Никто не хотел убивать

Первым днем первой русской Революции принято считать 9 января 1905 года – Кровавое воскресение, как его прозвали современники. Почему это произошло и какова была логика поведения властей в охваченном волнениями Петербурге?

Что только не писали о причинах Кровавого воскресенья. Революционеры откровенно демонизировали самодержавие, приписывая ему осознанное намерение «в крови потопить» рабочий протест. Либералы представляли самодержавный строй отжившим, а царскую власть – панически боявшейся политических перемен конституционного характера, которые повлекли бы за собой ее ограничение, а в случае отказа от уступок – свержение. По их мнению, власть готова была пойти на кровопролитие ради сохранения своей незыблемости. Монархисты считали трагедию 9 января 1905 года «меньшим из зол», ссылаясь на катастрофические последствия возможного безвластия. Кто же прав?

«НА ТО ВОЛЯ БОЖЬЯ!»

Началу революции предшествовало падение Порт-Артура. Известие о его сдаче было получено царем, когда он возвращался на поезде в Царское Село после поездки по западным губерниям, и произвело на Николая II тяжелое впечатление. Надежд на военную победу заметно поубавилось. 21 декабря 1904 года император писал в дневнике: «Получил ночью потрясающее известие от Стесселя[1] о сдаче Порт-Артура японцам ввиду громадных потерь и болезненности среди гарнизона и полного израсходования снарядов! Тяжело и больно, хотя оно и предвиделось, но хотелось верить, что армия выручит крепость. Защитники все герои и сделали более того, что можно было предполагать. На то значит воля Божья!»

В этих словах проступают не только горечь поражения, но и подавленность случившимся, и фатализм, и определенное незнание реального положения дел. Полученное известие оказалось для императора «потрясающим», падение Порт-Артура им «предвиделось», но ему «хотелось верить» в благополучный исход. Подобные суждения заслужили бы похвалу за неравнодушие к происходящему, появись они в записях обывателя-интеллигента. Но в дневнике главы государства Российского они не могут не вызывать недоумения в силу их созерцательности...

31 декабря 1904 года Николай II оставался в Царском Селе, ездил «в Софийский собор на панихиду по убитым и погибшим в Порт-Артуре». Встретив новый, 1905 год, 1 января высказал по этому случаю свои благие пожелания: «Да благословит Господь наступивший год, да дарует Он России победоносное окончание войны, прочный мир и тихое и безмолвное житие!» Но ожидание победы после недавней потери Порт-Артура было, похоже, лишь оборотом речи и упованием на чудо, а мечта о тихом и безмолвном житии – благодушной утопией.

ОПАСНОЕ ВОДОСВЯТИЕ

1 января 1905 года в большевистской газете «Вперед» вышла статья Владимира Ульянова (Ленина) «Падение Порт-Артура» с призывом к непримиримой борьбе с царизмом после его «позорного поражения» в Порт-Артуре. Ленин писал: «Русский народ выиграл от поражения самодержавия. Капитуляция Порт-Артура есть пролог капитуляции царизма».

До начала революционных событий оставались считанные дни. Однако ни забастовка, стартовавшая на оборонном Путиловском заводе 3 января, ни ее разрастание в последующие три дня, когда она охватила все стратегически важные предприятия столицы, такие как Обуховский завод, Невский судостроительный, Франко-русский, Механический, Железопрокатный, Вагоностроительный и многие другие, и когда разговорами о стачке лихорадило весь Петербург, не изменили спокойного и размеренного уклада жизни царя.

Первой неприятностью для Николая II в новом году стало происшествие во время церемонии освящения воды на Иордани (вырубленной в виде креста проруби) на Неве, возле Зимнего дворца, в праздник Крещения. В тот же день, 6 (19-го по новому стилю) января, император не преминул дать описание этого события, едва не закончившегося трагически: «Вышли к Иордани в пальто. Во время салюта одно из орудий моей 1-й конной батареи выстрелило картечью с Васильев[ского] остр[ова] и обдало ею ближайшую к Иордани местность и часть дворца. Один городовой был ранен. На помосте нашли несколько пуль; знамя Морского корпуса было пробито».

