Дни его жизни

Сто пятьдесят лет назад родился Леонид Андреев – самый популярный писатель и драматург предреволюционной России, затмивший самого Максима Горького своими мрачными и надрывными книгами, в которых запечатлелся дух того тревожного времени

Его отец – сын дворянина и крепостной – трудился и в банке, и на железной дороге, чтобы обеспечить достойное существование своей немалочисленной семье. Худшего ученика, чем будущий писатель, Орловская классическая гимназия не знала. И неудивительно. Учителя заставляли штудировать греческий и латынь, а юношу увлекали модные философы – Артур Шопенгауэр, Карл Гартман. Ведь они писали о самом остром – о жизни и смерти, о человеческой воле и психологии. Однажды, проверяя себя, гимназист лег на шпалы перед приближающимся поездом – и только худощавое телосложение позволило Андрееву выжить: состав промчался над ним…

Необычный «подмаксимка»

После ранней смерти отца большая семья Андреевых бедствовала. Писатель признавался, что в студенческие годы даже воровал хлеб в университетской столовой, чтобы прокормить мать, братьев и сестер. Юридический факультет его увлекал: уголовные дела будили воображение, в Андрееве видели будущего адвоката. В то же время он предлагал редакциям журналов свои рассказы (как правило, безуспешно) и публиковался в газетах – ради хлеба насущного. Но фамилия Андреев казалась ему невзрачной, пресной. Джемс Линч – так звучал первый псевдоним, которым он подписал сотни фельетонов и репортажей. Свою литературную генеалогию писатель определял так: «Как на художника на меня оказывали и оказывают влияние: Библия, Гаршин, Чехов, Толстой, Э. По и очень мало Достоевский. Еще, пожалуй, К. Гамсун. Метерлинка не люблю и русских декадентов совсем не люблю».

Большую литературу перед ним, как и перед многими, открыл Максим Горький, умело создававший репутацию и себе, и коллегам, входившим в его круг. Ему приглянулся газетный пасхальный рассказ «Баргамот и Гараська» – и он за год-другой превратил Андреева во всероссийски известного писателя. В издательских проектах, связанных с Горьким, всегда прилично платили.

Андреев даже одеваться стал в стиле «буревестника революции» – в шелковую подпоясанную русскую рубаху и смазные сапоги, хотя вообще-то предпочитал более франтоватый стиль. Неудивительно, что таких спутников Горького называли «подмаксимками». Конечно, публика не знала, что писатели часто спорили, что во многом они были антиподами. Они то ссорились, то дружили, то враждовали, то соперничали… Горький не считал его своим эпигоном: «Нанизывая слово за словом на стержень гибкой мысли, он легко и весело создавал всегда что-то неожиданное, своеобразное». Андреев предпочитал бытие быту, притчу очерку и мыслил себя ирреалистом.

Его интересовали темные закоулки человеческой души, подворотни подсознания – почти на уровне желтых газет и бульварных романов. Почти! От потока массовой литературной продукции Андреева отличало главное – отточенное писательское мастерство. Ему было достаточно двух-трех фраз, чтобы нарисовать картину, втягивающую нас в атмосферу рассказа. В его прозе есть электрическое напряжение, за которое писателя высоко ценили не только экзальтированные курсистки, но и признанные мэтры. Поклонники говорили об Андрееве: «Он возвысил литературу от быта, приподнял ее над землей». «Стремительность, экзотичность, лирика, крик на самых верхних нотах, истеричность» – так, не без зависти, охарактеризовал стиль Андреева всегда многословный романист Сергей Сергеев-Ценский. Добавим к этому умение сгущать краски, без которого в начале ХХ века писатель просто выглядел бы старомодно.

Как он пугал

В 1901 году Андреев написал рассказ «Бездна», ставший настоящей литературной сенсацией. Студент Немовецкий прогуливался по роще с возлюбленной. Заблудившись, они встретили компанию не то бродяг, не то подгулявших актеров, которые избили «барина», надругались над девушкой – и исчезли. А когда Немовецкий пришел в себя и нашел Зиночку, лежавшую без сознания, студента самого захлестнула стихия насилия – и «черная бездна поглотила его».

Такой сюжет невозможно представить у Антона Чехова или у Льва Толстого: Андреев не боится эпатажа, с легкостью сгущает краски. Не менее жестокий натурализм можно найти и у Горького, но Андреев отличался от своего тогдашнего старшего приятеля тем, что не слишком верил в просвещение, в некий справедливый социальный строй, который исправит природу человека. Звериные инстинкты, по Андрееву, проявляются в людях независимо от социального строя – и вряд ли это можно изменить. «Бездна» закрепила за ним репутацию демонического писателя. Именно такого читатели и ждали! Благопристойные литераторы к тому времени успели поднадоесть. Софья Андреевна Толстая возмутилась в прессе: Андреев «любит наслаждаться низостью явлений порочной человеческой жизни». Но рескрипт жены классика не мог помешать популярности молодого возмутителя спокойствия, которому уже поклонялись впечатлительные читательницы. В глазах ценителей литературы он потихоньку затмевал Горького.

