Риски и уроки

Одна из причин Карибского кризиса 1962 года – глубочайшее взаимное непонимание логики и уязвимостей друг друга. Раз за разом это приводило к тому, что обеими сторонами конфликта выбирались довольно радикальные варианты поведения, уверен профессор Евстафьев.

Поражение или победа?

– Кто больше выиграл, а кто проиграл по итогам Карибского кризиса – мы или американцы?

– Фактически, конечно, это была ничья, но ничья в пользу США. Однако в СССР этого не заметили: Советский Союз был закрытым обществом, а потому для первого секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущева не существовало такой проблемы, как потеря лица в глазах общественного мнения. Советское общество просто не узнало, что мы обделались на Кубе и поэтому вынуждены были убрать ракеты. Эта тема звучала в американских СМИ, в разного рода заграничных «голосах», но не в СССР.

Напомню, наш союзник Фидель Кастро представлял себе ситуацию именно так – как проигрыш Москвы – и в его глазах советский лидер сильно потерял. Соратники Хрущева также восприняли отвод ракет как проигрыш (а ввод – как авантюру), и в их глазах он тоже упал, что уже через два года приведет к его свержению. Но советский народ тогда про этот проигрыш не узнал.

– Так все-таки ничья или проиграли?

– Сформулирую это так: ничья в пользу США, но с нюансами в пользу СССР. Объясню почему. Да, мы проиграли тактически, но в долгосрочном плане все-таки выиграли.

– В чем?

– Мы напугали американцев так, что они были вынуждены начать воспринимать нас как серьезного, глобально значимого партнера. Да, неуравновешенного, поначалу – малопредсказуемого. Но как партнера, которого стоит бояться. Интересно, что даже когда к власти в СССР пришел спокойный и флегматичный с точки зрения внешнеполитических решений Леонид Брежнев, то американцы продолжали его бояться. Они переносили образ «сумасшедшего Хрущева» на рационального и в чем-то даже мудрого Леонида Ильича. В этом смысле долгосрочно мы выиграли.

Мы показали, что можем совершить резкий поступок, после которого не будет ничего. Кроме того, не будем забывать, что в активе у Москвы остался просоветский анклав, причем не в Калининградской области, как сейчас у нас в Европе, а под боком у США. Этот просоветский анклав в виде Кубы не просто остался, но американцы дали полуформальные обязательства его не трогать и их выполняли. Это был большой успех, даже несмотря на то что ядерное оружие пришлось оттуда убрать. К тому же был создан прецедент: американцы впервые в истории не смогли осуществить интервенцию в малое государство Карибского бассейна с целью свержения режима, который в общем-то на тот момент почти ни на чем не основывался. Раньше они такие задачки решали, не встречая каких-либо проблем…

– Вы сказали, что американцы стали воспринимать СССР как партнера. Это действительно дорогого стоит: они обычно никого не считают партнерами, то есть равными себе…

– В том-то и дело. Полноправных партнеров у Америки не было. Единственным полноправным партнером, которого когда-либо считали таковым США, являлся Советский Союз – в годы Второй мировой войны и после Карибского кризиса. Однако опять нюанс: СССР они воспринимали как партнера-противника, но только применительно к Европе. На Дальнем Востоке имиджа опасного конкурента у него не было. Отсюда и война в Корее.

Никита Хрущев (в центре) и Фидель Кастро (справа) на охоте. Январь 1964 года.

Сталин, Брежнев и Хрущев

– Это была авантюра со стороны Хрущева – разместить на Кубе ракеты, угрожающие США? Или это все-таки был вполне логичный шаг?

