Полет Буревестника

150 лет назад родился Максим Горький. Великий пролетарский писатель, как прозвали его еще при жизни. Алексей Максимович Пешков, как назвали его при рождении

В истории мировой литературы он такой один. Аналогов нет. Каждый в советской стране знал в лицо этого сутуловатого усатого человека с внимательными глазами, любившего широкополые шляпы. Портреты и бюсты великого пролетарского писателя, а также цитаты из его произведений неизменно дополняли интерьер любого учебного класса, не говоря уж о библиотеках и книжных магазинах. «Песню о Буревестнике» и «Песню о Соколе» декламировали «близко к тексту» миллионы школьников. Классическая обойма пьес Горького – от «На дне» до «Вассы Железновой» – не сходила с театральной сцены, и среди постановок случались подлинные шедевры.

Даже говор Алексея Максимовича, родившегося в Нижнем Новгороде 16 (28) марта 1868 года, оставался узнаваемым долгое время, ведь писатель был постоянным персонажем революционных кинофильмов и актеры старательно передавали нюансы волжского оканья.

«Это звучит… гордо!»

В его ранних рассказах – вереница трагедий. Кровь, пьянство, нищета. Трагический натурализм соответствовал псевдониму Алексея Пешкова: он показывал горькую жизнь. Но молодой писатель умел рассказывать о страшном без уныния. Он исследовал изнанку жизни, но не разочаровывался в человеке.

В 1895 году в журнале «Русское богатство» появился рассказ Максима Горького «Челкаш». Под другим псевдонимом – Иегудиил Хламида – его знали в Самаре как фельетониста. Вскоре в свет вышла и «Песня о Соколе» с завораживающим финалом: «Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету! Безумству храбрых поем мы песню!..» О ее авторе заговорили. «Одни хвалили, другие бранились, но то и другое почти в одинаковой степени содействовало успеху писателя и возбуждало к нему интерес», – вспоминал литератор Николай Телешов.

Максим Горький читает драму «Дети солнца». Худ. И.Е. Репин. 1905 год (Фото: FAI/LEGION-MEDIA)

Горький выстраивал «новую культуру» – пролетарскую, революционную, то есть не буржуазную, не потребительскую, не мещанскую. Что это означало? Вспомним, каких героев выдвинула русская классическая литература. Смиренных, неуверенных в себе, сокрушенных. Целая плеяда «лишних людей». Решительный человек – значит пришлый, заезжий, как Инсаров в «Накануне». А Горький привел с собой целую толпу отчаянных босяков, ломающих жизнь через колено. И вереницу Прометеев, бунтующих титанов. Лихую жизнь «сверхчеловеков» он противопоставлял мещанскому прозябанию. Горький редко писал стихи, но этой теме посвятил знаменательный куплет:

А вы на земле проживете,

Как черви слепые живут:

Ни сказок про вас не расскажут,

Ни песен про вас не споют!

Один из поздних горьковских бунтарей, дьякон-расстрига, говаривал: «Не Христос – не Авель нужен людям, людям нужен Прометей – Антихрист».

У каждого из горьковских босяков – своя правда, своя гордость. Он не приукрашивает быт «отверженных», натуралистично раскрывает все язвы. В любом его рассказе много грязи и еще больше тайной тоски по идеалу, по небывалой, рационально выстроенной, просвещенной жизни.

Вершиной этого направления стала пьеса «На дне» (написана в 1902 году), с трудом пробившаяся через цензуру. Писатель вывел на сцену обитателей ночлежки – бродяг, воров. Оказывается, в их мире происходят трагедии и борения – не менее весомые, чем у шекспировских королей… «Чело-век! Это – великолепно! Это звучит… гордо!» – провозглашает Сатин, любимый герой Горького, сильная личность, которую не сломили ни тюрьма, ни пьянство. Героям горьковской ночлежки рукоплескали не только Москва и Петербург, но и Берлин, Париж, Токио…

История успеха

Горький произвел сенсацию. За несколько лет он стал самым известным писателем России, за исключением, пожалуй, Льва Толстого, которого к тому времени уже не интересовала художественная литература. У Горького появились и гонители, и ученики, и эпигоны. Многие копировали не только литературную манеру, но и стиль одежды пролетарского пророка, даже сутулились «под Горького». Их так и называли – «подмаксимовиками».

