«Не говори, что нет спасенья»

Двести лет назад родился Аполлон Майков. Классик русской поэзии, он был хрестоматийным стихотворцем второй половины XIX века, произведения которого наизусть знали все гимназисты

Он всегда интересовался историей и политикой – и для советской цивилизации оказался слишком консервативным, монархическим автором. Хотя любители поэзии никогда не забывали, например, таких строк Майкова:

Весна! выставляется первая рама –

И в комнату шум ворвался,

И благовест ближнего храма,

И говор народа, и стук колеса.

Потомок нестяжателя

Будущий поэт родился 4 июня 1821 года в семье с богатыми художественными и духовными традициями. Родоначальником дворянского рода Майковых считается дьяк великого князя московского Василия Васильевича Андрей Майк. Далеким предком поэта был и Нил Сорский (в миру – Николай Майков), основоположник русского нестяжательства. Быть может, в память о нем Аполлон Николаевич со студенческих лет носил бороду.

Но особенно ярко Майковы проявили себя в искусстве. Брат Валериан – талантливый литературный критик. Отец Николай Аполлонович – знаменитый художник, академик. Дед – директор императорских театров. Брат прадеда Василий Майков – один из столпов русской литературы XVIII века, драматург, острослов, обладавший талантом пародиста. И этот список Майковых – поэтов, литературных критиков, художников – можно продолжать долго. Династия богатейшая! Недаром в семье так любили имя Аполлон – античного бога искусств они почитали усердно.

Родовое имение, в котором рос Майков, располагалось в окрестностях Троице-Сергиевой лавры. Первое яркое впечатление – поездка «к Сергию», людные храмы, колокольный звон. Позже колокола зазвучали и в его стихах. В доме бывали художники, он и сам с юности пробовал себя в живописи. Но поэзия победила. Первая книга Аполлона Майкова, вышедшая в 1842 году, стала данью увлечению античной культурой. Позже философ Владимир Соловьев отметит «древнеэллинское эстетическое миросозерцание с явно преобладающим эпикурейским характером». Майков писал о вакханках, о лозах, обвивших мрамор древней гробницы, обращался к «музе, богине Олимпа». После нервной лирики Михаила Лермонтова эти стихи казались, быть может, чрезмерно умиротворяющими и оторванными от русской жизни. Он попытался взглянуть на мир глазами античного грека.

«Разве мы годимся в революционеры?»

Перед Элладой в то время преклонялись – и книгу Майкова одновременно похвалили неистовый демократ критик Виссарион Белинский и «рыцарь самодержавия» Николай I. Последний даже выдал молодому поэту немалую сумму для путешествия по Европе. Императору захотелось, чтобы Майков собственными глазами взглянул на ее благородные древние развалины и шумные современные кварталы. Из Европы тот вернулся убежденным славянофилом. Майкову не понравились суматошные и слишком практичные парижане, он сочувствовал угнетенным грекам и говорил об упадке католицизма: «У нас Евангелие – откровение любви, а там – грозный Егова, мститель и потребитель».

Вернувшись в Россию, поэт несколько раз посетил кружок Михаила Петрашевского, куда захаживали многие его старые знакомцы. Но когда литературные разговоры там уступили место политическим, ему стало скучно. С петрашевцами Майков порвал быстро, заключив, что в них «много вздору, много эгоизма и мало любви». Однажды к нему зашел Федор Достоевский и изложил невероятный план: семь человек, отделившись от Петрашевского, решили создать особое тайное общество. Цель – государственный переворот. Майкову Достоевский предложил присоединиться к этой семерке. Поэт ответил резко: «Я не только не желаю вступить в общество, но и вам советую от него отстать. Какие мы политические деятели? Мы поэты, художники, не практики, и без гроша. Разве мы годимся в революционеры?»

Троице-Сергиева лавра. Худ. Ф. Дюрфельдт. Между 1792 и 1820 годами

Спорили они тогда до утра. После разгрома петрашевцев Майкова допрашивали. Он, конечно, не рассказал об этой беседе. А Достоевский вернулся из ссылки, как известно, еще большим консерватором, чем Майков. Поэт не раз публиковался в журналах братьев Достоевских «Время» и «Эпоха». К тому времени он ясно видел свое предназначение в том, чтобы противостоять напору либералов, социалистов, скептиков, которые уже царствовали в студенческих умах и получили огромное влияние в литературе. Что он мог им противопоставить? Свободный интеллектуальный консерватизм, который не выглядел официозной штамповкой. Глубокая образованность Майкова, как и его поэтический талант, ни у кого не вызывали сомнений. Его возмущало пренебрежение к русской истории, к великим победам.

