Русский Вандик

Двести сорок лет назад, в марте 1782-го, родился Орест Кипренский – первый из русских художников XIX века. Его жизнь напоминала детективный роман с неожиданными поворотами и неразрешимыми загадками

Ему удалось сохранить для нас образы золотого века – когда наши герои триумфально входили в Париж, а Александр Пушкин и его собратья по перу создавали классическую русскую литературу. Удивительно гармоничное время, о котором мы можем судить по строгому ампиру зодчего Карло Росси, по летящим поэтическим строкам и – по портретам кисти Кипренского. А жизнь прославленного живописца напоминает остросюжетный детектив, в котором с первой страницы полным-полно неразгаданных тайн.

Первые тайны

Сомнений не вызывает только место рождения, малая родина великого портретиста – мыза Нежинская (ныне деревня Нежново) Ораниенбаумского уезда, под Петербургом. Дальше – сплошные загадки. Его записали сыном крепостных Адама Карловича и Анны Гавриловны Швальбе. Но их фамилию он никогда не носил. И много лет спустя писал: «Аз [Я. – "Историк"] по греху принесен». Многие считали Кипренского незаконнорожденным сыном дворянина, бригадира Алексея Дьяконова, который выкупил мать будущего художника у другого помещика. Именно Дьяконов наградил своего бастарда древнегреческим именем Орест.

Крестили мальчика в селе Копорье – возможно, что первоначально он носил фамилию Копорский. Почему и когда его прозвали Кипренским – еще одна неразрешимая тайна. Это могло случиться в Воспитательном училище при Императорской Академии художеств в Санкт-Петербурге, куда Орест, рано проявивший талант рисовальщика, получив от Дьяконова вольную, попал шестилетним мальчиком. Кипренский – звучало благозвучнее, Орест Кипренский – это как шум волн, доносившийся из античной Древней Греции. По другой версии, фамилией художник был обязан скромному цветку кипрею (его еще называют иван-чаем). Мыза Нежинская утопала в его лиловых и розовых кистях.

Окончив училище, Орест стал студентом академии, с ним занимались известнейшие русские художники того времени – Дмитрий Левицкий и Григорий Угрюмов. Первый – талантливый портретист, второй увлекался многофигурной исторической живописью. Кипренский склонялся к портретному жанру, мечтал научиться передавать характер человека, его душевное состояние, романтические порывы – как в стихах Джорджа Байрона и Василия Жуковского, которыми он тогда увлекался. Классическая русская портретистика, включая признанные шедевры Владимира Боровиковского, казалась ему слишком парадной, выспренной. А молодой художник пытался своим творчеством предсказывать судьбы людей.

Первой самобытной работой Кипренского стал портрет официального отца – Адама Швальбе. Он создал его в 22 года – и сразу получился шедевр. Изображение, за которым стоит судьба пожилого, усталого, добродушного человека, крепко сжимающего трость – как будто он цепляется за уходящую жизнь. Игра света и тени заставляла знатоков вспоминать о манере старых голландцев, которую Кипренский пропустил через сердце. Этот портрет художник возил с собой повсюду до последнего дня – и как образец собственного стиля, и как память о том, кого всегда называл с любовью «родителем моим».

К Оресту пришла слава, от заказчиков не было отбоя, его даже пригласили писать портреты великих князей Николая Павловича и Михаила Павловича. А в 1809 году Кипренский создал еще один шедевр, который долгое время считали изображением Дениса Давыдова, хотя художник запечатлел его двоюродного брата Евграфа, служившего в лейб-гвардии Гусарском полку.

Портрет загадочен не только потому, что искусствоведы долго путались в Давыдовых. Перед нами вроде бы весельчак, бретёр, но в его глазах можно рассмотреть и чувство тревоги – гусара ждут военные грозы. Кипренскому действительно удалось заглянуть в будущее: в 1813-м, в Битве народов под Лейпцигом, генерал-майору Евграфу Давыдову ядром оторвало кисть правой руки и левую ногу по колено. Десять лет после этого он прожил калекой, почти не появляясь на людях… Современники считали, что мастер точно уловил образ настоящего русского офицера того времени. То же самое можно сказать о карандашных изображениях других героев Отечественной войны.

После успеха этих картин художник пал духом, когда император Александр I задумал основать в Зимнем дворце Военную галерею героев 1812 года и… заказал полотна для нее англичанину Джорджу Доу, которого впоследствии Николай I повелел именовать «первым портретным живописцем его императорского величества». Кипренский не сомневался: холодноватому англичанину никогда не понять душу русского солдата, защищавшего родину от нашествия «двунадесяти языков». Да и как портретист «русский фламандец» был гораздо глубже Доу и знал себе цену.