Максим Горький (в центре) среди исполнителей пьесы «Мещане» в Московском Художественном театре. 1902 год (Фото: РИА Новости)

Его биография – это история успеха с голливудским размахом, но на русской основе. Без наследства и протекций, из низов – на вершину. Талант, энергия, феноменальная работоспособность, авантюризм и, конечно, гипнотическое обаяние. Жизнь покорялась ему. За Горьким шли, ему повиновались. В молодые годы он захотел стать ницшеанским сверхчеловеком – и стал им.

Тогда в русской речи не существовало понятия «имидж», но Горький опережал время. Он многое продумал: долговолосая прическа, ницшеанские усы, темная косоворотка и смазные сапоги, брутальные повадки, наконец, слухи о том, что этот богатырь босиком исходил всю Россию и кем только не работал! Посудником на пароходе, статистом в ярмарочном бараке, пильщиком, грузчиком, пекарем, садовником, весовщиком, маляром, а может быть, и разбойником. При этом – тонкая поэтическая душа. Такого посланца «из гущи народной» ждали – и приняли с восторгом. Некоторые собратья по перу язвили: все это – декорация. Самый задиристый литературный критик того времени Корней Чуковский ерничал талантливее других:

– Нет, как хотите, а я не верю в биографию Максима Горького.

– Сын мастерового? Босяк? Исходил Россию пешком? Не верю. По-моему, Горький – сын консисторского чиновника. По-моему, он окончил Харьковский университет. По-моему, он теперь состоит – ну хотя бы кандидатом на судебные должности.

Владимир Ленин (сидит слева) в гостях у Максима Горького (стоит за Лениным, в шляпе) на острове Капри. 1908 год

Сам Горький не был ханжой. Вымысел – так вымысел, ложь – так ложь, лишь бы они служили благому делу. Его жизненным кредо стали слова французского поэта Пьера-Жана Беранже: «Честь безумцу, который навеет // Человечеству сон золотой!» Но вообще-то сконструированный образ «гения из народа» мало чем отличался от его реального опыта. Ведь Горький действительно пришел в литературу «из низов» и университетов не кончал. А Чуковского великий пролетарский писатель в дни военного коммунизма спас от голодной смерти. И ни разу не припомнил ему литературных обид. Он не унижал себя мстительными страстишками.

Сколько бы критики ни кривились, а Горькому платили по рублю за строчку, по тысяче – за авторский лист. Чехов получал вдвое меньше. Издательство «Знание», которым руководил Горький, славилось фантастическими тиражами и гонорарами. И все это – под знаменами Горького. Иван Бунин с завистью вспоминал: «Мы получали в "Сборниках Знания" кто по 300, кто по 400, а кто и по 500 рублей с листа, он – 1000 рублей». «Знание» пробивало для русских писателей выплаты от иностранных издательств и театров. Оно выдавало немалые авансы под еще не написанные книги. Горькому удалось превратить литературу в доходную и почитаемую профессию – и вскоре гонорары вошедшего в моду Леонида Андреева не уступали его собственным.

