Смерть в Киеве

Революция 1917 года стала результатом множества событий – больших и малых, явных и тайных. Одним из них, бесспорно, оказалось убийство Столыпина – по мнению многих, единственного человека, который мог эту революцию предотвратить.

Столыпин. Последние минуты. Худ. Д.В. Несыпова

За всю историю Киевского оперного театра в нем никогда не собиралось такое блестящее общество, как 1 (14) сентября 1911 года. Посетивший «мать городов русских» император Николай II захотел посмотреть оперу Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане», хотя цель его визита в Киев была иной – открыть памятник деду, царю Александру II, по случаю 50-летия отмены крепостного права. Вместе с государем в театр прибыли сопровождавшие его министры, генералы, местные начальники. К помпезному зданию на Владимирской улице один за другим подъезжали авто и экипажи с высокими гостями. Среди них был и председатель Совета министров Петр Столыпин – как всегда спокойный, несмотря на то что его отношения с императором с каждым днем становились все хуже. Говорили, что он отправился в Киев именно затем, чтобы наладить их.

Выстрелы в партере

Царь с двумя дочерьми занял место в генерал-губернаторской ложе, Столыпин сидел в первом ряду партера рядом со своими министрами. Театр тщательно охранялся, на соседних улицах полиция задерживала подозрительных, поскольку поступила информация, что революционеры готовят теракт. У входа в ложу императора дежурили два жандарма, а вот Столыпин, второй человек в государстве, остался без защиты: своего единственного охранника капитана Есаулова он послал к подъезду, чтобы тот вовремя подогнал экипаж.

Опера уже подходила к концу, шел второй антракт. Премьер в белом летнем мундире с орденом Святого Владимира стоял, облокотясь на барьер оркестровой ямы, и беседовал с министром императорского двора Владимиром Фредериксом и графом Иосифом Потоцким. Видимо, разговор был интересным – Столыпин не заметил, как к нему по проходу быстро приближается чернявый молодой человек в пенсне. На расстоянии трех шагов он остановился, отбросил театральную программу, под которой прятал браунинг, и дважды выстрелил.

Одна пуля пробила премьеру руку, которой он рефлекторно пытался заслониться. Другая целила в сердце, но, ударив в орденский крест, изменила траекторию, попала в живот и задела печень. Опомнившись от шока, зрители и подбежавшие жандармы схватили убийцу, который практически не сопротивлялся, и вырвали у него револьвер. Столыпин тяжело опустился в ближнее кресло, по его мундиру расплывалось кровавое пятно. С трудом повернувшись, он отыскал взглядом Николая II, который, как и все присутствующие, в волнении не мог оставаться на месте. Убедившись, что тот невредим, премьер перекрестил его и прошептал: «Счастлив умереть за царя!» Сам Николай, как всегда меланхолично, рассказал позже об этих событиях в письме к матери, вдовствующей императрице Марии Федоровне: «Столыпин медленно повернулся лицом ко мне и благословил воздух левой рукой. Тут только я заметил, что он побледнел и что у него на кителе и на руке кровь. <…> Ольга и Татьяна вошли за мною в ложу и увидели все, что произошло. <…> На Татьяну произвело сильное впечатление, она много плакала, и обе плохо спали».

Врачи больницы Игнатия Маковского, куда отвезли раненого, в ту ночь не спали вовсе. Им удалось остановить кровотечение, состояние Столыпина было стабильным, и лейб-медик Евгений Боткин (в июле 1918 года он будет расстрелян большевиками вместе с императором и его семьей в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге) надеялся, что премьер выживет. Однако на третий день состояние раненого резко ухудшилось, он впал в забытье, бормоча что-то неразборчивое; последние его слова, по одной из версий, были о Финляндии. 5 (18) сентября около 10 вечера Столыпин умер.

Во вскрытом после его кончины завещании говорилось: «Я хочу быть погребенным там, где меня убьют». Так и сделали: 9 (22) сентября высшего сановника империи торжественно похоронили в Киево-Печерской лавре. По всей России прошли поминальные службы, многие плакали и в храмах, и просто на улице. По контрасту революционные эмигранты бурно радовались, едва ли не бросаясь друг другу на шею с криками: «Сдох! Сдох!» Один из них писал: «Смерть Столыпина произвела очень хорошее впечатление на всех».