Однако Николай II так торопился в Царское Село, что сразу же отмел версию о покушении, признал выстрел картечью вместо холостого оплошностью и простил виновных. В 4 часа пополудни государь и императрица «уехали в Царское», где «обедали вдвоем и легли спать рано». 7 января, когда стачка в Петербурге уже стала всеобщей, Николай II, судя по его дневнику, не уделил этой угрозе особого внимания и продолжал радоваться «тихой, солнечной» погоде «с чудным инеем на деревьях».

«ВЫ ХОТИТЕ ОГРАНИЧИТЬ САМОДЕРЖАВИЕ!»

До 7 января столичные власти не вмешивались в ход забастовок, посчитав, что конфликты рабочих с владельцами предприятий будут улажены сами собой. Очевидно, они полагались на обнадеживающие заверения священника, основателя общества «Собрание русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга» Георгия Гапона , который всячески давал понять, что ситуация находится под контролем. Однако утром 7 января начальник штаба войск гвардии и Санкт-Петербургского военного округа генерал Н.Ф. Мешетич объявил градоначальнику И.А. Фуллону , подпавшему в предшествующие месяцы под влияние Гапона, о намерении царя ввести в столице военное положение. Фактически власть переходила в руки главнокомандующего войсками гвардии и Санкт-Петербургского военного округа великого князя Владимира Александровича, отвечавшего за спокойствие в городе лично перед императором, а «главноначальствущим по подавлению беспорядков» был назначен командир гвардейского корпуса князь С.И. Васильчиков .

Вероятно, распоряжение монарха о передаче власти в столице в руки военных было устным. Не отразив его даже в дневнике, Николай II, по-видимому, не придал ему значения. Между тем военное положение позволяло войскам силой подавлять массовые выступления.

Георгия Гапона , призывавшего рабочих рассказать «о своих нуждах» царю, вызвали к министру юстиции Н.В. Муравьеву, который был хорошо знаком с ходом составления петиции на высочайшее имя. Теперь, когда министр сравнил ее последний вариант, принесенный мятежным священником, с первоначальным, он воскликнул: «Вы хотите ограничить самодержавие!» Это был поворотный момент. Гапон, долго втиравшийся в доверие к правительству и охранке, вдруг понял, что в одночасье стал не просто чужим, а врагом. Он смутился и униженно просил Николая Муравьева не допустить, «чтобы шествие закончилось трагедией».

Директор департамента полиции А.А. Лопухин, покровительствовавший отцу Георгию, также был встревожен радикализацией рабочего движения в столице, считая недопустимым требование петиции об «ограничении самодержавия». «Всякие демонстративные сборища», с его точки зрения, подлежали разгону военной силой.

Но, утратив доверие властей, Георгий Гапон в то же время превратился в кумира рабочих масс и в считанные часы вновь осмелел. 7 января он был вызван и к епархиальному начальству, но не явился, а вместо этого стал добиваться разговора с министром внутренних дел. В письме к министру он дерзко требовал, чтобы царь вышел «с мужественным сердцем к своему народу» для принятия петиции. П.Д. Святополк-Мирский не пожелал общаться с Гапоном.

ПАРАДОКСАЛЬНАЯ СИТУАЦИЯ

7–8 января 1905 года в Петербурге сложилась парадоксальная ситуация. В столице начались массовые волнения, назрел кризис, обсуждалось введение военного положения, а глава государства оставался в своей загородной резиденции и фактически самоустранился от дел. Решать судьбу России пришлось никем не назначенному и не имевшему властных полномочий совещанию высших сановников и представителей генералитета под председательством министра внутренних дел Петра Святополк-Мирского . Последний, надо отметить, после отклонения императором его главной идеи реформ – включения выборных лиц в состав Государственного совета – уже выхлопотал у Николая II согласие на свою отставку, однако та была временно отложена, и Святополк-Мирский, образно говоря, сидел на чемоданах. Координация деятельностью совещания, игравшего такую важную роль, была сосредоточена в руках практически уволившегося министра.