– Я бы сказал так: это была логичная для времен Хрущева авантюра. Например, Брежнев бы никогда так не поступил. И Сталин тоже. Так что Карибский кризис – это результат политического авантюризма Хрущева, но в рамках той логики, которая тогда была. В этом смысле он не сделал абсолютно ничего сумасшедшего, в чем его потом, на Пленуме ЦК КПСС в октябре 1964 года, обвиняли. Если внимательно вчитываться в то, что впоследствии наговорили о нем бывшие соратники, снявшие его с поста, выясняется, что в общем-то Хрущев ничего такого, что выходило бы за рамки их формата мышления, не совершил. Это было время потрясающего глобального динамизма (примерно как сейчас), и ему надо было соответствовать. Хрущев просто решился переставить фишку на поле, которое считалось чужим по умолчанию, – вот в этом и заключается весь «авантюризм». Правда, до конца он, видимо, не понимал последствий этого принятого решения. Но в целом не сделал ничего, что вступало бы в противоречие с логикой тогдашней системы международных отношений.

– А почему и Сталин, и Брежнев так не поступили бы?

– Сталин свято чтил сферы влияния. В этом смысле в начале 1950-х годов он, конечно, абсолютно соответствовал своему времени, а вот к их концу, доживи он, уже отставал бы. Характерный пример: в 1952-м в Египте произошла Июльская революция, которую организовало Движение свободных офицеров. Возглавлял движение никакой не Гамаль Абдель Насер, бывший фигурой второго порядка, а полузабытый ныне, фактически вычеркнутый из истории Египта генерал Мухаммед Нагиб (он чуть больше года занимал пост президента страны, а затем был смещен Насером). Как вспоминал потом Хрущев, сверхосторожный Вячеслав Молотов, узнав о революции в Египте, пришел к Сталину с предложением вмешаться в ситуацию. На что тот ответил: «Ты что, с ума сошел?! Это же британская сфера влияния». Это, повторю, был 1952 год.

Брежнев – человек из совсем другого теста. Он был абсолютно устремлен внутрь страны, а не вовне. Для него приоритетом было сохранение условий для устойчивого социально-экономического развития и прежде всего для стабильности межнациональных отношений. Потому что Брежнев прекрасно понимал, что такое национальные республики (он руководил двумя из них, Молдавией и Казахстаном, и очень хорошо знал третью, Украину, где родился и вырос). И он бы никогда не пошел ни на какую внешнеполитическую авантюру, которая могла бы эту внутриполитическую стабильность, поддерживаемую, как мы теперь знаем, весьма дорогой ценой, подорвать…

– А Афганистан в 1979 году?

– Афганистан, что бы потом об этом ни говорили, авантюрой не был. Введение войск туда было абсолютно продуманным и логичным в той системе координат шагом. Другое дело, что это решение основывалось на ошибочном анализе ситуации, но оно никак не являлось авантюрой. К введению войск в Афганистан целый год готовились. И степень проработки вопроса была очень высокой.

Давайте, кстати, вспомним, как Брежнев тяжело решался на «вегетарианскую» по своей сути интервенцию в Чехословакию. Сейчас опубликованы переговоры Брежнева и лидера Пражской весны Александра Дубчека: как он этого Дубчека уговаривал! Даже, вероятно, понимая, что тот его обманывает, заодно обманывая еще и себя. Но Брежнев с ним разговаривал. Вежливо. «А вот это? А вот так? А давай вот так». И даже когда уговоры не помогли, мы знаем, как тяжело Брежнев согласился на ввод войск стран Варшавского договора! Его долго убеждали в необходимости этой меры.

Заметим при этом, что в Польшу в 1981 году ввести войска его так и не уговорили, хотя многие, в том числе лидеры ряда восточноевропейских государств, на этом настаивали. Но в итоге польским товарищам было сказано: «Ребята, исправляйте ситуацию своими силами». Так что Брежнев был крайне аккуратен в таких вещах. Кстати, благодаря ему СССР не полез в Чили, когда американцы руками Аугусто Пиночета в 1973-м свергли демократически избранного президента Сальвадора Альенде.

За что убили Кеннеди?

– Какие выводы были сделаны в Соединенных Штатах по итогам кризиса?

– По итогам кризиса в США возобладала теория домино, смысл которой состоит в том, что если вы упускаете ключевую фишку, то у вас посыплется вся ваша конструкция. В этом смысле можно сказать, что если бы не было Карибского кризиса, то не было бы и войны во Вьетнаме. Втягивание американцев во Вьетнам в том виде, в каком это произошло, – прямой результат осознания американской элитой того обстоятельства, что, если они где-то проявят слабость, там тут же появятся коммунисты. Причем необязательно советские. Именно поэтому возникла идея удержать Вьетнам любой ценой.