Киевский оперный театр (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Одержимый террором

Виновниками смерти премьера сразу объявили революционеров, и для этого были все основания. Столыпин к тому времени пережил уже десять покушений, каждый раз чудом оставаясь жив: однажды бомба разорвалась у него под ногами, в другом случае он спасся, бросив свое пальто на руки несостоявшемуся убийце с повелительным: «Держи!» В августе 1906 года двое смертников взорвали его дачу на Аптекарском острове в Петербурге: тогда покушение на премьера унесло жизни около 30 человек, многие серьезно пострадали, в том числе его дочь Наталья. Виновными всегда оказывались противники режима, мстящие Столыпину за суровые меры, которые позволили быстро подавить охватившие Россию волнения. Введенные им военно-полевые суды за пять лет отправили на виселицу более 3700 «политических» – это в 20 раз больше, чем за все предыдущее столетие (но в 100 раз меньше, чем в одном 1937 году).

К революционерам принадлежал и убийца Столыпина, 24-летний Дмитрий Богров. Как многие из них, он был выходцем из вполне обеспеченной семьи: его отец, присяжный поверенный, владел в Киеве доходными домами и сыновей определил учиться в лучшую городскую гимназию. Именно там Дмитрий заболел идеей революционного терроризма. В 1905-м отец от греха подальше услал его на учебу в Мюнхен, но через год Дмитрий вернулся, возобновил занятия на юридическом факультете Киевского университета, а заодно вступил в группу анархистов-коммунистов. Впрочем, скоро разочаровался в новых товарищах, действия которых напоминали не борьбу с властью, а простой бандитизм. Как и знаменитый Евно Азеф, Богров предложил свои услуги Охранному отделению. За четыре года он выдал полиции десятки анархистов и эсеров, из которых большинство были повешены. За это агент получал 150 рублей в месяц, но деньги для него (как и для Азефа) были не так важны. Скорее, он щекотал себе нервы, сталкивая друг с другом одинаково презираемых им жандармов и террористов и играя их судьбами.

ДМИТРИЙ БОГРОВ ЛЕЛЕЯЛ ПЛАН СНОВА «РАСШЕВЕЛИТЬ» УСНУВШУЮ РОССИЮ ПУТЕМ УБИЙСТВА ОДНОГО ИЗ ЕЕ ПЕРВЫХ ЛИЦ – ЦАРЯ ИЛИ СТОЛЫПИНА

Дмитрий Богров (1887–1911) – платный агент Охранного отделения, убийца Петра Столыпина (Фото предоставлено М. Золотаревым)

При этом Богров оставался революционером и лелеял план снова «расшевелить» уснувшую Россию путем убийства одного из ее первых лиц – царя или Столыпина. Смерть императора, как рассуждал осведомитель охранки, могла вызвать погромы, а теплые чувства к своему народу он сохранял и не хотел таким образом причинить ему вред. Многие до сих пор называют Дмитрия Богрова его еврейским именем Мордко (Мордехай), хотя он был крещен и далек от иудаизма. В итоге жертвой Богров избрал Столыпина, о чем откровенно сообщил в своих показаниях. Ради убийства «главного реакционера» он готов был пожертвовать жизнью, которой не дорожил. Легко сходясь даже со случайными знакомыми, друзей молодой человек не заводил, девушек избегал и вообще презирал людей. В одном из писем признавался: «Я стал отчаянным неврастеником… В общем же все мне порядочно надоело и хочется выкинуть что-нибудь экстравагантное».

Он строил планы пробиться к Столыпину на прием, но, даже если бы это удалось, всех посетителей тщательно обыскивали. И тут неслыханная удача: премьер собрался в Киев! У Богрова созрел дерзкий план: он убедил кураторов из охранки, что эсеры готовят покушение и ему самому необходимо пройти в театр, чтобы лично опознать террориста. Начальник Киевского охранного отделения подполковник Николай Кулябко без раздумий выдал «проверенному агенту» пропуск. На входе осведомителя не обыскали, везением было и то, что страдавший близорукостью Богров сумел приблизиться к жертве вплотную. Но кроме везения киллера убийству помогла свершиться полная некомпетентность местного начальства. Чтобы скрыть ее, Богрова велели судить по введенной самим Столыпиным «ускоренной процедуре», хотя семья премьера настаивала на тщательном расследовании. Уже 11 (24) сентября убийцу приговорили к смертной казни и наутро повесили в Лысогорской крепости. Богров попросил передать привет родителям и спокойно, с отсутствующим видом поднялся на виселицу. По словам известного русского писателя Константина Паустовского, учившегося с будущим террористом в одной гимназии, после оглашения на суде приговора тот сказал: «Мне совершенно все равно, съем ли я еще две тысячи котлет в своей жизни или не съем».

