«Удалец лихой»

Триста пятьдесят лет назад в Москве был казнен Степан Разин. Это имя стало обрастать легендами еще при его жизни. Разумеется, миф творил народ, однако обильную пищу для мифотворчества давал сам атаман

Поднимаясь со стороны Александровского сада на Красную площадь, мы невольно проходим место казни Степана Разина. Нет, вопреки обыденным представлениям, это не Лобное место. На Лобном месте казни не совершались. Место это сакральное – здесь зачитывались царские указы и проходили церковные церемонии. Плаху для Разина воздвигли напротив Казанского собора, построенного на средства князя Дмитрия Пожарского в честь иконы Казанской Богоматери, святыни Второго земского ополчения. Его казнили 6 июня 1671 года. Возведенный на эшафот Разин со словами «Прости» поклонился народу на три стороны, минуя Кремль. Смерть он принял с большим мужеством. Сама казнь в официальных документах описана довольно сухо: «кажнен смертию», «четвертован, разбит на колье». После казни – четвертования – части тела были перенесены на Болотную площадь, где для устрашения находились на протяжении нескольких лет. Тишайший и после смерти грозного атамана боялся его…

«Полежит так маленько и встанет…»

В цикле народных песен о Степане Разине последние аккорды – о пленении и гибели атамана. Окрашенные грустью, они тем не менее лишены трагизма. Степан Тимофеевич в них не умер, скорее, заснул чутким сном, готовый к пробуждению по одному только народному зову. Такая интерпретация гибели Степана – не просто отражение фольклорной традиции, но и свидетельство того, что низы никак не могли смириться со смертью своего защитника. В народе верили: «Полежит так маленько, отдохнет, встанет… Дай, скажет, уголь, напишет тем углем на стене лодку, насажает в ту лодку колодников, плеснет водой: река разольется с острова до самой Волги; Стенька с молодцами грянут песни – да на Волгу!.. Ну, и поминай как звали!»

Но реальность последних дней грозного атамана была куда драматичнее. Выданный домовитым (зажиточным) казачеством властям, Разин с братом Фролом был привезен 2 июня 1671 года в Москву. Последние четыре дня жизни превратились для него в бесконечную пытку. Розыск в Средневековье всегда отличался жестокостью – едва ли не обязательной уликой считалось вымученное признание самого обвиняемого, но в этом случае, похоже, ко всему прочему добавилось стремление судей отомстить за тот страх, который они пережили по вине Разина.

Судьи во главе с Ю.А. Долгоруковым очень спешили с расследованием. «Бояре ныне беспрестанно за тем сидят», – писал один из очевидцев событий. Причина необычайного кнутобойного трудолюбия бояр вполне прозаическая: во дворце сильно опасались волнений, отчего и торопились скорее завершить дело плахой. Это утверждение – не дань советской науке, превозносившей вождей крестьянских войн. Бунташное столетие приучило власть опасаться своих подданных…

«Как бы дьявол…»

Народное воображение наделило Степана Разина способностями сверхъестественными, превратив в фигуру эпическую. Он мог заговаривать пушки, его не брали ни ядра, ни пули. «Меня пулечка не тронет, меня ядрышко не возьмет» – такую присказку вкладывали в уста Разина народные песни. Неуязвим был не только Разин. Его магия оберегала сотоварищей – надо было только крепко верить в атамана и беззаветно служить ему. Слово Степана Тимофеевича обладало силой заклятия. Согласно преданиям, он мог укрощать водную стихию и заговаривать клады. Что в его биографии работало на создание подобных мифов?

Прежде чем попытаться ответить на этот вопрос, отметим предрасположенность народного сознания к мифологизации тех, кого оно готово было возвести в ранг своих героев. Образ героя обычно наделялся не просто богатырской силой, а силой сверхъестественной, связанной с потусторонним миром. Этот мир необязательно был миром сакральным. Скорее наоборот, в мифологии Разин окрашивался в цвета темные, даже демонические. Это мир не «ангела бела», а «ангела черна». Разин в этом мире – колдун, чародей, чернокнижник. Не случайно в неделю православия его имя упоминалось одним из первых в перечне имен, проклятых церковью.

Однако сказителей о грозном атамане совсем не смущал флер демонизма. «Он, по-нашему, как бы дьявол…» – говорили в народе. Но дьявол востребованный. Мировосприятию низов нужна сила грозная, всекарающая, не поддающаяся рациональному объяснению. Такая сила страшна для всех, ибо все грешники, и атаман, повелитель этой силы, – грешник наипервейший, отчего страшен и одновременно неодолимо притягателен. Ему самому ведомо, что душа его, искупавшаяся в реках крови, черна и что быть ему за свою необузданность в ответе. Но он – бич Божий, посланный карать виновных и безвинных.