Андреев не был равнодушен ни к популярности, ни к деньгам, но не терял и самоиронии. Он любил вспоминать, как однажды в каком-то южном городе к нему подбежала восторженная дама: «Я вами восхищаюсь, вы поразили мое воображение!» Когда он в ответ попытался ей что-то рассказать о своей новой книге, дама отпрянула: «Как, разве вы не дирижер цыганского оркестра, который недавно давал концерт в Новороссийске?» Возможно, он сам и придумал эту байку, он вообще предпочитал иронический стиль общения – по контрасту с собственной репутацией трагика. «Вижу его со страшной ясностью – живого, сильного, дерзко уверенного в себе… как легко и приятно было говорить с ним, когда он переставал мудрствовать, когда мы говорили о чем-нибудь простом, жизненном, как чувствовалось тогда, какая это талантливая натура, насколько он от природы умней своих произведений…» – вспоминал Иван Бунин. А Андреев и не стремился к «умной прозе». Больше всего дорожил озарениями, эмоциональными всплесками – и их в его лучших творениях немало.

Вскоре он взбаламутил читательскую публику еще одним скандальным рассказом – «Тьма». Его герой, революционер, скрываясь от полиции в публичном доме, нашел родственную душу – проститутку, которую сперва высокомерно презирал. «Ничего не должно быть священного для художника-аналитика. Бей и по революционеру!» – писал об этом рассказе Анатолий Луначарский, тогда еще не нарком, а скромный литератор и большевик-подпольщик. Действительно, Андреев был «политически неустойчив». Он то предоставлял свой дом для нелегальных собраний ЦК большевиков, то показывал «борца за счастье народное» в неприглядном виде.

В дневнике издателя и публициста Алексея Суворина пересказана оценка, которой «припечатал» популярного беллетриста патриарх русской словесности Лев Толстой: «Андреев всё меня пугает, а мне не страшно». Но автор «Войны и мира» вообще не выносил литературного эпатажа, без которого в начале ХХ века молодые писатели уже не обходились.

Леонид Андреев и Максим Горький. 1903 год

«Бог знает, что с нами»

Андреев любил нескольких женщин, даже имел репутацию повесы: говорили, что он делал предложения всем артисткам Художественного театра поочередно. И в горячке писал им послания с одинаковыми эпитетами: «Моя дорогая, неизвестная, далекая…»

Но лишь одна из андреевских пассий, Александра Велигорская, жила его прозой и готова была ночами не спать, чтобы прочитать только что написанный отрывок и дать ему оценку. Писал он исключительно в темное время суток – до полного истощения сил, отгоняя сон крепким чаем. И рассказы получались сумеречные, с туманным фоном паники, а нередко – и ужаса перед жизнью. Он не любил править написанного. Только к своей Шурочке прислушивался, иногда даже сюжетные ходы менял, если она их критиковала. Они поженились, но семейное счастье продлилось только четыре года. Это было время расцвета писательского таланта Андреева, почти каждый его новый рассказ производил фурор. А в ноябре 1906-го, в 25 лет, от послеродовой горячки Шурочка скончалась. Их сын Даниил – в будущем известный философ и литератор – вырос без матери. Эта трагедия изменила Андреева. Он не замкнулся, не стал меньше писать – наоборот, крутился в водовороте замыслов, конфликтов, попоек, а перед чистым листом бумаги по-прежнему не робел. Но больше не верил ни в людей, ни в справедливость. Тогда-то он и написал свою самую мизантропическую повесть.

Леонид Андреев с первой женой Александрой Велигорской. 1905 год

В тот год Андреев, не слишком глубоко знавший Священное Писание, увлекся книгами Эрнеста Ренана и Давида Штрауса о Христе и апостолах. Он задумал рассказ о величайшем предательстве – но далеко не прямолинейный. «Я думаю, что Иуда был не еврей, – грек, эллин. Он, брат, умный и дерзкий человек, Иуда. Ты когда-нибудь думал о разнообразии мотивов предательства? Они – бесконечно разнообразны. У Азефа была своя философия – глупо думать, что он предавал только ради заработка. Знаешь, – если б Иуда был убежден, что в лице Христа перед ним Сам Иегова, – он все-таки предал бы Его. Убить Бога, унизить Его позорной смертью – это, брат, не пустячок!» – убеждал он Горького, который, будучи человеком начитанным, помог исправить некоторые исторические неточности. Андреев даже набросал цветными мелками рисунок: Иуда и Иисус под одним терновым венцом. И повесть «Иуда Искариот» оказалась очередным андреевским яблоком раздора для критиков и читателей. Максимилиан Волошин назвал ее «Евангелием наизнанку», и не без основания. На первый взгляд Андреев строго следовал Священному Писанию и не оправдывал Иуду. Но, высвечивая на свой лад психологический подтекст евангельского сюжета о предательстве Христа, он показал Искариота сложной, трагической личностью. Снедаемый страстями, андреевский Иуда мечется, сомневается, «одною рукой предавая Иисуса, другой рукой старательно искал расстроить свои собственные планы». Рефлектирующий предатель вызывал не только презрение, но и сочувствие. А главное – у Андреева получалось, что своим предательством Искариот выполнял негласную волю Христа.