Петр Столыпин (в центре в белом мундире) за три дня до рокового покушения. Прибытие Николая II в Киев 29 августа 1911 года (Фото предоставлено М. Золотаревым)

«Оборотни в погонах»

Промахи охранки были такими вопиющими, что сразу родилась версия об их сознательном характере. Масла в огонь подлила произнесенная будто бы самим Столыпиным фраза: «Меня скоро убьют, и убьют члены охраны», также ставшая поводом искать в рядах полиции «оборотней в погонах».

Чаще всего назывались три имени – уже упомянутого нами Кулябко, товарища (заместителя) министра внутренних дел, шефа полиции Павла Курлова и начальника царской охраны Александра Спиридовича (кстати, Кулябко был женат на родной сестре Спиридовича). Именно они поверили версии Богрова о готовящейся акции и согласились допустить его в тот роковой день в театр. Созданная для расследования комиссия сенатора Максимилиана Трусевича сделала вывод, что все трое «нарушили возложенные на них обязанности по обеспечению безопасности». Они были уволены со службы и ждали суда, но в начале 1913 года Николай II особым указом простил их. Это вызвало недовольство у многих, включая знаменитого юриста Анатолия Кони: «Неоднократно предав Столыпина и поставив его в беззащитное положение по отношению к явным и тайным врагам, "обожаемый монарх" не нашел возможным быть на похоронах убитого, но зато нашел возможным прекратить дело о попустителях убийцам».

Павел Курлов – с 1909 по 1911 год товарищ министра внутренних дел, заведующий полицией

Недоведение дела до суда не пресекло слухов о том, что жандармские чины сознательно позволили убийству свершиться. Эти обвинения потом повторяли многие: лидер кадетов Павел Милюков, основатель «Союза 17 октября» Александр Гучков, «Шерлок Холмс русской революции» Владимир Бурцев и так далее, вплоть до советского историка Арона Авреха. При этом высказывались самые разные версии.

Наиболее популярная связана с личной неприязнью к Столыпину генерала Курлова, в самом деле имевшая место. Говорили, что шеф полиции, осыпая подарками молодую жену, запустил руку в бюджет и премьер был убит через день после того, как потребовал у него отчета. Говорили также, что Курлов, убежденный монархист, порицал Столыпина за недостаточную твердость курса. Генерал и правда как-то в компании жандармских, морских и штатских чинов сказал о премьере: «Этот человек начинает терять ясность ума государственного человека, он высох, выдохся и напоминает выжатый лимон». Называл его «гордым и надменным». Однако из этого вовсе не следует участие в заговоре. Позже в эмигрантских мемуарах Курлов отзывался о Столыпине с большим уважением и признавал свои промахи в организации его охраны.

Не мог не признать их и Спиридович. После убийства, впав в панику, он угрожал своему свойственнику Кулябко: «Если меня посадят на скамью подсудимых… отброшу я тогда всякую щепетильность и поставлю вопрос ребром о всей той конспирации, которую прокидывали относительно меня все 1 сентября». Скорее всего, имелся в виду допуск Богрова в театр, решенный Кулябко и Курловым без ведома Спиридовича. Между тем любители тайн считают «конспирацией» масонский заговор, ставивший целью убрать с дороги Столыпина как единственного человека, способного спасти Россию. В их пылком воображении масонами оказываются и Богров, и покрывавшие его полицейские чины. Однако если о виновности последних еще можно рассуждать, то наличие глобального заговора находит не больше подтверждений, чем участие в революции инопланетян.