Поэт мечтал и о свободе православных народов, попавших под османское иго. Его много лет привлекал образ сербского богатыря – королевича Марка, который едва не погиб в сражении, но ангел-хранитель перенес его в горную пещеру – и там витязь уснул крепким целительным сном. По преданию, его могут разбудить только победы сербов над турками – тогда он встанет и поможет одолеть врага. Майков посвятил этой легенде взволнованные стихи. Он верил, что спасение Сербии придет из нашей страны и королевич Марк проснется от грома русских побед:

Этот гул – был гром полтавских пушек.

Марков сон с тех пор тревожен стал.

Вот летят орлы Екатерины,

По Балкану трепет пробежал…

Важные строки для поэта, пришедшего к славянофильским воззрениям.

Царские загадки

В азбучной, хрестоматийной истории литературы принято разделять поэтов того времени на сторонников «чистого искусства» и тех, кто «лиру посвятил народу своему» и писал в первую очередь для «высоких идей». Майкова, как и Федора Тютчева, Афанасия Фета, Алексея К. Толстого, относят к первой плеяде. Но конечно, это слишком прямолинейная классификация. Николай Некрасов высоко ценил поэтический дар Майкова, сам Аполлон Николаевич нередко сочинял стихи, в которых изящество образов подчинялось политической идее – правда, идеи эти отличались от некрасовских. А главное – с тем же Толстым они по-разному смотрели на русскую историю, например на феномен Ивана Грозного, которого автор «Князя Серебряного» сильно не жаловал.

Однажды в письме Достоевскому Майков набросал тезисы учебника истории, которого, по его мнению, к тому времени еще не было: «Коварное поведение Запада: помогу, лишь покорись папе. Слабость и падение Востока. Возрождение его с громов полтавских: общеславянское значение Петра и рост России. Колебание весов: мы теперь в периоде самой роковой схватки. Вот программа моя в нескольких чертах. Поймите и дополните. А кстати о Петре: Соловьев нашел и печатает – как он тогда уже решил восточный вопрос и как его понял – как мы с вами! Жаль только, что он круто бороды брил. Потемкин действовал по его программе… Мы все будем гордиться Петром… простив ему кое-что. Но забавно, как в нем ошиблись западники! Грустные люди, опять повторю!.. До времени состарились они! Да им ли понять Петра – царя, выросшего посреди народа, что ни говори».

Историческая зарисовка «Кто он?» родилась из баек, из светских, солдатских, крестьянских анекдотов, из преданий о Петре, которые Майков всю жизнь собирал. Старый рыбак осматривает свой дырявый челн, бранится – и встречает лихого всадника. Поначалу старик ведет себя с ним задиристо. Но всадник спешился и, ловко действуя топором, починил челн. А потом ускакал, молвив такие слова:

«Ну, старик, теперь готово,

Хоть на Ладогу ступай.

Да закинуть сеть на счастье

На Петрово попытай».

Старик смотрит ему вслед, сняв шапку. Да, это Петр – царь-воин, перед которым поэт преклонялся. А самое главное, что у Майкова получился не велеречивый дифирамб, а таинственная и притягательная историческая фреска.

Его влекла и загадка Ивана Грозного – первого русского царя, которого, после Николая Карамзина, стыдились, считая кровавым тираном и только. Майков протестовал: а как же штурм и присоединение Казани? Еще в XVIII веке это событие было принято полагать центральным во всей русской истории. Он написал стихотворение «У гроба Грозного», в котором царь, как будто восставший из мертвых в кремлевском Архангельском соборе, произносил такие тирады:

Да! Мой день еще придет!

Услышится, как взвыл испуганный народ,

Когда возвещена царя была кончина,

И сей народный вой над гробом властелина –

Я верую – в веках вотще не пропадет,

И будет громче он, чем этот шип подземный

Боярской клеветы и злобы иноземной…

Все понимали, что «шип подземный» – это и главы карамзинской «Истории государства Российского», посвященные Грозному, и все, что написал о царе Алексей Толстой… Собратья по перу и историки нервно восприняли эту попытку поэта оправдать самодержца, которому даже не нашлось места в композиции памятника «Тысячелетие России» в Великом Новгороде. Но Майков не боялся плыть против течения. Он любил историю Отечества со всеми страницами – и с Грозным, и с Петром, и с Николаем I. И не видел в этом никакого противоречия, а подстраиваться под фальшивые, как ему казалось, стереотипы не желал, да и не умел. Он слишком любил победителей, героев, сильных личностей. Владимир Соловьев осторожно упрекал Майкова в недостаточном понимании подвига смирения и находил в майковском христианстве языческие оттенки.

