Высшие сферы

Двести лет назад, 2 декабря 1823 года, пятый президент США Джеймс Монро, сам того не чая, вошел в историю мировой политики.

В ежегодном послании конгрессу он заявил, что «американские континенты ввиду свободного и независимого положения, которого они добились и которое они сохранили», не должны быть объектом «колонизации любой европейской державы»: «Мы не можем рассматривать вмешательство в их [освободившихся государств Нового Света. – «Историк»] дела со стороны какой-либо европейской державы с целью их подчинения или контроля любым другим способом их судьбы иначе как проявление недружелюбного отношения к Соединенным Штатам». Ни сам Монро, ни идеолог тогдашней внешней политики госсекретарь Джон Куинси Адамс не думали, что десятилетия спустя это назовут доктриной «сфер влияния» великих держав.

Происхождение и генезис доктрины Монро, начинавшейся как охранительная, но уже к концу XIX века превратившейся в наступательную, – предмет отдельного анализа. Для нас круглая дата – повод задуматься, что значит «сфера влияния» сейчас, в период очередного мирового переустройства. 

Эпоха либеральной глобализации (1980-е годы – конец 2010-х) предусматривала универсализм правил, то есть уход от деления на сферы влияния. Многие полагали, что во всемирном масштабе утвердился диктат одной державы – США. Но это упрощение. Система подразумевала механизм согласования действий и интересов, хотя и под эгидой заведомо более сильного игрока. Тем не менее даже этой заведомой силы не хватило, чтобы установить эффективную гегемонию.

Было естественно предположить, что сворачивание общего пространства и появление «многополярного мира» приведут к установлению тех самых сфер влияния. Но практика такого не подтверждает. Да, количество государств, стремящихся реализовать амбиции за пределами собственной территории, растет. Однако, во-первых, издержки процесса высоки, экспансия, как правило, происходит за счет внутреннего развития. Во-вторых, отдача неочевидна: способность сильных игроков поставить под контроль более слабых и добиться своих целей повсеместно снижается. Что же касается умения привлечь к себе выгодным взаимодействием, будь оно экономическое или в сфере безопасности, здесь конкуренция наиболее остра. Чистое принуждение, как в классические времена, не работает, всякий «принужденный» высматривает малейшую возможность вывернуться и найти противовес. 

Если что-то и можно назвать сейчас «сферой влияния», то это «коллективный Запад». В том смысле, что он представляет собой достаточно жесткую общность с понятной иерархией, пусть и принятой добровольно. И до последнего времени общность имела тенденцию к распространению себя и своих принципов вовне. Сейчас оно сталкивается с растущим сопротивлением разного рода, в результате Запад переходит, если вернуться к поводу этой заметки, от наступательной трактовки обратно к охранительной.

Случай России сложный. Российский экспансионизм – ответ на экспансию Запада в сочетании со стремлением вернуться на несправедливо утраченные рубежи. У нас достаточно развито мышление в классических категориях влияния – контроля над прилежащими территориями. Но реалии таковы, что контроль прежнего типа недостижим. ХХ век с дезинтеграцией крупных геополитических образований и массовой суверенизацией стал прививкой от обычной силовой политики – она все менее действенна, что ощущают даже самые могучие державы. 

Исторически известно, что в некоторых случаях войны, пробы сил способствовали разрешению противоречий и установлению равновесия. Однако целостный и взаимосвязанный мир к такому не расположен. Государствам, которые по-прежнему решают, как обеспечить свою безопасность и развитие, предстоит искать новые способы влияния, гораздо более изощренные, нежели те, которыми пользовались в годы Джеймса Монро.