Римский детектив

В 1816 году Кипренский, получив поддержку императрицы Елизаветы Алексеевны, отправился в Европу. Больше всего мастера, конечно, притягивала Италия с ее галереями, старинными храмами и развалинами. И он покорил эту страну. Знаменитая флорентийская галерея Уффици заказала Кипренскому, первому из наших живописцев, автопортрет, который выставляли в одном ряду с изображениями выдающихся художников того времени. До знакомства с полотнами Кипренского итальянские знатоки живописи относились к русскому искусству даже не скептически, а просто без всякого интереса.

Орест Кипренский мечтал сам написать галерею портретов героев войны 1812 года, однако император предпочел отдать заказ англичанину Джорджу Доу

В Италии он тогда прожил семь лет – в расцвете известности и таланта. Стал востребованным художником в Риме, мировой столице искусства. Это соответствовало его амбициям. Почти каждый день к нему приходили заказчики, но от неинтересных предложений Кипренский гордо отказывался. В России его чаще сравнивали с Антонисом Ван Дейком, называя «русским Вандиком», а в стране Рафаэля – с другим великим голландцем, Харменсом Рембрандтом, открывшим в искусстве портрета трагические глубины. Временами Кипренский тосковал по России, но в южной стране его задержали странные обстоятельства.

Портрет А.К. Швальбе (отца художника). Худ. О.А. Кипренский. 1804 год

В Третьяковской галерее выставлен портрет «Девочка в маковом венке с гвоздикой в руке». Кипренскому для него позировала маленькая Анна-Мария Фалькуччи, которую все звали Мариуччей. Ее мать была женщиной легкомысленной – и художник решил принять участие в судьбе девочки, выплачивая ей ежемесячный пенсион. Он даже нанял для нее учителей, чтобы Мариучча не повторила судьбу матери. Такое внимание Кипренского к юной натурщице вызывало двусмысленные слухи. Не все верили в чистоту его чувств и намерений. Молва вынесла немилосердный вердикт: эксцентричный художник купил малышку у беспутной матери и, возможно, превратил ребенка в свою служанку, а то и в наложницу.

А потом дом Кипренского приобрел еще более скандальную и темную славу. Трагедия случилась с одной из натурщиц: кто-то завернул ее в холст, облил скипидаром и сжег. А может, она таким образом покончила с собой? Об этом чудовищном событии долгое время толковал весь Рим.

Вид с холма Пинчо. Рим, Италия

Через несколько дней от неизвестной болезни умер слуга Кипренского – молодой итальянец. Позже художник доказал, что натурщица наградила слугу сифилисом и он в порыве мести убил ее, а потом покончил с собой. Римский суд, славившийся дотошностью и не жаловавший иностранцев, установил невиновность Кипренского. Но слухи… Заказчики отвернулись от него, а уличные мальчишки забрасывали камнями и его самого, и его слуг. Русский стал для суеверных итальянцев почти инфернальной фигурой, слугой дьявола. Поговаривали, что и талантом живописца Кипренского наградил «враг рода человеческого», взамен получив его душу. Журналисты сочинили историю, что убитая была матерью Мариуччи и художник расправился с ней, чтобы избавиться от шантажа, прикрывая какую-то темную историю, связанную с несчастной девочкой. Это неправда. Известно, что и после скандала с погибшей натурщицей Кипренский переписывался с матерью своей юной воспитанницы, передавал ей деньги и подарки. В конце концов он определил Мариуччу в монастырский пансион, снова снабдив ее деньгами, и, ненадолго заехав в Париж, вернулся в Россию.

Триумфального возвращения в Петербург не получилось. При дворе его не приняли, в академии встретили холодно. Даже великие князья – прежние ценители его таланта – отвернулись от Кипренского. Римские пересуды опередили приезд живописца, и на нем поставили клеймо «убийцы», демонического романтика, подобного некоторым героям Байрона. О том, что итальянский суд его оправдал, никто и не задумывался. Перед ним закрывались двери. На всякий случай: а вдруг этот художник действительно совратитель и душегуб? Из множества влиятельных поклонников верность Кипренскому сохранил только граф Дмитрий Шереметев. Живописец устроил себе мастерскую в просторном петербургском Шереметевском дворце на Фонтанке. Летом 1827 года Антон Дельвиг заказал Кипренскому портрет Пушкина – и в светлом зале графских чертогов поэт и художник провели наедине немало часов. Пушкин, никогда не бывавший в Европе, с интересом слушал рассказы об Италии. А получив портрет, ответил Кипренскому стихотворным посланием:

Любимец моды легкокрылой,

Хоть не британец, не француз,

Ты вновь создал, волшебник милый,

Меня, питомца чистых муз, –

И я смеюся над могилой,

Ушед навек от смертных уз.