Если бы не ослабление цензуры после 1905 года, столь рискованная интерпретация вряд ли увидела бы свет. Но наступили вольные времена. Повесть об Иуде несколько раз переиздавалась в России, быстро вышла в английском и немецком переводах – и принесла писателю европейскую известность. Между тем он все сильнее увлекался театром.

На сцене Андрееву не удалось превзойти Горького, хотя как минимум одна его пьеса вошла в классику русской драматургии – это «Дни нашей жизни». Пьеса о чистом юноше, который без памяти влюбился в проститутку, стала сенсацией 1908 года. Нервная драма, сумрачная, но с яркими просветами. Андреев выбрал для нее очень простое название – без доли эпатажа. Это строчка из грустной застольной песни на стихи Андрея Сребрянского, которую с середины XIX века знали все русские студенты:

Быстры, как волны, все дни нашей жизни,

Что час, то короче к могиле наш путь…

Поступь века

В 1914 году многие ожидали от Андреева пацифистской позиции. Но он в который раз сумел удивить общественность. Войну с Германией писатель полагал освободительной, относился к ней патриотически – и настолько далеко в те годы отошел от революционной публики, что даже возглавил газету «Русская воля», которую организовал товарищ (заместитель) председателя Государственной Думы, будущий министр внутренних дел Александр Протопопов, нашедший для этого издания щедрых меценатов. Именно тогда Андреев окончательно разошелся с Горьким, который считал Великую войну бессмысленной бойней.

Нет, Андреев не стал прямолинейным пропагандистом. Он полагал, что русской армии мешают не только революционеры-пораженцы, но и фабриканты, короли жизни, опьяневшие от коррупционных военных бюджетов. В конце 1916 года писатель обратился к ним в ядовитой статье: «Прошел слух, что в новом году вас будут вешать на фонарях… Пустяки, господа мародеры! Ведь пока половину будут вешать, другая половина устроит чудесное дельце с веревкой и мылом и так взбодрит цены, что, глядишь, вешать и перестанут». Более того, Андреев считал монархию атавизмом, который только мешает России побеждать. Еще в 1914-м он написал – не для публики: «Это только пишется "война", a называется "революция". В своем логическом развитии эта "война" приведет нас к свержению Романовых». Поэтому Февральскую революцию он приветствовал, втайне считал себя ее пророком. Однако очень скоро убедился, что инициатива переходит к противникам войны до победного конца, к большевикам, – и впал в депрессию, из которой уже не выбрался.

В сентябре 1917 года Андреев опубликовал эссе о своем кошмарном видении, в котором фигура Владимира Ленина вырастает до чудовищных размеров, закрывая собой небо. Существовать в России с такими ожившими химерами писатель не смог – и перебрался в Финляндию. За несколько лет до войны он построил в финской деревушке Райвола на Черной речке роскошную дачу, которую прозвал «Виллой Аванс», поскольку зарабатывал в то время изрядно. С 1918-го Андреев не покидал своего тихого пристанища, на которое, к его удовлетворению, не распространилась власть Советов. Горький по старой памяти предложил ему издать собрание сочинений, посулил немалый гонорар, но Андреев гордо отказался от «совдеповских» денег.

Уделом автора «Бездны» осталась дачная жизнь, огромный кабинет с не менее помпезным письменным столом, на котором все реже появлялись новые рукописи. В Финляндии он и умер от неожиданного инфаркта 12 сентября 1919 года, замышляя написать нечто обобщающее «против большевиков». Корней Чуковский вспоминал: «В сентябре 1919 года в одну из комнат "Всемирной литературы" вошел, сутулясь сильнее обычного, Горький и глухо сказал, что из Финляндии ему сейчас сообщили о смерти Леонида Андреева. И, не справившись со слезами, умолк. Потом пошел к выходу, но повернулся и проговорил с удивлением: – Как это ни странно, это был мой единственный друг. Единственный…»

Благодаря Горькому в Советском Союзе Андреева не стали причислять к «контрреволюционерам». Его не запрещали, иногда переиздавали, а в 1956 году и его прах перезахоронили в Ленинграде, на Волковом кладбище, на Литераторских мостках. К счастью, писателя не постигла посмертная судьба забытого изгнанника.

Андрей Белый в свойственной ему витиеватой манере писал об Андрееве: «Он хотел быть огромным не для себя: он хотел отразить в своей бренной писательной поступи – поступь Века». В этом есть зерно истины: рассказы Андреева пронизаны неврастенией и мрачными предчувствиями, которые свойственны десятилетию накануне великих войн и смут, чуть позже красиво названному Серебряным веком.

Что почитать?

Жизнь Леонида Андреева, рассказанная им самим и его современниками. СПб., 2010

Скороход Н.С. Леонид Андреев. М., 2013 (серия «ЖЗЛ»)

Фото: LEGION-MEDIA, М. ДМИТРИЕВ ©МУЗЕЙ-КВАРТИРА А.М. ГОРЬКОГО