Вечером 7 января 1905 года П.Д. Святополк-Мирский пригласил Н.В. Муравьева , министра финансов В.Н. Коковцова, товарища министра внутренних дел К.Н. Рыдзевского , а также А.А. Лопухина и И.А. Фуллона . Сославшись на тезис рабочей петиции об «ограничении самодержавия», Николай Муравьев назвал Гапона революционером – этим он подразумевал необходимость введения военного положения. Но другие участники совещания не согласились с министром юстиции. Владимир Коковцов посетовал, что введение военного положения обрушит курс русских ценных бумаг на европейских биржах. Была также отвергнута идея арестовать Георгия Гапона , поскольку высокие лица опасались увеличить «недовольство рабочих». Решили подготовить «усиленную» встречу демонстрантам. Поздним вечером того же дня Иван Фуллон с князем Васильчиковым и генералом Мешетичем разработали план совместных действий войск и полиции на воскресенье 9 января. С вечера 7 января Петербург был разбит на восемь секторов, во главе каждого был поставлен командир. В столицу ввели войска.

Вопрос о принятии петиции не рассматривался, хотя для приема прошений на высочайшее имя существовала специальная канцелярия. Наличие в тексте требований, выполнение которых означало бы ликвидацию действующего государственного и общественного строя, заставляло рисковать карьерой любое должностное лицо, которое отважилось бы принять эту петицию.

«БЫЛО МНОГО ДЕЛА»

8 января Николай II все-таки всерьез озаботился вопросом о всеобщей стачке в столице. В дневнике он записал: «Было много дела и докладов... Со вчерашнего дня в Петербурге забастовали все заводы и фабрики. Из окрестностей вызваны войска для усиления гарнизона. Рабочие до сих пор вели себя спокойно. Количество их определяется в 120.000 ч[еловек]. Во главе рабочего союза какой-то священник – социалист Гапон . Мирский приезжал вечером для доклада о принятых мерах». Начавшееся выступление рабочих стало для царя полной неожиданностью, а о «священнике-социалисте» император явно слышал впервые. О прежнем сотрудничестве «какого-то» Гапона с властями и охранкой он, разумеется, ничего не знал и самой личностью мятежного попа не заинтересовался.

Утром 8 января Петр Святополк-Мирский приехал в Царское Село и без труда получил от монарха согласие не вводить в столице военное положение. Отменяя свое приказание, Николай II, как заметил министр, был «совершенно беззаботен». Легко отбросив собственное недавнее решение, государь вновь отдал инициативу без пяти минут бывшему министру внутренних дел и руководимому им совещанию.

Вечером 8 января Святополк-Мирский собрал совещание в расширенном составе, пополнив его товарищем министра внутренних дел П.Н. Дурново , товарищем министра финансов В.И. Тимирязевым и генералом Н.Ф. Мешетичем . Сведения о том совете чрезвычайно отрывочны и противоречивы. По некоторым данным, Петр Святополк-Мирский , верный своему либерализму, предложил допустить рабочих на Дворцовую площадь при условии избрания ими депутации. Но против этого резко выступил Николай Муравьев. Он вновь назвал Гапона революционером и социалистом и требовал его ареста. Владимир Коковцов поддержал Муравьева. Иван Фуллон отказался арестовывать организатора шествия, но возражал и против допуска рабочих на Дворцовую, что могло, предупреждал он, привести к новой Ходынке.
Было решено выставить военные кордоны, которые преграждали бы демонстрантам путь к центру города, и разместить часть войск на Дворцовой площади на случай прорыва толпы. При этом многие из собравшихся, по-видимому, искренне верили, что дело не дойдет до кровопролития. Тактика действий войск на совещании почти не затрагивалась.

Один только Петр Дурново обронил мысль, что толпу можно запросто разогнать с помощью нагаек. Но эту идею пропустили мимо ушей. Другие сановники и генералы, возможно, рассчитывали, что рабочие, увидев перед собой цепь солдат, молча разойдутся.

Поздно вечером 8 января министр внутренних дел вновь прибыл в Царское Село и доложил монарху «о принятых мерах». Ключевой вопрос об аресте «какого-то священника Гапона» Николаем II не поднимался, а сам Святополк-Мирский колебался. По его приказанию Георгия Гапона должны были арестовать в ночь на 9 января, но подчиненные министра отказались выполнить его волю ввиду опасности потерь среди полицейских.

