Москва не сразу перестроилась

Чего стоило самой Москве превращение из «второй столицы» в первую? Об этом «Историку» рассказала старший научный сотрудник НИИ теории и истории архитектуры и градостроительства, кандидат архитектуры Юлия СТАРОСТЕНКО

Дореволюционная Москва – «вторая столица», как ее часто называли, – не претендовала на возвращение себе официального столичного статуса. И не только потому, что имперский Санкт-Петербург подобной конкуренции просто не потерпел бы. Другой немаловажной причиной была ее инфраструктурная неготовность к тому, чтобы принять на себя новые обязанности и вместить новых, причем весьма многочисленных, жителей.

Правда, в марте 1918 года ни Москву (в лице новых советских властей города), ни москвичей никто на этот счет ни о чем не спрашивал и урбанистических исследований не проводил. Городу пришлось в условиях всеобщей разрухи и разворачивающейся Гражданской войны приспосабливаться к своему новому статусу и связанным с ним обременениям. И он с этим вызовом времени справился. Впрочем, главной задачей столицы, как и всей страны в те годы, было просто выжить.

Фото: Наталья Львова

«Осталось только расширение»

– Как бы вы охарактеризовали общее состояние Москвы к моменту переезда советского правительства? Как на нее повлияли Первая мировая война и революция 1917 года?

– Влияние было значительным, конечно, и прежде всего влияние войны. К тому времени, когда столицу решили перенести в Москву, состояние дел в городе было довольно плачевное. Жилищный фонд стал приходить в упадок, а коммунальное хозяйство в широком смысле слова оказалось брошенным: кое-где толком не ходил трамвай, лопался водопровод и т. д. Многие просто покинули город: кто мог – уехал в деревню, где хоть как-то можно было кормиться, потому что в Москве, как и во всех крупных городах, существовали серьезные проблемы со снабжением. Москва потеряла почти половину населения: если в 1912 году в ней насчитывалось 1,6 млн жителей, то в 1920-м – около 1 млн.

Но с другой стороны, как раз к началу Первой мировой войны из европейского и американского опыта была почерпнута идея, что городскую структуру надо планировать и заранее заботиться о том, как город будет развиваться. Пришло понимание, что нужно намечать территории, которые могут быть присоединены, чтобы с определенного момента на них начинало действовать то же законодательство, что и в городе, чтобы там также строились канализация, водопровод, прокладывались какие-то сети, здания возводились в соответствии с общими правилами. Идея заключалась в том, что, когда город расширится и присоединит к себе эти территории, не нужно будет в экстренном порядке создавать всю инфраструктуру с нуля, тратя на это гигантские деньги.

Все это обсуждалось в Московской городской думе в начале 1914 года, но в связи с войной дальнейшее рассмотрение инициативы отложили. К ней вернулись в 1916-м, правда, из всего сложного комплекса предлагавшихся шагов по развитию города осталась только идея об увеличении территории. И вот в период между февралем и октябрем 1917 года было принято решение о расширении Москвы до линии Окружной железной дороги. До этого ее границей служил Камер-Коллежский вал.

– Как это сказалось на городе?

– На самом деле это тоже стало проблемой, поскольку изначально предполагалось, что будет некий план и уже потом, в соответствии с ним, присоединятся определенные территории, а получилось, что территории присоединились, но понимания, что с ними делать, не было. Причем все эти новые земли – деревня на деревне: никаких сетей, никаких коммуникаций – ничего.

Самой правильной, самой логичной казалась идея городов-садов – поселений в достаточной мере автономных, которые можно построить относительно быстро и, возможно, силами самих жителей. Речь, таким образом, шла о точечном освоении новых территорий. Подобный подход стал результатом осознания того факта, что у Москвы нет ни финансовых, ни технических, ни материальных ресурсов на планомерное развитие в этом направлении.

«Города в городе»

– То есть можно сделать вывод, что к исполнению столичных функций Москва с градостроительной точки зрения была не готова?

– Да. К тому же считалось, что она получила новый статус временно, а значит, никто не стал предпринимать каких-то срочных шагов по подтягиванию городской инфраструктуры до мало-мальски столичного уровня. Но, как мы знаем, нет ничего более постоянного, чем временное.