Есть и третья версия: заговор действительно был, но его организовали правые монархисты, ненавидевшие Столыпина, который разрушал основы их власти. Доля истины в этом есть: накануне гибели премьера правая пресса ругала его едва ли не яростнее революционной. Его ненавидели и отодвинутые им с высоких постов сановники вроде Сергея Витте и Петра Дурново, и думские политики, с которыми он не желал считаться, и черносотенцы, обвинявшие Столыпина в недостаточной твердости в еврейском вопросе. Упорным его врагом был также входивший в силу «старец» Григорий Распутин. В гуле критики звучали лишь отдельные здравые голоса, один из которых принадлежал вдовствующей императрице Марии Федоровне: «Нашелся человек… который оказался и умным, и энергичным и сумел ввести порядок после того ужаса, который мы пережили всего шесть лет назад, и вот – этого человека толкают в пропасть!»

Вынос тела Петра Столыпина из хирургической больницы. Киев, 7 сентября 1911 года

Ненужное убийство

Впрочем, принять версию о подобном заговоре мешает то, что люди, приближенные к власти, должны были знать, что Столыпин обречен. Близкий к премьеру чиновник Сергей Крыжановский писал: «Пять лет тяжелого труда подорвали его здоровье, и под цветущей, казалось, внешностью он в физическом отношении был уже почти развалиной. Ослабление сердца и Брайтова болезнь [тяжелое почечное заболевание. – В. Э.], быстро развиваясь, делали свое губительное дело, и если не дни, то годы его были сочтены».

Помимо прочего, и политически убийство Столыпина было ненужным: он и так собирался в отставку. Тому же Курлову, согласно его эмигрантским воспоминаниям, сказал накануне рокового покушения: «Мое положение пошатнулось, и я после отпуска, который я испросил у государя до 1 октября, едва ли вернусь в Петербург председателем Совета министров и министром внутренних дел». Причиной было упрямое недоверие Николая II, подогреваемое кознями царедворцев. Изо дня в день они уверяли, что политика Столыпина подрывает основы монархии, что премьер пытается оттеснить царя в сторону, а там, кто знает, может и вовсе отстранить императора от реальной власти, став при нем всесильным диктатором. Свой курс Столыпин и правда проводил твердо, не считаясь с препятствиями и «ломая об колено» не только министров, но и самого государя. Это еще раз подтвердилось весной 1911 года, когда он протаскивал через Думу закон о земстве в западных губерниях. Закон был провален голосами помещиков, но Столыпин, угрожая отставкой, заставил царя ввести его высочайшим указом, а Думу временно распустить.

Траурная процессия на Софийской площади во время перенесения тела Петра Столыпина из больницы в Киево-Печерскую лавру. 7 сентября 1911 года

«ПЯТЬ ЛЕТ ТЯЖЕЛОГО ТРУДА ПОДОРВАЛИ ЗДОРОВЬЕ СТОЛЫПИНА, В ФИЗИЧЕСКОМ ОТНОШЕНИИ ОН БЫЛ УЖЕ ПОЧТИ РАЗВАЛИНОЙ: ЕСЛИ НЕ ДНИ, ТО ГОДЫ ЕГО БЫЛИ СОЧТЕНЫ»

Николай не простил унижения и с тех пор не упускал случая насолить премьеру. То же делали его приближенные, и Столыпин не мог этого не замечать. Если он и в самом деле отправился в Киев уладить разногласия с царем, то ничего у него не вышло. Министр финансов (и будущий преемник Столыпина на посту главы кабинета) Владимир Коковцов услышал от премьера незадолго до его гибели: «У меня сложилось… впечатление, что мы с вами здесь совершенно лишние люди и все обошлось бы прекрасно и без нас». И немудрено: так, по словам Курлова, Столыпину не нашлось места в императорском кортеже и ему приходилось ездить в наемной карете, что сильно затрудняло его охрану. Его «забывали» позвать на важные мероприятия, а на ипподроме так же «забыли» пригласить в царскую ложу. В этом же ряду стоит и небрежность в организации охраны премьера в оперном театре, ставшая главной причиной его гибели.

Царь и министр

Первая встреча Николая II с Петром Столыпиным состоялась в марте 1904 года, последняя – в сентябре 1911-го. Какими были отношения двух главных действующих лиц предреволюционной России?