«ВОЙСКА ДОЛЖНЫ БЫЛИ СТРЕЛЯТЬ»

Итогом царского благодушия и беспечности стала катастрофа 9 января 1905 года. О ней Николай II узнал, по-прежнему пребывая в Царском Селе. События в столице ужаснули монарха, оказавшегося в странной роли стороннего наблюдателя. 9 января император писал: «Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело!»

Расплывчатая фраза Николая II «войска должны были стрелять» не объясняет, кто именно отдал приказ открыть огонь по демонстрантам. Но с большой долей уверенности можно считать, что это был не царь. Во всяком случае, Петр Святополк-Мирский не получал от монарха подобных распоряжений. Вечером 9 января, собрав у себя очередное «частное» совещание, он и задал Ивану Фуллону вопрос, достоверного ответа на который мы не знаем и 110 лет спустя: кто приказал стрелять?

Взволнованный градоначальник поспешил снять с себя ответственность, возложив ее на военных, в руки которых перешла вся реальная власть в столице, и сразу же подал прошение об отставке (примеру Фуллона вскоре последовал и Святополк-Мирский, его отставка была принята 18 января). Петр Дурново назвал ошибкой вызов пехотных частей, так как при столкновении с безоружной толпой «можно было обойтись нагайками» или рассеять ее «кавалерией».

Впрочем, затем удалось пролить свет на таинственный вопрос о виновнике кровопролития. Начальник штаба гвардии и Санкт-Петербургского военного округа Мешетич резко заявил участникам совещания, что войска и оружие были подобраны со всей тщательностью, что диспозицию составлял он лично и что огонь был открыт как нечто само собой разумеющееся. «Что же касается стрельбы, – сказал он, – то это естественное следствие вызова войск. Ведь не для парада же их вызывали!»

Чтобы это сомнительное пояснение не выглядело как оправдание хладнокровного расстрела множества мирных и безоружных людей, Николай Мешетич уточнил: «Если толпа, несмотря на неоднократные предупреждения, не желает расходиться, а напирает на войска, даются определенные сигналы, а затем стреляют...» Иными словами, рабочие шествия были обречены на жестокую расправу при первой же попытке прорваться через военные кордоны в центр города.

ВОЕННЫЙ ДИКТАТОР

Участники совещаний во главе с министром внутренних дел, сами не принимавшие решения о стрельбе по демонстрантам, были поставлены перед свершившимся фактом. А причина трагического недоразумения была нелепа, но невероятно проста. За рамками этих «частных» совещаний случайно оказался... главный военачальник столицы – великий князь Владимир Александрович. Человек очень образованный и способный, но одновременно высокомерный, бестактный и грубый, он пренебрегал общением с министрами, чиновниками и полицейскими начальниками, считая их ниже своего уровня.

Приняв по приказанию царя «заботу о поддержании общественного порядка» в Петербурге, Владимир Александрович возомнил себя полновластным военным диктатором. Он говорил, что, как знаток Французской революции, «не допустит никаких безумных послаблений». По откровенному признанию великого князя, «верным средством для излечения народа от конституционных затей является повешение сотни недовольных в присутствии их товарищей».

Надо полагать, заявление генерала Николая Мешетича , который присутствовал на совещаниях у министра внутренних дел вместо своего непосредственного начальника – великого князя Владимира Александровича, вполне отражало позицию командующего Санкт-Петербургским военным округом. Кроме того, объявляя себя противником «безумных послаблений», великий князь явно имел в виду либеральные замыслы Петра Святополк-Мирского – политику «доверия к общественным силам». Расстрел демонстрации 9 января 1905 года поставил крест на дальнейшей политической карьере министра-конституционалиста.

ПАРТИЯ ВИТТЕ

Но настоящим победителем в придворной игре после событий Кровавого воскресенья стал прагматичный и очень амбициозный С.Ю. Витте . В 1903 году, после 11 лет, проведенных на посту министра финансов, он вступил в должность председателя Комитета министров – высшего административного органа Российской империи, не обладавшего, правда, никакими властными полномочиями, но зато имевшего громкое название, наподобие европейских «кабинетов». По заведенной в верхах традиции, эта должность представлялась всего лишь почетным местом для самых заслуженных сановников, завершавших государственную службу. Сергей Витте желал быть исключением из правил, мечтал о роли премьера, однако буквально накануне трагедии 9 января пережил неприятное унижение, целиком связанное с его синекурой.