Где популярность – там и скандалы. В феврале 1902-го 33-летнего Горького избрали почетным академиком по разряду изящной словесности. Президент Академии наук великий князь Константин Константинович в недоумении записал в дневнике: «…Максим Горький теперь живет в Крыму и за сочувствие прошлогодним студенческим волнениям лишен права въезда в Петербург. Горький пользуется большим успехом, книги его расходятся десятками тысяч, но несомненно, что, как ни значительно его дарование, он не заслуживает такой преувеличенной славы. Самому же ему избрание принесет только вред, еще больше вскружив голову молодому писателю». Император потребовал отменить решение «почетных мудрецов», и избрание Горького академиком аннулировали на основании закона о состоящих под следствием. Общественность негодовала. Антон Чехов и Владимир Короленко в знак солидарности с Горьким отказались от академических регалий. Громкий скандал добавил популярности гонимому писателю.

Пророк русской революции

Горький кокетничал, когда писал: «Меня марксизму обучали лучше и больше книг казанский булочник Семёнов и русская интеллигенция». Он, конечно, был жаден до общения, до живых впечатлений, но книгам посвящал еще больше времени и сил. Один из самых сильных эпизодов в его повести «Детство» – о том, как Алеша учится грамоте: «Буки-люди-аз-ла-бла». Это и стало главным в его жизни. «В людях» он читал Артура Шопенгауэра, Ивана Сеченова, Карла Маркса, Петра Лаврова и сотни томов художественной литературы. Гений самообразования, по начитанности Горький не уступал профессорам филологии, разбирался в экономических и социальных учениях.

Если Льва Толстого Владимир Ленин назвал «зеркалом русской революции», то Горького считали ее пророком. Прежде всего – за песни о Буревестнике и Соколе, за образ Данко, осветившего путь людям своим горящим сердцем, за роман «Мать», прославлявший борцов против царизма. Горького не просто читали – его штудировали. Он напророчил революцию не только в «Песне о Буревестнике». Даже в годы столыпинских реформ писатель рассуждал так: «Приближается время, когда революционный пролетариат наступит, как слон, на обезумевший, суетливый муравейник лавочников, – наступит и раздавит его».

Максим Горький на крыше здания издательства «Известия». Москва, 1928 год (Фото: РИА Новости)

Он не принимал «чистого искусства», отгороженного от политики и экономики. Общественные вопросы занимали его всегда, а деятельный характер заставлял впрягаться в десятки начинаний одновременно. И многое получалось! Будучи начинающим нижегородским литератором, Алексей Пешков как-то пустил клич: давайте устроим на волжском берегу каток для детей бедноты – с бесплатными коньками! Собрал деньги и действительно обеспечил ребятам зимнюю забаву. Кроме того, он боролся за права женщин, выступал против антисемитизма, ратовал за всеобщее бесплатное образование, а главное, требовал улучшения социального положения рабочих.

Его не устраивали не только социальные, но и религиозные установки. Из классиков русской литературы Горький – самый последовательный атеист. Саму идею Бога он считал унизительной для человека, а уж церковную бюрократию и вовсе не жаловал. С такими убеждениями в Российской империи позднего образца путь был один – в революционное подполье.

Несколько десятилетий Горький был в центре политической жизни огромной страны – сначала в радикальной оппозиции, а потом на олимпе новой власти. От него многое зависело – не просто в литературе, но и в идеологии Советского Союза, в выстраиваемой системе народного просвещения. Да и после смерти он оставался маяком для советской культуры.

В русской литературе трудно назвать писателя более добродушного. Горький, вечно заваленный рукописями и гранками, неизменно находил время для помощи коллегам. Помогал даже тем, кому не симпатизировал. Вокруг него всегда толпились приживалы. «Помогал он как-то волшебно-деликатно, чтобы не смутить человека и не обидеть. Он отлично понимал, что нелегко быть "облагодетельствованным"», – вспоминала современница.

Максим Горький у красноармейцев. Худ. В.И. Рыжих. 1968 год (Фото: РИА Новости)

Над сентиментальностью Горького посмеивались. Владимир Маяковский писал: «Читал ему части "Облака". Расчувствовавшийся Горький обплакал мне весь жилет. Расстроил стихами. Я чуть загордился. Скоро выяснилось, что Горький рыдает на каждом поэтическом жилете. Все же жилет храню. Могу кому-нибудь уступить для провинциального музея…» Но природа любит парадоксы. И тот же самый Горький оправдывал безжалостное отношение к врагам.