Себя как в зеркале я вижу,

Но это зеркало мне льстит…

Никому из художников, создававших его портреты, Пушкин не посвящал стихов. А ремарка «не британец, не француз» приоткрывает нам возможную тему их разговоров: Кипренский жаловался, что, как известно, «нет пророка в своем отечестве» и русская аристократия нередко предпочитает иностранных живописцев не по таланту, а по моде… С портрета Пушкин как будто вглядывается в будущее – поэту такая композиция пришлась по душе. После смерти Дельвига он за немалые деньги выкупил картину у наследников друга.

Портрет А.С. Пушкина. Худ. О.А. Кипренский. 1827 год

Возвращение к Мариучче

Кипренский гордился дружбой с Пушкиным, но душевного спокойствия в России не нашел. Его преследовали старые «криминальные» слухи. К тому же он не забывал о своей воспитаннице. Больше 10 лет Анна-Мария провела в монастырском приюте, шила белье для солдат. А потом в Италию вернулся Кипренский, разыскал Мариуччу – и, как истинный романтик, влюбленный скорее в свою мечту, чем в реальную девушку, сделал ей предложение. Правда, после этого еще на несколько лет оставил ее в приюте: работал, сколачивая капитал, чтобы обеспечить семейный достаток. Когда они обвенчались, ей было 25, ему – 54 года. Он даже принял католичество – тайком от русских друзей. На холме Пинчо Кипренский снял уютный дом, оттуда открывался вдохновляющий вид на Рим.

Пришли добрые вести из Петербурга: оказывается, император Николай I приобрел картину Кипренского «Вид Везувия с моря». Президент Императорской Академии художеств Алексей Оленин написал мастеру, что «государь император весьма любовался вашими произведениями», и присовокупил к письму 2 тыс. рублей. Кроме того, Оленин сообщал, что на родине Кипренскому присвоили звание профессора исторической и портретной живописи, а вместе с этим он, по «Табели о рангах», из титулярных советников, миновав чин коллежского асессора, стал советником надворным и получил «дворянство Российской империи». В конце Оленин спрашивал: «Государь император, между прочим, изволил спрашивать, не известно ли, скоро ли вы возвратитесь в отечество?»

Вид Везувия с моря. Худ. О.А. Кипренский. Между 1829 и 1833 годами

Это означало, что двор готов забыть о черных слухах, связанных с Кипренским, и снова принять первого художника России. Ему представлялись новые почести, новые заказы… «Кипренский не был никогда ничем отличен, ничем никогда жалован от двора, и все это потому только, что он был слишком благороден и горд, чтобы искать этого», – писал художник Александр Иванов. Это преувеличение. Кипренский, как и его собратья по искусству того времени, ценил признание двора и те возможности, которые сулил интерес сиятельных и светлейших меценатов. Получив послание Оленина, он принялся готовиться к возвращению в Россию. Корабль «Анна-Мария» (удивительное совпадение!) уже повез из Италии в Петербург ящики с картинами и эскизами. Живописец мечтал о встрече с Россией, хотел привезти на родину любимую Мариуччу, часто вспоминал заросли иван-чая в своем северном краю. Одно беспокоило его – что в Петербурге, скорее всего, придется скрывать свой переход в католичество.

В октябре 1836 года Кипренский устроил прощальный обед для своих римских приятелей, на котором веселился, как в свои лучшие годы. От волнения перед возвращением на родину художник всю ночь бродил по долине в ветреную погоду, а утром слег с воспалением легких. Ни забота Мариуччи, ни врачи его не спасли. Всего лишь несколько месяцев он прожил под одной крышей со своей музой.

Над его могилой в старинной римской базилике Сант-Андреа делле Фратте начертано: «В честь и в память Ореста Кипренского, самого знаменитого среди русских художников». Можно было бы добавить: «С самой загадочной судьбой».

Что почитать?

Бочаров И.Н., Глушакова Ю.П. Орест Кипренский. М., 1990 (серия «ЖЗЛ»)

Орест Кипренский. Новые материалы и исследования. Сборник. СПб., 1993

Петрова Е.Н. Орест Кипренский. М., 2004

В России его чаще сравнивали с Антонисом Ван Дейком, называя «русским Вандиком», а в Италии – с другим великим голландцем, Харменсом Рембрандтом

Фото: LEGION-MEDIA, ©ГОСУДАРСТВЕННЫЙ МУЗЕЙ-ЗАПОВЕДНИК «ПЕТЕРГОФ»