Впрочем, дело было не только в общем состоянии города и городского хозяйства – в Москве не было крупных административных зданий. Лишь дом генерал-губернатора (нынешнее здание мэрии Москвы), но еще без двух верхних этажей, и здание Городской думы (будущий Музей В.И. Ленина). И все.

Соответственно, не было административных зданий, в которых новая власть могла бы разместиться. Не было никаких площадок для массовых мероприятий, так что традиция проводить всевозможные съезды, митинги и круглые столы в Колонном зале Дома Союзов (бывшее здание Благородного собрания) и в Большом театре возникла не случайно. Других мест попросту не существовало.

Здание Московской городской думы (с 1936 года – Музей В.И. Ленина)

Ну и куда было заселяться советскому правительству? В крупные гостиницы, такие как «Метрополь», «Националь», не сохранившиеся до наших дней «Континенталь» на Театральной и «Дрезден» на Тверской площадях, и целый ряд других, которых на самом деле было очень-очень много на полукольце площадей вокруг Кремля, в Китай-городе и на Тверской улице. Все народные комиссариаты заняли эти гостиницы (их стали называть Домами Советов), которые сделались своеобразными «агломерациями» с двойной функцией: на одних этажах располагались кабинеты, на других – жилые помещения. С учетом того, что там оставалась какая-то инфраструктура – рестораны, прачечные, получились такие небольшие «города в городе».

– А прежние доходные дома?

– По этому же принципу распределялись между ведомствами крупные доходные дома и старорежимные конторы. Пресловутые здания страхового общества «Россия» на Лубянской площади думали сначала передать профсоюзам, но когда профсоюзные деятели пришли и посмотрели на эти дома, то сказали, что у них просто нет средств, чтобы привести их в надлежащее состояние. Единственным ведомством, которое согласилось эти здания использовать, была Всероссийская чрезвычайная комиссия. С расширением деятельности ВЧК привела дома в порядок, заселила их своими сотрудниками, присоединяя попутно все новые и новые кварталы.

Собственно, все крупные доходные дома – что дом на углу Кузнецкого Моста и Большой Лубянки (там, где сегодня стоит памятник Вацлаву Воровскому), что дома Северного страхового общества на Ильинке, что «Деловой двор» на нынешней Славянской площади – стали фактически новыми административными зданиями, хотя изначально проектировались вовсе не для этого.

Очередь у магазина на углу улицы Герцена (Большая Никитская) и Тверского бульвара. 1920–1930-е годы

Все это, надо сказать, имело отдаленные последствия. Бессменные «постояльцы» продолжали жить в московских гостиницах чуть ли не до начала 1930-х годов, и постановление о строительстве гостиницы Моссовета (будущей гостиницы «Москва») мотивировалось тем, что городу не хватает зданий, где можно было бы размещать туристов. Отсюда же так и не реализованный проект гостиницы «Интурист». А из насущной потребности в специально оборудованных административных зданиях, залах для совещаний родилась сначала идея Дворца труда, которая через энное количество лет трансформировалась в идею Дворца Советов.

«Четкого представления у власти не было»

– Когда у новой власти появилось более или менее четкое понимание, как Москва должна развиваться в качестве столицы?

– В первое время, скорее всего, не было никаких идей. Хорошо известна легенда о встрече Владимира Ленина и архитектора Ивана Жолтовского, на которой глава Совнаркома якобы дал ценные указания, как развиваться столице, и в том числе говорил, что она должна расти на юго-запад. Об этом рассказывал сам Жолтовский в воспоминаниях 1950-х годов. Но дело в том, что эти же предложения он практически дословно озвучил на одном из заседаний Комиссии по вопросам архитектуры и планировке Москвы в 1935-м – и без всяких ссылок на Ленина. Так что это очень похоже на анахронизм. Поскольку, по-видимому, никаких планов, и по расширению города на юго-запад тоже, до 1935 года не было.

То есть встреча эта была, конечно, и на ней наверняка шла речь о том, что развитие Москвы надо как-то планировать, но я не думаю, что обсуждались вопросы, как это все должно выглядеть. И судя по тому разнообразию мнений, которое существовало вплоть до 1930-х годов, четкого представления у власти-то и не было.

– А без участия власти – только за счет частной инициативы – Москва уже развиваться не могла?