«Гуманизм пролетариата требует неугасимой ненависти к мещанству, к власти капиталистов, его лакеев, паразитов, фашистов, палачей и предателей рабочего класса – ненависти ко всему, что заставляет страдать, ко всем, кто живет на страданиях сотен миллионов людей. Думается, что в этом схематическом подсчете реальных данных ценность буржуазной и пролетарской культуры достаточно ясна для каждого честного человека» – такие его установки оказались кстати и во время Гражданской войны, и в годы сталинских чисток.

Канонизированный бунтарь

Образ Максима Горького неотделим от истории Советского Союза. Писатель стал одним из отцов-основателей революционной державы. Но революцию он принял с большими оговорками. Только после покушения на Ленина, произошедшего 30 августа 1918 года, Горький снова сблизился с большевиками. С тех пор он не оставлял попыток смягчить диктатуру пролетариата и примирить интеллигенцию с революцией. В октябре 1921-го – по настоянию Ленина – великий пролетарский писатель надолго уехал в Европу, согласно официальной версии, на лечение.

Где бы ни жил Горький – его дом становился штабом советской культуры. Даже из «прекрасного далека», из итальянского Сорренто, он ухитрялся дирижировать издательскими и просветительскими делами.

В 1928-м Горький вернулся в СССР. К тому времени он, откинув колебания, бросил вызов всем критикам советской власти: «Что бы вы ни говорили о большевиках, но ими взято на себя бремя воистину грандиозной тяжести, поставлена к разрешению задача нечеловечески трудная, ибо эта задача сводится к осуществлению всего, о чем мечтали мудрейшие и наиболее искренно человеколюбивые люди мира. Среди этих людей вам нет места. Ваша игра проиграна. Это была жестокая и кровавая игра. <…> Ваша злость – собака слепого – сама обличает позорное уродство вашей нетерпимости».

Его окружили небывалым почетом. Это дало повод самому остроумному большевику Карлу Радеку пошутить: «Мы всё называем в честь Максима Горького – университеты, города, театры… А не назвать ли нам и нашу жизнь максимально горькой?» Писателя канонизировали, превратили в непогрешимого учителя. К его книгам стали относиться как к монументам, а ведь они живые и спорные. Отныне о Горьком отзывались исключительно почтительно и осмотрительно.

В первой половине 1930-х годов он был не просто властителем дум. Более влиятельного человека в СССР тех лет не найти. Не случайно чуть позже, во времена Большого террора, говорили: был бы жив Горький – власть не посмела бы пойти на столь суровые меры. Хотя именно он стал автором постулата: «Если враг не сдается – его уничтожают». И цитаты классика пролетарской литературы украшали стены всех учреждений ГУЛАГа. «Нам не надо никого, кроме человека, его свободного разума» – на таком принципе Горького и возводилось здание советской культуры, культуры нового мира. «В жизни всегда есть место подвигам» – этот афоризм для идеологии, сложившейся в нашей стране к 1930-м, тоже был основополагающим.

К вечному бунтарю относились как к небожителю. Ему предоставили бывший особняк миллионера Степана Рябушинского у Никитских Ворот. Писатель постарел, силы оставляли его. Но в те годы он писал четвертую часть романа «Жизнь Клима Самгина», над которым работал в общей сложности 10 лет. По его собственному определению, это книга про «интеллигента средней стоимости, который проходит сквозь целый ряд настроений, ища для себя наиболее независимого места в жизни, где бы ему было удобно и материально и внутренне». И все эти настроения – на фоне переломных революционных лет, вплоть до 1918-го. Горький впервые показал себя реалистом, объективным аналитиком, нашел для своей последней книги сдержанный повествовательный тон.