8 января Николай Муравьев в конце разговора с Сергеем Витте сказал: «Сегодня вечером увидимся». Витте поинтересовался: «Где?» – и услышал в ответ: «У Мирского, там будет совещание о том, как поступить завтра с рабочими, которые под предводительством Гапона решили явиться на Дворцовую площадь и просить Государя принять от них петицию». Председатель Комитета министров недоумевал: «Я никакого приглашения не получил». Но Муравьев настаивал: «Наверное, получите. Я в особенности указывал Мирскому на необходимость вас пригласить, так как вы близко знаете рабочий вопрос, всю жизнь имея с ним соприкосновение». После этого объяснения Сергею Витте было вдвойне обидно так и не дождаться «никакого приглашения». Как потом стало известно, специально «просил Мирского не приглашать» его, как защитника «интересов рабочих», тогдашний министр финансов Коковцов.

Но вечером того же дня именно к Витте, не застав Святополк-Мирского , отправилась депутация столичной демократической интеллигенции: литераторы М. Горький , Н.Ф. Анненский и К.К. Арсеньев , редактор журнала «Право» И.В. Гессен , адвокат Е.И. Кедрин , публицист А.В. Пешехонов , историки Н.И. Кареев, В.И. Семевский и В.А. Мякотин . Все они призвали Сергея Витте , «чтобы избегнуть великого несчастья, принять меры, чтобы Государь явился к рабочим и принял их петицию, иначе произойдут кровопролития».

Чиновник, волей случая оказавшийcz не в курсе высоких решений по поводу событий в Петербурге, отвечал: «Дела этого совсем не знаю и потому вмешиваться в него не могу; кроме того, оно до меня, как председателя Комитета министров, совсем не относится». Гости, конечно, остались недовольны «формальными доводами» уклонившегося от прямых ответов вельможи. Сразу после их ухода Витте «по телефону передал Мирскому об этом инциденте».

Но в итоге-то Сергей Витте , оскорбительным образом не допущенный на совещание к министру внутренних дел, был чудом избавлен от ответственности за страшное кровопролитие! Наступил его звездный час. Витте критиковал верховную власть за отсутствие единства в управлении страной и осуждал расстрел рабочих, который способствовал разжиганию «еще большего возмущения народа».

Своим коллегам он заявлял, что «стрелять совсем не нужно было», а во французскую печать анонимно (от имени некоего «бывшего министра») вбросил рассуждения о том, как рабочих Петербурга «дико, нелепо» расстреляли вместо принятия их петиции кем-нибудь из генерал-адъютантов царя. Обвиненный журналом либеральной оппозиции «Освобождение», что «умыл руки» перед Кровавым воскресеньем, Сергей Витте, беседуя частным образом с представителями общественности и молодежи, объяснял свой поступок невозможностью ехать ночью в Царское Село, чтобы разбудить государя и «поставить себя в фальшивое положение», если бы «решили ничего не делать». Он жаловался на свое бесправное положение в Комитете министров, сравнивая этот рутинный орган с тюрьмой.

Сергей Витте смело формировал собственный образ дальновидного и прозорливого политика и даже перестал скрывать свои премьерские амбиции. Николай II , надо сказать, неохотно уступал напору ловкого царедворца. Но портсмутский триумф Витте в августе 1905-го – подписание более-менее сносного мира с Японией, положившего конец неудачной войне, а также новый подъем революции и кризис власти осенью того же года, временным выходом из которого стал написанный Витте Манифест 17 октября, вынудили императора поставить его во главе правительства как первого в истории России премьер-министра.

Что ж, получается, события Кровавого воскресенья, ставшие возможными из-за беспечности и бездействия верховной власти и сопровождавшиеся придворными интригами и подковерными схватками разных вельмож, оказались просто разменной монетой в жестокой политической войне, которую вели против исторической русской государственности революционные и либерально-оппозиционные силы. По официальным данным, в этот день было убито более 100 и ранено более 300 человек. По неофициальным, погибло более 1,2 тыс., было ранено – свыше 5 тыс...

[1] Стессель А.М. (1848–1915) – генерал русской армии, комендант крепости Порт-Артур во время Русско-японской войны.

* *
Автор – доктор исторических наук