«Мое окаянство»

Как здесь не вспомнить о другом бунтовщике – Емельяне Пугачеве, поведение которого было подчинено народным представлениям о царе-избавителе и герое-заступнике. На первом же допросе в Уральске плененный Пугачев произнес пророческую фразу: «Богу было угодно наказать Россию через мое окаянство». А ведь окаянство – больше чем просто прегрешение. Такой грех уже не отмолить. Это проклятие, одержимость, вселившаяся в человека бесовщина. И Разин, и Пугачев по тогдашней терминологии «воры» – государственные преступники, но их «воровство» не умещается в рамках закона. Оно на самом деле именно окаянство, но порожденное еще большим окаянством другой стороны. Окаянство восставших – вынужденное, окаянство-ответ-предупреждение, со всесокрушающим взрывом необузданного гнева, призванным образумить власти предержащие.

В этом свете знаменитое пушкинское размышление о русском бунте – бессмысленном и беспощадном – видится лишь наполовину верным. Да, беспощадный! Но отнюдь не бессмысленный. Именно в силу своей беспощадности. Ведь окаянство его предводителей и участников, из-за отсутствия у низов иных эффективных и легальных регуляторов общественных отношений, своей беспощадностью выжигало в сознании представителей привилегированного слоя огненную черту, заступить за которую было опасно. Заступишь – получишь второе издание разинщины или пугачевщины.

При этом в глазах народа это, по сути, добровольно-вынужденное возложение вождями движения на себя окаянства получало оправдание и прощение, поскольку они страдали за народ:

На Руси уж давно правды нету-ти,

Одна кривдушка ходит по свету.

Герой-избавитель

Запрос, а затем и само «сотворение» народом в мифах и сказаниях своего героя имеет долгую историю. Здесь важная веха – Смута, создавшая героя – царевича-избавителя, представшего первоначально в образе Дмитрия. Нельзя сказать, что попытка оказалась безрезультатной. Напротив, мифический образ царевича-избавителя стал той волшебной палочкой, которая сильно поспособствовала успеху первого самозванца, отворяя одним только его именем ворота городов. Но похоже, эта легенда оказалась небезупречной с точки зрения народных представлений об избавителях. Во-первых, удар по ней был нанесен темными историями с самозванцами, легко превращающимися из «природных» царей в царей «ложных». Во-вторых, самозванец, игравший роль государя, все же оставался в восприятии народа не совсем своим. С героем-защитником было проще – он изначально свой. И таким его сделал Степан Тимофеевич.

В сознании народа архетип избавителя был потеснен куда более древним и универсальным архетипом защитника. В итоге сложилась легенда, в которой реальность настолько переплелась с вымыслом, что одно с трудом отделялось от другого. Впрочем, задача подобного разделения – удел историков. Для народа сила Разина как раз и заключалась в неразрывном сплетении реального и мифологического. Первое давало уверенность, что такое уже было и должно повториться, второе – мечту, что наделенный сверхъестественной силой герой в конце концов возьмет верх.

Но какие страницы из жизни Степана Разина более всего соотносились с представлением народа о защитнике? Или иначе: что своими поступками и своей неповторимой индивидуальностью Разин привнес в миф?

Несомненно, очень многое. Степан Разин, фигура яркая и неординарная, потрудился здесь на славу. Прежде всего народ поразила его необычайная удачливость. Да, будет печальный конец – но зато какое начало! Все его поступки выбивались из привычного ряда – размахом, дерзостью, результатом. Поход за зипунами на Каспий взбудоражил астраханцев. Триумфальное возвращение казаков на стругах, доверху набитых награбленным добром, могло смутить кого угодно. «Казаки расположились станом под Астраханью, откуда толпами ходили в город, одетые все до того роскошно, что одежда самых бедных была сшита из золотой парчи или шелка», – писал один из иностранцев, свидетель казацкого торжества. В эти дни в городе «только и говорили о Разине, прославившемся своей смелостью, и смотрели на него как на необыкновенного человека».

Портрет Степана Разина. Худ. П. Фюрст. Гравюра XVII века

Удача и безнаказанность

Начав весной 1670 года поход на бояр, Разин одерживает одну победу за другой. 15 мая взят Царицын. Жители и гарнизон без боя передались атаману. У Черного Яра войско Степана встретилось с отрядом князя Семена Львова. Повторилась царицынская история. «Простые воины генерала [князя Львова. – «Историк»] тотчас перешли к врагу с развернутыми знаменами и барабанным боем. Там они стали обниматься и целоваться и договорились стоять друг за друга душой и телом, чтобы, истребив изменников-бояр и сбросив с себя ярмо рабства, стать вольными людьми», – описывал произошедшее голландец Людвиг Фабрициус.

