в окружение. Только через три месяца вместе с горсткой товарищей ему удалось прорваться к своим. После тщательной проверки Васильев стал курсантом кавалерийской, а затем пулеметной школы, воевал в гвардейском воздушно-десантном полку. Под Вязьмой после приземления с парашютом он угодил на минную растяжку. Чудом остался жив, но получил тяжелую контузию. В госпитале впервые стал обдумывать литературные сюжеты. Надеялся вернуться на фронт, но 18-летнего парня, уже многое повидавшего, зачислили в Академию бронетанковых войск.

В 1946-м он получил диплом, служил на Урале испытателем колесных и гусеничных боевых машин. Демобилизовался в 1954 году в звании инженер-капитана. В рапорте указал причину: «Хотел бы заниматься литературой». В его столе уже лежал черновик пьесы «Танкисты» – о тех, с кем служил, о смене поколений в послевоенной армии. Счастливой сценической судьбы у дебюта не сложилось. Многие годы Васильев подрабатывал написанием киносценариев и даже реприз для КВН – телевизионного «Клуба веселых и находчивых».

Все изменилось в 1969 году, когда в августовском номере журнала «Юность» вышла его повесть «А зори здесь тихие…». Этот боевой эпизод был известен ему давно: несколько бойцов не позволили немецкой диверсионной группе взорвать железную дорогу в лесном северном краю. Бой местного значения, но в нем – вся суть войны. Материал долго не получался. «А потом вдруг придумалось – пусть у моего героя в подчинении будут не мужики, а молоденькие девчонки. И все сразу выстроилось. Женщинам ведь труднее всего на войне. Их на фронте было 300 тысяч! А тогда никто о них не писал», – вспоминал Васильев.

Главный редактор Борис Полевой – знаменитый военкор Великой Отечественной, автор «Повести о настоящем человеке» – обычно строго относился к военной прозе. Но на этот раз предложил только три правки. Попросил заменить «шмайсер» на «автомат», «еловый корень» на «выворотень» и… объявил среди сотрудников журнала конкурс на новое название повести вместо авторского «Весна, которой не было». Полевой просто запер их в комнате и обещал бутылку коньяку тому, кто придумает нечто яркое. В результате и появился странный заголовок с многоточием в конце: «А зори здесь тихие…» Кто именно в тот вечер заработал коньяк – осталось тайной. Но по духу получилось очень по-васильевски. Так одно короткое произведение превратило Васильева во властителя дум – с той поры каждой его публикации ждали.

Вскоре на экраны вышел фильм по «Зорям». Режиссер Станислав Ростоцкий, понимавший Васильева с полуслова, посвятил картину фронтовой медсестре, которая вынесла его, тяжелораненого, с поля боя. За повесть и ее экранизацию писатель, которого еще недавно мало кто знал по фамилии, получил Государственную премию СССР, главный приз Всесоюзного кинофестиваля и приз кинофестиваля в Венеции.

Борис Васильев. 1945 год

Кадр из фильма «…А зори здесь тихие». Режиссер Станислав Ростоцкий. Киностудия имени М. Горького, 1972 год

«Есть такая профессия»

Летом 1971 года на экраны вышел еще один фильм, снятый по сценарию Васильева, который и сейчас известен в России каждому, – «Офицеры». Картину ожидала всенародная слава. Все восхищались актерами и повторяли «символ веры», придуманный Васильевым: «Есть такая профессия – защищать свою Родину».

Он снова и снова возвращался к армейской теме. «О войне легче писать, чем не писать», – признавался Васильев. В 1974 году в библиотеках выстраивались очереди за романом «В списках не значился» – о лейтенанте Николае Плужникове, который девять месяцев сражался с гитлеровцами в развалинах брестских бастионов. «Крепость не пала: она просто истекла кровью. Я – последняя ее капля», – говорит лейтенант перед смертью. И даже немецкий генерал отдает ему честь.

Повесть «Завтра была война», тоже посвященную фронтовому поколению, Васильев написал, когда тема сталинских репрессий вовсе не была ходовой. Она вышла все в том же журнале «Юность» в июне 1984-го. У Васильева предвоенный год показан в трагических тонах: по доносу арестован честный большевик авиаконструктор Леонид Люберецкий, его дочь покончила с собой. Трудные испытания обрушиваются на класс, который летом 1941 года почти целиком уходит на фронт. И мало кто вернется с войны. Писатель сочинил реквием своему поколению. «Это на наших телах забуксовали танки Гудериана», – повторял он.

В конце 1980-х Васильев неожиданно включился в политическую жизнь, стал депутатом перестроечного I съезда народных депутатов, в 1989-м демонстративно вышел из КПСС. Как и многие в те годы, он резко пересматривал прежние советские идеалы, кроме одного – преклонения перед народным подвигом, совершенным в лихолетье Великой Отечественной. «День Победы для меня святой», – повторял Васильев. Из трех писателей-фронтовиков, родившихся в мае 1924-го, он, пожалуй, единственный, кто в главном остался верен памяти о войне…

Кадр из фильма «Офицеры». Режиссер Владимир Рогов. Киностудия имени М. Горького, 1971 год

Борис Васильев сформулировал главный «символ веры» российского офицера: «Есть такая профессия – защищать свою Родину»