Все ли ему нравилось в эпоху первых пятилеток? В публицистических выступлениях той поры Горький – убежденный апологет политики Сталина. Главный писатель страны благословлял все тогдашние начинания – от прославления передовиков производства до лагерной перековки неблагонадежных. Лукавил? Продался? Скорее это был компромисс с самим собой. Ему действительно многое нравилось в советской реальности 1930-х. Убежденный прогрессист, он видел ростки нового, видел изменения к лучшему. Стальные машины обгоняли «карету прошлого» (горьковское выражение!). Культ науки, материализм, стройки, немалые тиражи книг, коллективизм и гигиена. Это перевешивало все сомнения.

На похоронах Горького в июне 1936-го урну с его прахом несли партийный вождь и глава правительства – Иосиф Сталин и Вячеслав Молотов. Последним пристанищем Буревестника революции стала Кремлевская стена. А через несколько месяцев на политических процессах обвиняемые признавались в отравлении писателя. Задним числом его смерть превратили в политический детектив. Впрочем, сам Горький и не такие сюжеты изобретал!..

 

ЧТО ПОЧИТАТЬ?

Максим Горький: pro et contra. Личность и творчество Максима Горького в оценке русских мыслителей и исследователей. 1890–1910-е гг. СПб., 1997

БАСИНСКИЙ П.В. Горький. М., 2006 (серия «ЖЗЛ»)

 

Золото партии

Актриса Мария Андреева надолго затмила для Горького всех остальных женщин. Став революционной музой русского Серебряного века, она одновременно была главной добытчицей финансов для большевистской партии

Несколько лет на рубеже XIX–XX веков Андреева – потомственная дворянка, дочь главного режиссера Александринского театра Федора Федорова-Юрковского – царила на сцене и за кулисами Московского Художественного театра. Константин Станиславский доверял ей главные роли в пьесах Шекспира, Чехова и, наконец, Горького. В 1902-м она с успехом сыграла Наташу в пьесе «На дне». Правда, Станиславского удручало, что актриса в большей степени посвящала себя революционным «забавам», нежели Мельпомене. Но он вынужден был терпеть Андрееву: она умела находить меценатов для театра. Многое в Художественном держалось на поддержке миллионера Саввы Морозова, а его привлекала именно эта актриса…

Московский фабрикант Николай Шмит

При первом знакомстве Горький выпалил ей: «Черт знает, как вы великолепно играете!» Оба вскоре забыли о своих семьях. Андреева стала для него женой, секретарем, ангелом-хранителем и товарищем по партии. Они не заключали брачных соглашений и, уж конечно, не венчались в церкви, но жили под одной крышей более 10 лет, а добрые отношения сохранили навсегда.

Андреева вступила в большевистскую партию раньше Горького. В окружении Владимира Ленина актриса блистала как звезда первой величины, а ее умение раскошеливать толстосумов вождь называл феноменальным. К слову, в 1906 году Горький с Андреевой путешествовали по Соединенным Штатам, пытаясь привлечь американских капиталистов к поддержке русской революции. Поездка оказалась не слишком плодотворной: в пуританской Америке косо смотрели на «сожителей», но все-таки после тех гастролей Андреева и Горький добавили в партийную кассу несколько тысяч долларов.

С Саввой Морозовым «работали» сразу три партийных эмиссара – Андреева, Горький и Леонид Красин. Однако не стоит представлять предпринимателя эдаким инфантильным увальнем, которого соблазнили коварные и предприимчивые вольнодумцы. Андрееву Морозов любил, и любил, по-видимому, безответно, а большевикам симпатизировал, потому что видел в них противовес ненавистной ему царской бюрократии. Через Горького и Андрееву миллионщик регулярно делал весомые взносы в партийную кассу. Издание газеты «Искра» осуществлялось именно на эти деньги. 13 мая 1905 года в Каннах Морозова обнаружили в гостиничном номере с простреленной грудью. По официальной версии – суицид. Но в убийстве фабриканта подозревали и черносотенцев, и большевиков. Незадолго до смерти Савва Тимофеевич застраховал свою жизнь на 100 тыс. рублей, а полис передал Андреевой. Ей удалось получить эти деньги. Большая часть пошла в партийную казну…