Осада Астрахани не была продолжительной. Крепость обороны – не в высоте стен и не в количестве пушек (а их на стенах было якобы до 400!), а в людях. А крепости в них как раз и не было. Астрахань передалась восставшим. Но в этом уже была не столько удача, сколько следствие политики Разина, сумевшего прежде завоевать симпатию низов. Его ждали как избавителя. Успех и дальше сопутствовал вождю, который двинулся вверх по Волге. Споткнулся он впервые под Симбирском, откуда пошел отсчет его неудач.

Пойманных братьев Степана и Фрола Разиных привозят в Москву. Худ. Ян Лёйкен. 1698 год

Удачливость Степана была не только в победах и богатстве, но и в безнаказанности. Несмотря на суровые окрики из Москвы, осуждавшие разбой и самоуправство казаков, им долго все сходило с рук. Царские угрозы высыхали вместе с чернилами на бумаге милостивых грамот. Впервые случилось это во время возвращения казаков из Каспийского похода. Навстречу им вышел тот самый Семен Львов, второй воевода Астрахани, со стрельцами на 36 стругах и с намерением примерно наказать смутьянов. Казаки от боя уклонились и пошли на стругах назад в море. Львов погнался за ними, не догнал и послал парламентера. Казакам предлагалось принести повинную, отдать пушки, морские струги и пленных. Взамен им было обещано прощение. Разин условия принял и под присмотром Львова двинулся к Астрахани. Здесь он простоял полторы недели, после чего двинулся на Дон, не выполнив и половины требований властей, очевидно, уже тогда замыслив «опрокинуться на царство».

 Шуба Прозоровского

Позднее астраханским воеводам из Москвы выговорили, что те не так истолковали казакам государеву грамоту. Казаков следовало якобы отдать «за приставы», отобрать у них оружие, морские струги, пленных, привести к кресту. Но легко было московским политикам храбриться вдали от буйной ватаги Стеньки! Астраханские воеводы предпочитали атаману не перечить. К тому же Степан Тимофеевич знал верное средство смягчения воеводского жестокосердия: он откупился от них щедрыми подношениями-почестями. Однако алчность астраханских воевод была столь сильной, что они не побрезговали прибегнуть к обычному вымогательству. Как-то во время приезда в стан казаков воевода Иван Прозоровский был встречен Разиным в собольей шубе, покрытой великолепным персидским златоглавьем. На просьбу отдать ее Разин ответил отказом, укорив боярина в жадности. В ответ Прозоровский намекнул, что им не следует пренебрегать: «Мы можем в Москве для тебя и доброе и злое устроить». Разин уступил, в сердцах бросив: «Возьми, братец, шубу; только б не было в ней шуму!»

Потом окажется, сказал – как в воду глядел. Шуба и вправду наделала много шуму! Сам царь Алексей Михайлович велел узнать у плененного Разина, за что тот расправился при взятии Астрахани с Прозоровским «и какая шуба»? Едва ли атаман, сбрасывая после взятия Астрахани Прозоровского с раската, квитался с ним за шубу. В момент казацкого торжества Прозоровский был олицетворением всех грехов боярства, включая склонность к заурядному вымогательству, о чем стало ведомо даже Тишайшему. Примечательно, что два десятилетия спустя донской казак Кирей Матвеев вспомнил о шубе на казацком кругу: «Шол Стенька с Хвалынского моря, и отнял де боярин Прозоровской шубу. И та де шуба зашумела по Волге».

Четвертование Степана Разина. Рисунок 1671 года

«Я пришел дать вам волю»

Безнаказанность порождала вседозволенность. Такой была точка зрения Москвы, которая, даже прощая, искала подходящего случая расправиться с «ворами». В понимании же низов безнаказанность – зримое свидетельство силы и удачливости атамана. Если не преследуют, значит, боятся.

Отвага и удаль Разина в сказаниях и песнях многократно умножались. В этом не было ничего необычайного – таков и должен был быть подлинный защитник народа. Но вот что еще было привнесено в миф именно Разиным – так это его страстное стремление к свободе. Он заговорил о ней изначально, призывая в свой стан черный люд и рассылая окрест «прелестные» грамоты. Разинское понимание свободы было замешено на казацких дрожжах, но в нем благодаря личности атамана было больше перца, больше силы и энергии. Это была свобода, переплавленная в действие. Такое толкование вошло в саму кровь народа и давало о себе знать, когда тот поднимался на дворян и приказных. И только по прошествии десятилетий пришло понимание того, что атаман путал свободу с волей, а волю подменял своеволием. Атаман стал выразителем того, что Георгий Федотов назвал «русской вольной волей» – волей без берегов и границ. Такая вольная воля могла крушить и разрушать, но не могла побеждать и созидать.

Фото: LEGION-MEDIA