Можно ли склеить?

Алексей Варламов, писатель, доктор филологических наук, ректор Литературного института имени А.М. Горького

Этот спор длится уже почти два столетия. Только революционные катаклизмы начала ХХ века надолго смогли притупить его остроту. Большевики с их идеей мировой революции предлагали некий третий путь, который трудно было отождествлять как с почвенничеством с его верой в русскую самобытность, так и с западничеством. Ведь Советская Россия позиционировала себя как антипод «загнивающего» буржуазного Запада. Своеобразный ренессанс старого спора случился, когда после Великой Отечественной войны страна «переварила» травму революции и многие снова задумались о ее судьбе в исторической взаимосвязи, а не в рамках марксистской доктрины. Тогда и возникла – прежде всего в интеллигентской среде – «прозападная партия», ориентированная на либеральные ценности, на конвергенцию двух соперничавших социальных систем. Западники выступали за большую открытость внешнему миру, им мешал «советский коллективизм», препятствовавший, как они полагали, развитию человеческой индивидуальности. С другой стороны, появились неопочвенники, русофилы, которые воспринимали «советскость» как навязывание стране чего-то чуждого и ложного, от чего следует освобождаться.

В годы перестройки эти идеи оказались сильнее советского официоза. Западническая идеология в тот период выглядела более привлекательной. Возобладало стремление к универсализму – к общим принципам и векторам развития стран и народов, к общечеловеческим ценностям, а идея самобытности, опиравшаяся, как было принято говорить, на «домотканые» ценности, стала терять влияние.

Спустя годы мы видим, что заслуги поздних советских почвенников на самом деле огромны. В искусстве, в области мысли они были, пожалуй, интереснее, ярче своих политических оппонентов. Достаточно вспомнить музыку Георгия Свиридова, живопись Ильи Глазунова, прозу деревенщиков Валентина Распутина, Василия Белова, Василия Шукшина, публицистику Вадима Кожинова… Наиболее последовательного критика советской власти писателя Александра Солженицына тоже скорее можно отнести к стану русофилов. По крайней мере, проводимая тогда политика подстраивания под западные ценности его решительно не устраивала.

В 1990-е иллюзии разрушились и у тех и у других. Оказалось, что недостаточно сломать советскую систему, чтобы достичь западного благополучия, равно как и невозможно восстановить идеальную «Россию, которую мы потеряли». Стало ясно, что все гораздо сложнее. Со временем пришло понимание, что универсального образца не существует, что без обращения к корням, без соотнесения с русской традицией мы не можем развиваться, что в расчете заработать похвалу со стороны «цивилизованного» мира мы станем лишь усугублять проблемы собственной страны. Это был в известной степени идейный реванш почвенников.

Разделение, которое стало таким ощутимым в XIX веке, продолжается и в наше время. В этом нет ничего заведомо драматичного, а тем более трагического: разнообразие идейных направлений только обогащает нашу культуру. Другое дело, что старый спор часто (в том числе на наших глазах) радикализируется, оппоненты превращаются во врагов, перестают друг друга видеть и слышать – и это болезненно. И все-таки мир между наследниками славянофилов и западников позапрошлого столетия возможен. Думаю, мы к нему неизбежно придем, даже если сегодня склеить этот раскол кажется почти невероятным. Многие наши мыслители – и Федор Достоевский, и Семен Франк – видели объединяющее начало в фигуре Александра Сергеевича Пушкина, которого невозможно представить ни без интереса к западной культуре, ни без глубокого патриотизма и погруженности в русскую историю и традицию. Подсказка кроется и в оценке, которую дал славянофилам и западникам Николай Бердяев: «И те и другие любили Россию, славянофилы, как мать, западники, как дитя». Здесь нет повода для смертельной схватки. Люди разных взглядов могут понимать друг друга, если их общей ценностью остается Родина.