Не менее громким было дело Николая Шмита – молодого «мебельного короля» и дальнего родственника Саввы Тимофеевича. Шмит передавал Горькому крупные суммы – сначала на газету «Новая жизнь», а потом и на более нелегальные цели, вплоть до закупки оружия. На своей фабрике на Пресне он ввел девятичасовой рабочий день вместо одиннадцатичасового, повысил заработную плату, открыл амбулаторию и общеобразовательные курсы. Подпольно там изготавливали бомбы, печатали листовки.

Когда после московских боев 1905 года Шмита арестовали, Горький выступил с воззванием: «Я обращаюсь к честным людям, которым противна жестокость, отвратительно насилие. Протестуйте против осуждения Николая Шмита! Если вы искренно любите дело свободы, если верите в грядущую победу разума и справедливости, – ваша вера и любовь дает вам право всегда и всюду вмешиваться во все, что встает на пути правды и разума. А ваше право – есть ваша обязанность!»

В феврале 1907-го Шмит умер в тюремном госпитале. По одной из версий, его убили во время попытки побега, по другой – убийц подослали мстительные монархисты, по третьей – действовали большевики. Следствие объявило о самоубийстве. Официального завещания 23-летний фабрикант не оставил, но не раз обещал все свое состояние передать ленинской партии. И ее представители вступили в нешуточную борьбу за наследство Шмита. Горький сыграл в этой истории центральную роль: его свидетельство об устном завещании предпринимателя оказалось едва ли не решающим. Покривил ли писатель душой? Неизвестно. Но очевидно, что Шмит был сознательным противником самодержавия.

Максим Горький и Мария Андреева позируют художнику Илье Репину. Куоккала, лето 1905 года

Чтобы легализовать наследство, пришлось выдать замуж за проверенных партийцев двух сестер Шмита. Так большая часть денег пресненского фабриканта оказалась в кассе большевистской партии – около 280 тыс. рублей. Недаром жена и соратница Ленина Надежда Крупская вспоминала: «В это время большевики получили прочную материальную базу». Горький ни на какую часть шмитовского наследства не претендовал. Он не скупился и на помощь партии из собственных средств. Например, 60% дохода от постановок «На дне» за рубежом он передавал в казну большевиков.

После октября 1917-го Андреева стала комиссаром театров и зрелищ Союза коммун Северной области, то есть Петрограда и его окрестностей, а на закате дней c прежним творческим пылом служила директором московского Дома ученых. С Горьким они расстались в начале 1920-х. Но ее устные – вполне идиллические – воспоминания о Горьком и Ленине публика выслушивала с пиететом.

 

«Несвоевременные мысли»

В советские годы об этом сборнике горьковской публицистики вспоминали вскользь, сообщая, что великий пролетарский писатель не сразу понял революцию. На самом деле это было очень мягко сказано

Русская революция и Третий Интернационал. Фреска во Дворце изящных искусств в Мехико. Худ. Д. Ривера. 1934 год

Свои политические колонки Максим Горький публиковал в меньшевистской газете «Новая жизнь», выходившей в свет с 18 апреля (1 мая) 1917-го по 16 июля 1918 года. После закрытия газеты писателю удалось издать их отдельным сборником под названием «Несвоевременные мысли. Заметки о революции и культуре». Критика из уст Буревестника революции была для большевиков куда опаснее любых проклятий из белогвардейского стана. Предлагаем вниманию читателей журнала «Историк» фрагменты из «Несвоевременных мыслей» главного пролетарского писателя.

«Гнилой яд власти»

Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чем свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия.