– Именно так. С градостроительной точки зрения сложность состояла в том, что сломалась старая система «заказчик – исполнитель». На первом этапе новой жизни было совершенно непонятно, кто, собственно, будет осваивать эту нишу. Раньше был какой-то фабрикант, банкир, купец, он заказывал проект – и тот реализовывался, появлялось новое здание. А как быть, когда нет этого заказчика? Кто они, новые заказчики? Архитекторы смутно представляли себе, кто это может быть. Рабочие? Но это некий собирательный образ, и до этого градостроители с рабочими дела никогда не имели (потому что если прежде и были какие-то заказы на строительство домов с дешевыми квартирами, то они все равно исходили от вполне конкретных людей из другого слоя общества, которые просто на это строительство жертвовали). Словом, старые связи были утрачены, а новые еще не выстроены.

Улица Сретенка. Вид с Сухаревой башни. 1920-е годы

Так что шаг за шагом решались хорошо известные задачи. И верховная власть – партия и правительство – особенно не вмешивалась в этот процесс. Он шел силами в основном Московского коммунального хозяйства, органов московской власти и был нацелен на то, чтобы строить новые дома там, где есть свободные участки, и там, где есть хоть какие-то начатки коммуникаций.

Бесплатные услуги

– Как повлиял на жизнь простых москвичей переезд советского правительства?

– Тут, очевидно, правильнее говорить о влиянии революции как таковой, поскольку практически сразу после Октября 1917 года была отменена плата за коммунальные услуги. В результате город оказался без средств к существованию, потому что городское управление жило за счет прибыли от трамваев, от водопровода, от недвижимости. И вдруг это все стало бесплатно. Те же, кого переселили из подвалов или каких-то лачуг в уплотненные квартиры, становившиеся коммунальными, вообще не имели представления, как этими благами пользоваться – канализацией, водопроводом. И поскольку все бесплатно, люди на этот счет не сильно задумывались. Допустим, утром перекрывают на какое-то время воду – они уходят на работу, оставляя краны открытыми. Возвращаются, а оттуда хлещет вода. Но им будет что за дело? То же самое с электричеством.

И когда плата за услуги была возвращена – это рубеж 1921–1922 годов, выяснилось, что люди совершенно отвыкли платить, и стоило очень больших трудов убедить их, что это необходимо.

– Как вообще все это функционировало в новых условиях?

– Из всех текстов, что я читала, становится ясно, что в структурах городского коммунального хозяйства оставались люди, которые очень по-разному относились к новой власти, но считали своим долгом сохранить плоды деятельности предшествующего периода. И поэтому каким-то чудом продолжал работать водопровод, каким-то чудом, за исключением кратких перебоев, ходили трамваи. Да, аварий было много – все латать и чинить не успевали, но тем не менее сказать, что просто все бросили и ушли, нельзя. Те, кто остался, пытались поддерживать город ценой невероятных усилий, потому что сложно даже представить, на что люди жили, что они ели в тех условиях. Я, честно говоря, не очень понимаю.

Воскресный торг у Сухаревой башни. Первая треть ХХ века

– С какими еще проблемами пришлось столкнуться на первом этапе?

– Почти сразу начался отопительный кризис. Уголь традиционно поступал с территорий, на которых в тот момент шла Гражданская война, и, соответственно, топить стало нечем. Поэтому, во-первых, изводили деревянные постройки в Москве, брошенные и с окраин, а во-вторых, активно вырубали леса вокруг города. Этот процесс носил как раз стихийный характер, и Москва свой зеленый пояс в значительной степени утратила, ведь вокруг нее было очень много заповедных лесов, ранее принадлежавших казне. Теперь же оказалось, что «все кругом народное», и, как результат, начались бесконтрольные вырубки. Особых ресурсов контролировать это у власти не было, да и что было делать – людям же надо как-то выживать.

«О строительстве метро задумывались уже в 1924 году»

– Вы упомянули пресловутое уплотнение. А как оно влияло на районную структуру города?

– Это была очень интересная динамика, ведь мало кто задумывается о том, что люди, которых переселяли в барские квартиры, прежде жили пусть и в бараках и коморках, но зато в непосредственном доступе к своим местам работы. А тут они оказались в центре, в пределах Садового кольца, и им надо было каждый день ездить на работу. Пока все было бесплатно, они ездили, но с возвращением платы это стало проблемой.