Во время первой аудиенции в марте 1904-го энергичный саратовский губернатор Столыпин произвел хорошее впечатление на царя, который, по словам самого будущего премьера, «был крайне ласков и разговорчив». Снова они встретились два года спустя, когда Николай вызвал Столыпина в Царское Село, чтобы предложить ему должность министра внутренних дел. Петр Аркадьевич сначала отказался, но, согласно его собственным воспоминаниям, император взял его за руку и торжественно сказал: «Приказываю вам, делаю это вполне сознательно, знаю, что это самоотвержение, благословляю вас – это на пользу России».

Через три месяца, в июле 1906-го, Столыпин был назначен председателем Совета министров с сохранением за ним должности министра внутренних дел. Еще через месяц, после покушения на премьера на Аптекарском острове, царь пригласил его вместе с семьей переехать в Зимний дворец. Николай II писал матери: «Я все еще боюсь за доброго Столыпина. <…> Я тебе не могу сказать, как я его полюбил и уважаю». Всегда сдержанный, он крайне редко так отзывался о своих министрах. Столыпин испытывал к императору те же чувства: и публично, и в узком кругу отзывался о нем с почтением и не допускал никакой критики в его адрес.

Фото предоставлено М. Золотаревым

Все реформы он предварительно обсуждал с Николаем и начинал действовать только с его одобрения. После созыва Государственной Думы премьер играл роль связующего звена между нею и царем, защищая с думской трибуны курс власти. Николай ценил это и подчеркивал в письме к матери: «Престиж правительства высоко поднялся благодаря речам Столыпина. С ним никто в Думе не может сравниться, он говорит так умно и находчиво, а главное – одну правду».

С разрешения императора Столыпин начал переговоры с Александром Гучковым и другими лояльными власти политиками о вхождении их в правительство. Договоренность уже была достигнута, но Николай, приняв претендентов, вынес вердикт: «В министры не годятся».

В образовавшуюся трещинку между царем и премьером тут же начали вбивать клинья противники последнего, близкие ко двору. Одних раздражали решительные слова и действия Столыпина, другие пытались сохранить старые порядки, расшатанные его реформами, третьи стремились перетянуть на себя царскую милость и связанные с ней блага. Особенно активными среди «шептунов» были сенатор Александр Трепов и член Госсовета Петр Дурново.

Столыпин дважды подавал прошение об отставке, заявляя, что не может работать «в обстановке интриг». Второй раз, во время обсуждения закона о земстве в западных губерниях, он предъявил императору ультиматум, потребовав не только принять закон без одобрения Думы, но и выслать из столицы главных критиков его курса Трепова и Дурново. Николай вынужден был согласиться под давлением матери Марии Федоровны, хотя его супруга императрица Александра Федоровна и убеждала отправить в отставку Столыпина, который «окончил свою роль и должен уйти».

В марте 1911 года в письме к премьеру государь уверял: «Вашего ухода я допустить не желаю. <…> Помните, мое доверие остается таким же полным, как оно было в 1906 году». Однако в действительности прежний любимец все больше раздражал его, о чем он позже, уже после гибели Столыпина, проговорился в беседе с новым премьером Владимиром Коковцовым: «Надеюсь, вы не будете затмевать меня, как Столыпин?»

Об этом свидетельствует и поведение Николая II после рокового покушения на Столыпина в Киевском оперном театре. В больницу к нему царь не приехал: лейб-медик Евгений Боткин будто бы сказал ему, что раненому вредно волноваться. На самом деле Столыпин хотел увидеться с Николаем, но тот предпочел уехать в Чернигов, решив не нарушать принятую ранее программу визита. В Киев император вернулся утром 6 (19) сентября 1911 года, когда премьер уже умер. Дочь Столыпина Мария Бок вспоминала: «Государь… прямо с парохода поехал в больницу. Он преклонил колена перед телом своего верного слуги, долго молился, и присутствующие слыхали, как он много раз повторил слово: "Прости"». Однако на похороны Николай не остался. Вряд ли в тот момент он думал о том, что смерть Столыпина трагически приблизила гибель и его самого, и его юных дочерей – свидетельниц трагедии в киевском театре. Хотя кто знает, о чем думал император, покидая Киев…

Вадим Эрлихман,кандидат исторических наук