Слепые фанатики и бессовестные авантюристы сломя голову мчатся якобы по пути к «социальной революции» – на самом деле это путь к анархии, к гибели пролетариата и революции.

На этом пути Ленин и соратники его считают возможным совершать все преступления вроде бойни под Петербургом, разгрома Москвы, уничтожения свободы слова, бессмысленных арестов – все мерзости, которые делали Плеве и Столыпин. <…>

Владимир Ленин вводит в России социалистический строй по методу Нечаева [русский нигилист и революционер XIX века. – «Историк»] – «на всех парах через болото».

И Ленин, и Троцкий, и все другие, кто сопровождает их к погибели в трясине действительности, очевидно, убеждены вместе с Нечаевым, что «правом на бесчестье всего легче русского человека за собой увлечь можно», и вот они хладнокровно бесчестят революцию, бесчестят рабочий класс, заставляя его устраивать кровавые бойни, понукая к погромам, к арестам ни в чем не повинных людей вроде А.В. Карташёва, М.В. Бернацкого, А.И. Коновалова [министры в последнем составе Временного правительства. – «Историк»] и других.

Заставив пролетариат согласиться на уничтожение свободы печати, Ленин и приспешники его узаконили этим для врагов демократии право зажимать ей рот; грозя голодом и погромами всем, кто не согласен с деспотизмом Ленина – Троцкого, эти «вожди» оправдывают деспотизм власти, против которого так мучительно долго боролись все лучшие силы страны.

«Послушание школьников и дурачков», идущих вместе за Лениным и Троцким, «достигло высшей черты», – ругая своих вождей заглазно, то уходя от них, то снова присоединяясь к ним, школьники и дурачки в конце концов покорно служат воле догматиков и все более возбуждают в наиболее темной массе солдат и рабочих несбыточные надежды на беспечальное житье.

Вообразив себя Наполеонами от социализма, ленинцы рвут и мечут, довершая разрушение России, – русский народ заплатит за это озерами крови.

«Химик в лаборатории»

Сам Ленин, конечно, человек исключительной силы; двадцать пять лет он стоял в первых рядах борцов за торжество социализма, он является одною из наиболее крупных и ярких фигур международной социал-демократии; человек талантливый, он обладает всеми свойствами «вождя», а также и необходимым для этой роли отсутствием морали и чисто барским, безжалостным отношением к жизни народных масс.

Член ЦК кадетской партии Федор Кокошкин

Ленин «вождь» и – русский барин, нечуждый некоторых душевных свойств этого ушедшего в небытие сословия, а потому он считает себя вправе проделать с русским народом жестокий опыт, заранее обреченный на неудачу.

Измученный и разоренный войною народ уже заплатил за этот опыт тысячами жизней и принужден будет заплатить десятками тысяч, что надолго обезглавит его.

Эта неизбежная трагедия не смущает Ленина, раба догмы, и его приспешников – его рабов. Жизнь, во всей ее сложности, неведома Ленину, он не знает народной массы, не жил с ней, но он – по книжкам – узнал, чем можно поднять эту массу на дыбы, чем – всего легче – разъярить ее инстинкты. Рабочий класс для Лениных то же, что для металлиста руда. Возможно ли – при всех данных условиях – отлить из этой руды социалистическое государство? По-видимому, – невозможно; однако – отчего не попробовать? Чем рискует Ленин, если опыт не удастся?

Матрос Анатолий Железняков

Он работает как химик в лаборатории – с тою разницей, что химик пользуется мертвой материей, но его работа дает ценный для жизни результат, а Ленин работает над живым материалом и ведет к гибели революцию. Сознательные рабочие, идущие за Лениным, должны понять, что с русским рабочим классом проделывается безжалостный опыт, который уничтожит лучшие силы рабочих и надолго остановит нормальное развитие русской революции. <…>

Недавно матрос Железняков, переводя свирепые речи своих вождей на простецкий язык человека массы, сказал, что для благополучия русского народа можно убить и миллион людей.

