Октябрь семнадцатого года

Как получилось, что финалом Великой российской революции стал приход к власти одной из самых радикальных политических партий? И была ли этому альтернатива в октябре 1917-го?

Поток событий 1917 года, которые сейчас вполне обоснованно называют Великой российской революцией, – ключевой момент не только отечественной, но и мировой истории XX столетия. В традициях советской историографии было принято особо выделять события октября, когда большевики захватили власть. При этом советская историография исходила из того, что у большевиков имелся определенный проект переустройства России и что именно он получил реализацию в ходе последующих лет советской власти.

Сегодня совершенно очевидно, что такой подход – не более чем упрощение. Во-первых, он не учитывает количества исторических развилок, через которые прошла страна на протяжении всего 1917 года. А во-вторых, и это еще более важно, совершенно не берет в расчет очевидного обстоятельства: у тех, кто принимал тогда решения, часто не было четкого понимания, что они делают, а главное – каковы последствия того, что они делают. Это в полной мере относится и к большевикам и их лидеру – Владимиру Ульянову-Ленину.

Ожидание чуда

Когда речь идет о приходе к власти большевиков в октябре 1917-го, надо иметь в виду два обстоятельства. Первое: когда затевался большевистский переворот, никто из его инициаторов не знал, каковы будут даже ближайшие последствия подобного шага. Не говоря уж об отдаленных. Не было четкого понимания ни у Ленина, ни у большинства его соратников: они не знали точно, что произойдет дальше, не то чтобы на годы вперед, а буквально на завтра-послезавтра.

Второй важный момент заключается в том, что мы не вправе сводить проблематику октября 1917-го исключительно к взаимодействию двух сил: с одной стороны – большевики, а с другой – Временное правительство. В действительности речь шла о нарастании новой волны революции, которую следовало бы связывать не только с большевиками, но и с левыми эсерами и анархистами. В 1917 году было много революционных волн, каждая из которых в каком-то смысле становилась сильнее или по крайней мере радикальнее предыдущей. Радикализация настроений вообще типичная черта различных революционных процессов. Едва ли ее удалось бы избежать. Новая революционная волна, несомненно, стала бы проверкой на прочность для действующей власти.

Применительно к 1917 году стимулом для такого рода радикализации стало ожидание некоего чуда. Оно было связано и с возможными социальными преобразованиями, и с созывом Учредительного собрания, и вообще с грядущим переустройством всей политической, экономической, социальной и какой угодно иной системы в России. Но чуда не происходило, оно как бы ускользало из рук. Напротив, социальная, экономическая ситуация и в Петрограде, и в провинции не вызывала оптимизма. Разумеется, это подогревало радикальные настроения в обществе, создавало запрос на политическую силу, которая не только была бы способна предложить свой проект переустройства страны, но и могла его эффективно реализовать. Все больше и больше людей убеждались в том, что Временное правительство не способно стать такой силой.

Когда Временное правительство окончательно утрачивает контроль над событиями, когда ситуация становится неуправляемой и когда те силы, которые соответствуют ожиданиям по крайней мере Петроградского гарнизона и наиболее активной части столичной публики, обретают огромную мощь? Когда новая революционная волна начинает накрывать действующую власть?

Не буду оригинальным и предположу, что такой точкой бифуркации стало корниловское выступление конца августа 1917-го. Именно в тот момент произошло резкое ослабление центральной власти и утрата ею авторитета. Причем в глазах самых разных политических сил: и со стороны крайне левых, и со стороны условно правых, и со стороны генералитета, позиция которого в условиях продолжающейся войны имела существенное значение. Кроме того, именно тогда ускоряющиеся на протяжении всего 1917 года процессы дезинтеграции страны в разных ее частях (и на Украине, и в Финляндии, и в Прибалтике) приняли необратимые формы. И наконец, именно в тот период произошла знаменитая «большевизация Советов», возник Военно-революционный комитет – то есть у будущего переворота появилась подготовленная инфраструктура.

Берег утопии

Означало ли все это неизбежность большевистского переворота? Думаю, все-таки нет. Все сложившиеся к осени 1917-го факторы скорее обусловливали возможность или даже неотвратимость гражданского противостояния – того, что потом назовут Гражданской войной. Но совершенно необязательно, что противостояние должно было разворачиваться именно в тех формах, в которых оно развернулось в действительности. В определении этих форм ключевую роль сыграло руководство большевиков – Владимир Ленин и Лев Троцкий, которые выступили инициаторами решений о вооруженном восстании и захвате власти. Полагаю, гражданская война после корниловского выступления стала неизбежной, но сам сценарий войны формировался уже «по ходу пьесы»: предсказать, каким именно он будет, в первой половине осени 1917 года не мог никто.

Большевиков часто осуждают за захват власти, за отстранение от нее всех прочих политических сил. Но, мне кажется, намного важнее и интереснее понять логику Ленина и его соратников, которые вскоре будут определять перспективы развития страны на многие годы вперед, чем вынести им приговор.

Как мне представляется, их логика в известной мере укладывалась в знаменитую наполеоновскую схему: «главное – ввязаться, а дальше посмотрим». Очевидно, что у большевиков в тот момент было мощное искушение очень быстрого разворота исторических событий. Мысль, что создание нового социального строя может растянуться на много-много лет, тогда им в голову не приходила. Скорее обратное: они исходили из того, что здесь и сейчас удастся развернуть события до такой степени, что мировая империалистическая война вполне может превратиться в мировую гражданскую войну. А она повлечет за собой изменения социального уклада не только в России, но и во всей Европе. С их точки зрения, это могло стать подлинным началом новой эры в истории человечества. Так что ставки в представлении большевиков были предельно высоки.

Конечно, вопрос стоял о перспективах, которые еле-еле угадывались, об осуществлении некой утопии, которая сидела у них в головах. Но, учитывая, как быстро 1917 год раздвигал пределы возможностей, представление о том, что даже самая смелая утопия может стать реальностью, не покидало многих. Так или иначе, в мире собственных утопий в тот период жили все участники политического процесса, и большевики в том числе.

Действительно, еще в январе 1917-го Ленин, находясь в эмиграции, не мог даже предположить в обозримом будущем саму возможность революции в России и говорил о ней как о весьма отдаленной перспективе, до которой революционеры его поколения могут и не дожить. Но буквально через девять месяцев уже оказался у власти. В условиях столь быстрых изменений можно было надеяться, что новая эра истории человечества вот-вот наступит, что нужно лишь небольшое усилие и все получится.

Осуждать большевиков за их действия в октябре 1917-го вряд ли имеет смысл. Они исходили из собственного понимания тех задач, которые стояли перед революцией и перед ними как активными участниками революционного процесса. Конечно, успех их переворота во многом стал результатом стечения обстоятельств. Но, придя к власти, большевики, будучи не только мечтателями, но и прагматиками, следовали логике событий и делали все, чтобы эту власть удержать. В том числе многократно отступая от базовых представлений той утопии, которая их увлекла за собой накануне переворота.

Фото: РИА НОВОСТИ