Всполох гражданской войны

Ровно 110 лет назад — в январе 1905 года — в России началась первая в её многовековой истории революция. Так, по крайней мере, именовали эти события её устроители и адепты — первая русская Революция 1905–1907 годов.

Первая-то она первая, однако странная какая-то революция...

То ли дело Февральская или Октябрьская! Раз – и нет самодержавия. Два – и нет прежней России. И всего за каких-то несколько дней. А тут два с лишним года «революции» – и ничего особенного. Царь остался прежним. Социальноэкономический уклад не поменялся. Даже политический курс в основных своих чертах сохранился.

Да, создали мало на что влияющую Думу.

«Декоративную», как окрестил ее Владимир Ульянов (Ленин). Но разве предназначение революций – всего лишь смена декораций?

Надо отдать должное пришедшим через 12 лет к власти большевикам: похоже, даже они не считали Первую русскую полноцен ной революцией. Ленин неспроста называл ее «репетицией Октября», подчеркивая тем самым не просто «незавершенность и половинчатость», но и неполноценность такой «революции».

Так что же это было? Точно не революция.

Это была гражданская война. Конечно, не такая тотальная, как полтора десятилетия спустя. Это была локальная, как сейчас бы сказали, «гибридная» гражданская война.

Она вспыхивала то тут, то там, увлекая за собой попеременно столичную профессуру, жителей национальных окраин, городской пролетариат, студенчество, крестьянство, только что демобилизовавшихся солдат и несущих службу черноморских и балтийских матросов. Она потому и длилась так долго (с января 1905го по июнь 1907го), что это была война. Война тех, кто был против власти, с теми, кто ее защищал. Подданных Российской империи с самой Российской империей.

Почему стала возможной эта первая в XX веке, но далеко не первая в истории России гражданская война?

Можно долго вслед за школьным учебником описывать «объективные» причины тех «революционных» событий. Тут будет и бедственное положение деревни (а на селе в 1905–1907 годах действительно во всех смыслах жгли не по-детски!). И незавершенность модернизационных процессов, выкинувших миллионы людей из привычных социальных ниш и устоявшихся поведенческих рамок. И мировой экономический кризис начала века (куда ж без него!), выведший бурно растущую российскую экономику из равновесия и обнаживший многочисленные социальные язвы страны. Наконец, не будем забывать неудачную для России Русско-японскую войну, начавшуюся за год до «революционных» событий и ставшую серьезным общественным раздра жителем. И еще много чего.

Конечно, все это сыграло свою роль. Но были и другие обстоятельства, без которых никакой «революции», скорее всего, не произошло бы.

Обстоятельство первое – слабая власть. В самодержавной монархии власть – это прежде всего первое лицо. Николай II. У него было все – армия, полиция, на его стороне был закон и многочисленные лояльные подданные. Ему катастрофически не хватало сущей малости – воли, мужества и последовательности. Он не готов был идти ради достижения цели до конца. Да и цель-то видел весьма абстрактно – как добропорядочный обыватель, как частное лицо, но не как государственный деятель.

О значении этого субъективного фактора говорит то, что, как только воля, мужество и последовательность появились в апартаментах императора в лице премьер министра Петра Столыпина, «революция» сошла на нет, как вода во время отлива. Когда же Столыпина убили, воля, мужество и последовательность тут же покинули покои Николая, и вновь начался прилив. В итоге власть смыло. Это произошло на станции Дно в памятный день 2 марта 1917 года: презираемый всеми и всеми преданный император всероссийский подписал отречение, а через полтора года принял мученическую смерть, погубив и себя, и тех, кого любил, и страну, которая была ему вручена...

Обстоятельство второе – «прогрессивная» общественность. Интересно, что сама власть наивно полагала: при всех расхождениях во взглядах, общественность – это союзник, узкий образованный слой – это и есть ее опора.

Власть заблуждалась: в России никогда еще – ни до, ни после – образованный слой не был так агрессивно настроен по отношению к ней, как в начале XX века.

Не думая о возможности разрушения самой властной конструкции, интеллигенция во что бы то ни стало хотела перестроить ее «под себя»: не укрепляя фундамента, водрузить на ветхую конструкцию новое «здание народного представительства» в лице Государственной Думы и ответственного перед ней кабинета.

По мнению этих людей, народ лучше всего представляли бы они сами – присяжные поверенные, университетские профессора, земские деятели. Прогрессивные и опытные, как им самим казалось, политики, знающие, что нужно этому народу и куда вести Россию. Они считали, что заняты важным и относительно безопасным делом улучшения и усовершенствования. Но на самом деле каждый из них по-своему валил конструкцию власти. Борясь с явно несовершенным существующим государством, не готовым меняться под нажимом «общества» и «толпы», они по кирпичику растаскивали фундамент российской государственности. И в конце концов ее разрушили.

Наконец, третье обстоятельство – радикальные активисты. Те, кто просто решил извести «проклятый режим». Радикалы были честны в своих помыслах и преступны в своих деяниях. Они ненавидели эту власть. И поэтому взрывали и расстреливали ее на улицах и площадях. А заодно – агитировали по преимуществу лояльное население к «последнему и решительному бою» со старым миром. Джинн был выпущен из бутылки, и загнать его обратно уже не удалось.

Власть оказалась к этому не способна, а больше справиться с террором и беспределом в стране было некому. Поразительно точно сказал об этом царский министр юстиции Иван Щегловитов: «Паралитики власти слабо, нерешительно, как-то нехотя борются с эпилептиками революции»...

Расплата не заставила себя ждать. В конечном счете под обломками сгинули все: и «прогрессивные реформаторы» – стихия русской революции поглотила их сразу после 1917го, и «пламенные революционеры», которые в основной своей массе исчезли позже – в яростном 1937м.

Причина исторического поражения и тех и других очевидна. Они, как выяснилось, органически не были способны к созиданию в рамках действующего государства. Стоит ли удивляться, что возрождающаяся российская государственность в своей новой, советской модификации, быстро распознав это, поспешила избавиться и от тех, и от других.