И второе. Я думаю, что, если бы не было Карибского кризиса, президента Джона Кеннеди не убили бы. Я сейчас не хочу уходить во всякую конспирологию, но, похоже, американская элита поняла, что ей не нужен настолько рефлексирующий президент. Нужно что-то поядренее.

– А чем Кеннеди был плох?

– Он испугался отдавать приказы, фактически самоустранился от принятия решения в этой ситуации. Я когда-то редактировал книгу Джеймса Дугласа «Зачем убили Джона Кеннеди»: там приведены распечатки разговоров в бункере Совета национальной безопасности США. Оказывается, американские вояки вообще не боялись Кеннеди, а он их очень боялся, будучи сам фронтовиком и в общем-то нетрусливым человеком. Американский генералитет почувствовал, что, если у него будет выбор – сдаться Советам или нажать на кнопку, он на нее не нажмет. Так это было или не так, мы не узнаем уже никогда, но такое впечатление сложилось у высшего генералитета США.

Одновременно там сложилось мнение, что Советским Союзом, наоборот, руководит человек, который в силу своего личного авантюризма, во-первых, легко может довести ситуацию, которую можно было бы до этого не доводить, до грани ядерной войны. А во-вторых, когда надо будет выбирать, капитулировать или нажать на кнопку, он таки ее нажмет. Это было, если хотите, геополитическое достижение СССР, который держал марку и дальше.

Кортеж президента США Джона Кеннеди в Далласе, Техас, за несколько минут до роковых выстрелов. 22 ноября 1963 года.

– Брежнев точно так же воспринимался Штатами?

– Отличие Брежнева от Хрущева в этой части минимально. По крайней мере в том, что Леонид Ильич нажмет на кнопку, если до этого дойдет, не сомневался никто и никогда – ни при жизни Брежнева, ни после его смерти. Равно как и в том (и именно в этом его отличие от Никиты Сергеевича), что Брежнев сделает все, чтобы до такой ситуации дело не доводить. Но это стало ясно позже. А те несколько лет (лет пять-шесть как минимум), пока американцы осознавали это обстоятельство, и подарили нам разрядку международной напряженности, к которой, конечно, можно относиться по-разному. Однако угроза войны между СССР и США была отдалена.

Впрочем, Хрущева, разумеется, сняли не только в связи с этим. Главная претензия со стороны его бывших соратников состояла в нарастании неконтролируемых процессов внутри страны, прежде всего в экономике. И это на фоне активности Советского Союза в странах третьего мира. Был сделан вывод о том, что внешняя экспансия, не опирающаяся на внутриэкономическую стабильность, очень опасна. Это первое.

И второе. СССР необходим был рывок в области стратегических средств доставки ядерного оружия, чтобы не зависеть от Кубы и прочих союзников. Хрущев в этом не преуспел, несмотря на мощный советский пиар, который утверждал обратное. Но уже при Брежневе произошла концентрация ресурсов на создании стратегических ракет наземного базирования, то есть там, где уже был задел. Подводный флот тоже развивали, но все-таки с некоторым отставанием, прекратили крушить авиацию. А главный упор был сделан именно на наращивании наземных стратегических средств. Туда пошли основные деньги. В том числе и потому, что Брежнев в свое время был куратором космической программы и понимал, что это не фантазии, что здесь можно будет достичь быстрого результата.

«Это просто большая бомба»

– На ваш взгляд, события Карибского кризиса напоминают нынешний кризис в отношениях с Западом?

– Нет. Просто потому, что сейчас вероятность ядерной войны минимальна. Она не отсутствует – она есть, но она минимальна, вопреки всей риторике.

Второй момент. В 1962 году не было «назначенной жертвы». Тогда Советский Союз и США встали лицом к лицу. Это было действительно очень опасно. Сейчас Россия и США не стоят лицом к лицу. У всего происходящего есть «назначенная жертва» – это Европа, которая при любом исходе нынешнего противостояния обречена на полный геополитический крах.