Я не считаю это заявление хвастовством и хотя решительно не признаю таких обстоятельств, которые смогли бы оправдать массовые убийства, но думаю, что миллион «свободных граждан» у нас могут убить. И больше могут. Почему не убивать?

Член ЦК кадетской партии Андрей Шингарёв

Людей на Руси много, убийц тоже достаточно, а когда дело касается суда над ними, власть народных комиссаров встречает какие-то таинственные препятствия, как она, видимо, встретила их в деле по расследованию гнуснейшего убийства Шингарёва и Кокошкина [члены ЦК кадетской партии, они были убиты в тюремной больнице революционными матросами в январе 1918 года. – «Историк»]. Поголовное истребление несогласномыслящих – старый, испытанный прием внутренней политики российских правительств. От Ивана Грозного до Николая II этим простым и удобным приемом борьбы с крамолой свободно и широко пользовались все наши политические вожди – почему же Владимиру Ленину отказываться от такого упрощенного приема?

Он и не отказывается, откровенно заявляя, что не побрезгует ничем для искоренения врагов.

Но я думаю, что в результате таких заявлений мы получим длительную и жесточайшую борьбу всей демократии и лучшей части рабочего класса против той зоологической анархии, которую так деятельно воспитывают вожди из Смольного. <…>

«Совесть издохла»

Сегодня «Прощеное воскресенье».

По стародавнему обычаю в этот день люди просили друг у друга прощения во взаимных грехах против чести и достоинства человека. Это было тогда, когда на Руси существовала совесть; когда даже темный, уездный русский народ смутно чувствовал в душе своей тяготение к социальной справедливости, понимаемой, может быть, узко, но все-таки – понимаемой.

В наши кошмарные дни совесть издохла. Все помнят, как русская интеллигенция, вся, без различия партийных уродств, возмущалась бессовестным делом Бейлиса и подлым расстрелом ленских рабочих, еврейскими погромами и клеветой, обвинявшей всех евреев поголовно в измене России. Памятно и возбуждение совести, вызванное процессом Половнёва, Ларичкина и других убийц Иоллоса, Герценштейна [общественные деятели и публицисты, они погибли от рук черносотенцев. – «Историк»].

Но вот убиты невинные и честные люди Шингарёв, Кокошкин, а у наших властей не хватает ни сил, ни совести предать убийц суду.

Расстреляны шестеро юных студентов, ни в чем не повинных, – это подлое дело не вызывает волнений совести в разрушенном обществе культурных людей.

Десятками избивают «буржуев» в Севастополе, в Евпатории – и никто не решается спросить творцов «социальной революции»: не являются ли они моральными вдохновителями массовых убийств? <…>

В «Правде» различные зверюшки науськивают пролетариат на интеллигенцию. В «Нашем веке» хитроумные мокрицы науськивают интеллигенцию на пролетариат. Это называется «классовой борьбой», несмотря на то что интеллигенция превосходно пролетаризирована и уже готова умирать голодной смертью вместе с пролетариатом. Не саботируй? Но моральное чувство интеллигента не может позволить ему работать с правительством, которое включает в число своих «действий и распоряжений» известную угрозу группы матросов и тому подобные гадости. Что бы и как бы красноречиво ни говорили мудрецы от большевизма о «саботаже» интеллигенции, – факт, что русская революция погибает именно от недостатка интеллектуальных сил. В ней очень много болезненно раздраженного чувства и не хватает культурно-воспитанного, грамотного разума.

Теперь большевики опомнились и зовут представителей интеллектуальной силы к совместной работе с ними. Это – поздно, а все-таки неплохо.

Но, наверное, начнется некий ростовщичий торг, в котором одни будут много запрашивать, другие – понемножку уступать, а страна будет разрушаться все дальше, а народ станет развращаться все больше.