Нарисовать идеал России

Однажды Осипу Мандельштаму довелось составлять нечто вроде хрестоматии русской поэзии. И он, переворошив известных русских поэтов разных веков, «только у Майкова и Брюсова» не нашел ничего достойного. Возможно, вечному бунтарю Мандельштаму Аполлон русской поэзии казался слишком официозным. И все-таки это несправедливый приговор. В жанре исторической баллады у Майкова в послепушкинском периоде, пожалуй, найдется лишь единственный соперник – Алексей Толстой.

Император Николай I в санях. Худ. Н.Е. Сверчков. 1895 год

Вольнолюбивая молодежь Майкова тоже не слишком жаловала, считала отпетым охранителем, который сочиняет для гимназистов сказки про Петра и героев 1812 года. Он действительно, вопреки либеральной моде, оставался патриотом империи, называл себя духовным крестником Федора Тютчева, но вовсе не идеализировал правящую элиту. После Крымской войны Майков написал восемь строк такой силы, что их и в наше время часто цитируют, даже не указывая автора:

Бездарных несколько семей

Путем богатства и поклонов

Владеют родиной моей.

Стоят превыше всех законов,

Стеной стоят вокруг царя,

Как мопсы жадные и злые,

И простодушно говоря:

«Ведь только мы и есть Россия!»

В те дни Майков много думал о том, как «громадная воля Николая I была бессильна перед обществом. Один упрек: зачем все-таки он не увлек за собою общество? Недоставало ему помазания гения». Незадолго до смерти императора, в тяжелые дни военных поражений, поэт написал о нем стихи:

Когда по улице, в откинутой коляске,

Перед беспечною толпою едет он,

В походный плащ одет, в солдатской медной каске,

Спокойно-грустен, строг и в думу погружен, –

В нем виден каждый миг державный повелитель,

И вождь, и судия, России промыслитель

И первый труженик народа своего.

С благоговением гляжу я на него…

Майков никогда не публиковал этого стихотворения, оно вышло только в 1898 году, после его смерти, в газете «Московские ведомости». Тогда уже мало кто понимал политический контекст этих строк. Забылось, как трудно было стерпеть те унижения, которым подверглась Россия после Парижского мира 1856 года. Но это поражение только укрепило патриотизм Майкова, его интерес к русской старине, к победам славянства. «На нас, писателях, лежит великий долг – увековечить то, что мы чувствовали со всеми. Нам следует уяснить и осязательно нарисовать тот идеал России, который ощутителен всякому» – в этом он видел свою миссию.

Тайный советник

Он редко писал стихи наедине с самим собой, обычно ощущал аудиторию, единомышленников, детей, которым будет любопытно прочитать загадочную историю про царя или про сербского воина… Но настоящий поэт проверяется лирикой, исповедью. Таких стихов у Майкова немного, но они – как алмазы чистой воды:

Не говори, что нет спасенья,

Что ты в печалях изнемог:

Чем ночь темней, тем ярче звезды,

Чем глубже скорбь, тем ближе Бог…

Эти строки можно повторять в трудные минуты – и станет легче.

Во времена Майкова уже не существовало института придворной поэзии. Но в царской семье его любили. Поэт носил высокий чин тайного советника, что соответствовало армейскому званию генерал-лейтенанта. Служил в Комитете иностранной цензуры и под старость лет возглавил его. Всю жизнь писал стихи, и в преклонные годы – не хуже, чем в юности. Пять орденов, статус члена-корреспондента Академии наук – всего этого он достиг главным образом благодаря поэтическим заслугам, признанным и любителями поэзии, и «сильными мира сего». Во всех хрестоматиях публиковались стихи Майкова – о весне, о Петре Великом, о 1812 годе… Вышло у него и трехтомное капитальное собрание стихотворений. Он и выглядел как патриарх русской поэзии: суровый проницательный взгляд, длинная густая борода… Майков создавал романтическую, благодатную картину русского прошлого и настоящего – и его стихи помогали не впасть в нигилизм. Не так уж много имелось у нас крупных поэтов, которые отчаянию предпочли принцип «Не говори, что нет спасенья». Его можно было бы начертать на богатырском щите Майкова.

XIX век завершался чинно, в майковском духе. Возводились храмы в византийском стиле, который так любил поэт. В гимназиях изучали «Слово о полку Игореве» по переводу Майкова. Империя казалась незыблемо мощной. Холодным февральским днем 1897 года он простудился на невском ветру. Воспаление легких, смерть, пышные похороны. В свои 75 он казался глубоким старцем: как же, начал публиковать стихи еще при жизни

Лермонтова! Заглянуть в ХХ век ему не довелось. Возможно, это и к лучшему…

Фото: LEGION-MEDIA