Ведь, если рассуждать в меру цинично, ситуация Карибского кризиса для Соединенных Штатов была игрой с нулевой суммой: либо они выигрывают, либо проигрывают. Джон Кеннеди, конечно, говорил, что может идти на уступки, но в действительности не мог. Для США это было бы в геополитическом плане поражением. Для Советского Союза это была игра с ненулевой суммой. Москва могла играть на более широком поле. Хрущев в итоге с Кубы ушел, убрал ракеты – и что? И ничего. Кеннеди тоже должен был убрать ракеты из Турции, но не немедленно. И в этом смысле Кеннеди «здесь и сейчас» политически точно не проигрывал. Однако, как мы говорили, Хрущев сохранил Кубу – актив, да еще какой: остров вблизи территории противника, который создавал американцам проблемы на протяжении следующих 30 лет. Хрущев мог идти на уступки.

Сейчас – другое дело. Для России ситуация на Украине, даже не на Украине (с ней все понятно), а вокруг Украины, является игрой с нулевой суммой: либо мы выигрываем, либо проигрываем. Мы все говорим о переговорах, но мы же знаем, что у нас нет возможности для компромисса. Останься в Киеве тот же режим (неважно, с Зеленским или с кем-то другим во главе), и через три-четыре года все будет только хуже и с более совершенными видами оружия. Для европейцев это тоже игра с нулевой суммой. Они не получают доступа к нашим дешевым ресурсам – и что происходит? Их нет, Европа исчезает. Они уже сами до этого дошли, что удивительно; Европа дошла до первой умной мысли за последние 20 лет – что без дешевых российских ресурсов она как геоэкономическая (а значит, и геополитическая) сила не существует.

А для американцев? Они-то что теряют? А они в этой игре почти ничего не теряют и поэтому в любой момент могут выйти из ситуации. Да, будет потеря лица в глазах общественного мнения лично Джо Байдена, который слишком давно засветился в украинских делах, да еще его сынка Хантера, но Америка как система может выйти из кризиса даже без потери лица. Допустим, завтра очередная Псаки выйдет и скажет: «Елки-палки! В Киеве же фашисты! Как же так?!» Ну, собственно, как США это сделали в конце 1940 года по отношению к гитлеровской Германии, до того являясь ее достаточно активным торгово-экономическим партнером. Ничто не мешает прокрутить нечто подобное и сегодня. Более того, есть ненулевая вероятность, что в следующей битве с европейским фашизмом американцы снова будут нашими союзниками и сделают все, чтобы в Америке забыли о том, на чьей стороне они были в начале конфликта, то есть сейчас. Поэтому для американцев это все – игра с ненулевой суммой, в которой они, да, что-то теряют, что-то выигрывают, но это для них некритично.

Ну и зачем здесь применять ядерное оружие? Оно не нужно нам, потому что гадить надо на участке соседа, а не на своем. Оно не нужно американцам тем более, потому что у них вообще другие задачи. Так что острота тут, конечно, другая.

Да, поведение лидеров очень часто похоже. Это говорит о том, что за последние 60 лет люди не сильно изменились, несмотря на информационное общество и все такое. Но ситуация, повторю, все-таки очень разная.

Агитационный плакат. Худ. В. Добровольский. 1960-е годы.

– Тем не менее разве нет ощущения, что страх перед возможностью такой войны стал меньше? Это потому, что на смену поколению фронтовиков, принимавших решения в 1962-м, пришло поколение, не нюхавшее пороха?

– Несомненно. А главное, с тех пор на Западе выросло два поколения политиков, которые вообще не понимают, что такое ядерное оружие. Они думают, что это просто большая бомба. То есть понимание того, что такое ядерное оружие, вернулось к состоянию июля 1945 года – к моменту, когда оно еще не было применено по реальной цели. И вот это действительно ужасно.

Джон Кеннеди испугался отдавать приказы, фактически самоустранился от принятия решения. Таким было мнение американских генералов