Трамвай у Красных ворот. 1917 год

Многие же и не хотели переселяться, чтобы не добираться ежедневно из центра города куда-то там в Тюфелеву рощу, на территорию, где располагается ныне покойный ЗИЛ. Сами жилищные условия улучшались, но строй жизни существенно менялся. Популярная в 1920-е годы идея строить жилье в непосредственной близости от предприятий как раз и родилась из необходимости разредить эти перегруженные транспортные потоки.

– А как в первые годы советской власти выглядела транспортная инфраструктура?

– Главным средством передвижения был трамвай. Случались периоды, не очень длительные, когда он не работал. И трудности состояли не в том, что не хватало кондукторов или каких-то еще технических сотрудников. Существенными стали проблемы с подвижным составом – прежде всего потому, что не было возможности чинить вагоны. Ведь все или почти все соответствующие предприятия создавались как иностранные концессии и комплектующие были в основном зарубежные. На закупку деталей за границей просто не было денег.

Работали извозчики, но многие из них, как и другие горожане, покидали город. Частных машин было очень незначительное количество. Так что транспортную инфраструктуру стали воссоздавать именно с трамвая. Сначала ремонт подвижного состава, потом восстановление путей, где они по каким-то причинам были повреждены. Наконец, расширение самой трамвайной сети.

– Процесс пошел с момента возвращения платы за проезд?

– Да, когда начался нэп, все это постепенно стало возрождаться. Но тут появилась новая головная боль, противоположная запустению в первые годы после революции, – сумасшедший приток людей в город. Трамвай с такими массами народу просто не справлялся. Увеличить количество составов, которые идут по линиям, не получалось, потому что могли возникнуть заторы. Собственно, они уже возникали.

Только представьте: вот одна из наиболее оживленных улиц Москвы – Мясницкая (в 1918–1935 годах – Первомайская). Два трамвайных пути, при этом никто не запрещал там движение подвод, машин. А это самая напряженная улица города – от вокзалов в центр, и, если там вдруг происходило какое-то столкновение или еще что-то, все просто вставало. Второй такой запруженной транспортными средствами улицей был Арбат. Еще по несколько колец трамвайных путей проходило через Театральную площадь (площадь Свердлова) на Театральный проезд. Поэтому не случайно, что уже в 1924 году в Москве задумались о метро. Идея разрабатывалась очень активно, к концу 1920-х фактически был готов не технический еще, но проект. Однако с ликвидацией Московского коммунального хозяйства этот проект был положен под сукно.

– А почему оно было ликвидировано?

– Там обнаружились какие-то экономические нарушения, которые, судя по всему, стараниями московского партийного начальника Лазаря Кагановича были отнесены к разряду «вредительство», то есть оценены как политическое преступление. Очевидно, Каганович решил взять на себя инициативу, чтобы самому не быть в чем-то обвиненным. Интересно, что, когда к идее строительства метро вернулись уже в 1930-е годы, некоторые специалисты категорически отказывались принимать в проекте участие, пока не будут освобождены их коллеги, пострадавшие в результате чисток.

– Где та точка отсчета, когда период разрухи закончился и началось восстановление города?

– Считается, что в 1923 году уже наблюдаются признаки такого восстановления. Это в первую очередь начало государственной застройки, а если быть точнее, то достройки тех зданий, которые стояли брошенными и могли быть приспособлены под жилье. Параллельно стартовало строительство небольших частных домов, которые объединялись в кооперативные поселки.

Китайгородская стена. Ремонт Богословской башни. 1920-е годы

– А где именно стартовало строительство?

– Речь, безусловно, шла о небольших постройках утилитарного характера, но и это хоть какое-то жилищное строительство. В Москве таких домов практически не осталось, разве что недалеко от метро «Улица 1905 года» стоят узнаваемые строения – обычно трехэтажные, секционные, кирпичные, с характерной надстроечкой над подъездом. Тогда же был заложен и поселок Сокол. Город начинал приобретать новый облик.

«Такой была Москва»

Как выглядела Первопрестольная в марте 1918 года? Яркое описание новой столицы содержится в мемуарах первого коменданта Московского Кремля Павла МАЛЬКОВА

В Москве я никогда ранее не бывал и ко всему присматривался с особым интересом. Надо признаться, первое впечатление было не из благоприятных. После Петрограда Москва показалась мне какой-то уж очень провинциальной, запущенной. Узкие, кривые, грязные, покрытые щербатым булыжником улицы невыгодно отличались от просторных, прямых, как стрела, проспектов Питера, одетых в брусчатку и торец. Дома были облезлые, обшарпанные. Там и здесь на стенах сохранились следы октябрьских пуль и снарядов. Даже в центре города, уж не говоря об окраинах, высокие, пяти-шестиэтажные каменные здания перемежались убогими деревянными домишками.

Против подъезда гостиницы «Националь», где поселились после переезда в Москву Ленин и ряд других товарищей, торчала какая-то часовня, увенчанная здоровенным крестом. От «Националя» к Театральной площади тянулся Охотный ряд – сонмище деревянных, редко каменных, одноэтажных лабазов, лавок, лавчонок, среди которых громадой высился Дом Союзов, бывшее Дворянское собрание.

Узкая Тверская от дома генерал-губернатора, занятого теперь Моссоветом, круто сбегала вниз и устремлялась мимо «Националя», Охотного ряда, Лоскутной гостиницы прямо к перегородившей въезд на Красную площадь Иверской часовне. По обеим сторонам часовни, под сводчатыми арками, оставались лишь небольшие проходы, в каждом из которых с трудом могли разминуться две подводы.

Возле Иверской постоянно толпились нищие, спекулянты, жулики, стоял неумолчный гул голосов, в воздухе висела густая брань. Здесь да еще на Сухаревке, где вокруг высоченной Сухаревой башни шумел, разливаясь по Садовой, Сретенке, 1-й Мещанской, огромный рынок, было, пожалуй, наиболее людно. Большинство же улиц выглядели по сравнению с Петроградом чуть ли не пустынными. Прохожих было мало, уныло тащились извозчичьи санки да одинокие подводы. Изредка, веерами разбрасывая далеко в стороны талый снег и уличную грязь, проносился высокий мощный «Паккард» с желтыми колесами, из автобоевого отряда при ВЦИК, массивный, кургузый «Ройс» или «Делоне-Бельвиль» с круглым, как цилиндр, радиатором, из гаража Совнаркома, а то «Нэпир» или «Лянча» какого-либо наркомата или Моссовета. В Москве тогда, в 1918 году, насчитывалось от силы три-четыре сотни автомобилей. Основным средством передвижения были трамваи, да и те ходили редко, без всякого графика, а порою сутками не выходили из депо – не хватало электроэнергии. Были еще извозчики: зимой – небольшие санки, на два седока, летом – пролетка. Многие ответственные работники – члены коллегий наркоматов, даже кое-кто из заместителей наркомов – за отсутствием автомашин ездили в экипажах, закрепленных за правительственными учреждениями наряду с автомобилями.

Магазины и лавки почти сплошь были закрыты. На дверях висели успевшие заржаветь замки. В тех же из них, что оставались открытыми, отпускали пшено по карточкам да по куску мыла на человека в месяц. Зато вовсю преуспевали спекулянты. Из-под полы торговали чем угодно, в любых количествах, начиная от полфунта сахара или масла до кокаина, от драных солдатских штанов до рулонов превосходного сукна или бархата.

Давно не работали фешенебельные московские рестораны, закрылись роскошные трактиры, в общественных столовых выдавали жидкий суп да пшенную кашу (тоже по карточкам). Но процветали различные ночные кабаре и притоны. В Охотном ряду, например, невдалеке от «Националя», гудело по ночам пьяным гомоном полулегальное кабаре, которое так и называлось: «Подполье». Сюда стекались дворянчики и купцы, не успевшие удрать из Советской России, декадентствующие поэты, иностранные дипломаты и кокотки, спекулянты и бандиты. Здесь платили бешеные деньги за бутылку шампанского, за порцию зернистой икры. Тут было все, чего душа пожелает. Вино лилось рекой, истерически взвизгивали проститутки, на небольшой эстраде кривлялся и грассировал какой-то томный, густо напудренный тип, гнусаво напевавший шансонетки.

Новая, пусть голодная и оборванная, но полная жизни и сил, суровая, энергичная, мужественная Москва была на Пресне и в Симоновке, на фабриках Прохорова и Цинделя, на заводах Михельсона и Гужона. Там, в рабочих районах, на заводах и фабриках, был полновластный хозяин столицы и всей России – русский рабочий класс. И сердце этой новой Москвы, новой России уверенно билось в древнем, седом Кремле.

Такой была Москва в конце марта 1918 года.