«Покатилась под гору и сама Россия»

Ближайший соратник Столыпина, соавтор многих его преобразований Сергей КРЫЖАНОВСКИЙ, оказавшись после революции в эмиграции, написал весьма любопытные воспоминания. В них последний государственный секретарь Российской империи дал яркую и весьма неоднозначную характеристику своего бывшего начальника.

Сергей Крыжановский (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Сергей Витте называл Сергея Ефимовича Крыжановского (1862–1935) «головой Столыпина», а лидер кадетов Павел Милюков и вовсе – «магом и волшебником конституционного права». И это при том, что именно Крыжановский был одним из тех, кто готовил законодательную базу для «третьеиюньского переворота».

Он с юности метил в чиновники, причем высокого уровня, еще в университете подписывая письма: «Юрист 1-го курса – будущий министр юстиции Крыжановский». Мечтам суждено было сбыться лишь отчасти: способность Крыжановского четко и ясно формулировать свои мысли, легкое перо и высококлассная юридическая подготовка позволили ему занимать весьма ответственные, хотя и не первые чиновничьи позиции. В 1915 году он был в одном шаге от должности главы МВД, а в конце 1916-го среди прочих рассматривалась его кандидатура на пост председателя Совета министров. Однако противодействие Григория Распутина и прислушивавшейся к мнению «старца» императрицы Александры Федоровны не позволили реализоваться этим сценариям. Свои мемуары Крыжановский писал уже в эмиграции. Сам он их так и не увидел опубликованными: они вышли в Берлине в 1938 году, спустя три года после его смерти.

Петр Аркадьевич Столыпин был в нашей государственной жизни явлением новым. Он первый сумел найти опору не только в силе власти, но и в мнении страны, увидевшей в нем устроителя жизни и защитника от смуты. В лице его впервые предстал пред обществом вместо привычного типа министра-бюрократа, плывущего по течению в погоне за собственным благополучием, каким их рисовала молва, новый героический образ вождя, двигающего жизнь и увлекающего ее за собою. И эти черты действительно были ему присущи.

«И себе, и другим он казался великаном»

Высокий рост, несомненное и всем очевидное мужество, уменье держаться на людях, красно говорить, пустить крылатое слово – все это, в связи с ореолом победителя революции, довершало впечатление и влекло к нему сердца.

Никому из крупных предшественников Столыпина – ни Сипягину, ни Плеве, ни Дурново – нельзя отказать ни в личном мужестве, ни в спокойном достоинстве, с которым они встречали смерть, ежечасно глядевшую в глаза, ни в готовности жертвовать собою ради долга. Дурново к тому же был выше Столыпина и по уму, по заслугам перед Россией, которую спас в 1905 году от участи, постигшей ее в 1917-м. Но ни один из них не умел, подобно Столыпину, облекать свои действия той дымкой идеализма и самоотречения, которая так неотразимо действует на сердца и покоряет их. И кривая русская усмешка, с которой встречалось прежде всякое действие правительства, невольно стала уступать место уважению, почтению и даже восхищению. Драматический темперамент Петра Аркадьевича захватывал восторженные души, чем, быть может, и объясняется обилие женских поклонниц его ораторских талантов. Слушать его ходили в Думу, как в театр, а актер он был превосходный.

Столыпин был баловень судьбы. Все то, чего другие достигали ценою бесконечных усилий и загубленного здоровья и что приходило к ним слишком поздно, все это досталось ему само собою и притом во время и в условиях наиболее для него благоприятных. Достигнув власти без труда и борьбы, силою одной лишь удачи и родственных связей, Столыпин всю свою недолгую, но блестящую карьеру чувствовал над собою попечительную руку Провидения. Все складывалось для него как-то особо благоприятно, и даже физические недостатки и несчастия и те шли ему на пользу. Короткое дыхание – следствие воспаления легких – и спазм, прерывавшие речь, производили впечатление бурного прилива чувств и сдерживаемой силы, а искривление правой руки – следствие операции костяного мозга, повредившей нерв, придавало основание слу­хам о том, что он был ранен на романической дуэли; наконец, взрыв на даче на Аптекарском острове и тяжелое ранение детей, которые как бы пали жертвой его преданности долгу, привлекло к нему со всех сторон широкие симпатии сострадания.

К власти Столыпин пришел в то самое время, когда революция, охватившая окраины, а отчасти и центр России, была уже подавлена энергией П.Н. Дурново, а поднявшаяся против нее волна общественного порыва только еще нарастала. И эта волна сразу вознесла Столыпина на огромную высоту, с которой он и себе и другим казался великаном. И сознание это бодрило и окрыляло его.

«Смерть принесла ему избавление»

Самая смерть застигла его на верху удачи, власти и влияния, в обстановке совершенно исключительной, и как раз накануне дня, когда его положение должно было пойти на убыль. Он был убит в Киеве, матери городов русских, в крае, только что возвращенном им к сознательной национальной жизни и полном благодарных чувств. Он пал от рук предателя-еврея в торжественном собрании, на глазах царя и всей России и, смертельно раненный, благословляющий ослабевшей рукой государя, был вынесен из зала под звуки народного гимна. Вся Россия провожала его до могилы, и погребен он был в ограде Киевской Лавры. <…> Такой смерти и таких похорон не удостоился никто из его предшественников и вообще никто из правительственных лиц России.

А между тем, останься он жив, и судьба его была бы, вероятно, иная. Звезда Столыпина клонилась уже к закату. Пять лет тяжелого труда подорвали его здоровье, и под цветущей, казалось, внешностью он в физическом отношении был уже почти развалиной. Ослабление сердца и Брайтова болезнь, быстро развиваясь, делали свое губительное дело, и если не дни, то годы его были сочтены. Он тщательно скрывал свое состояние от семьи, но сам не сомневался в близости конца.

С другой стороны, и положение его к тому времени пошатнулось. Смута затихала, а с успокоением ослабевало и то напряжение общественного чувства, которое давало опору Столыпину. Политика его создала немало врагов, а попытка затронуть особое положение дворянства в местном управлении, которую он, правда, не решался довести до конца, подняла против него и такие слои, которые имели большое влияние у престола; приближенные государя открыто его осуждали. Давление, которое Столыпин производил на государя в дни, когда решался вопрос об его отставке, в связи с провалом в Государственном совете закона о земстве в западных губерниях, не могло не оставить осадка горечи и обиды в душе государя. Повышенная же настойчивость, которую он привык проявлять в отношении к верховной власти, укрепляла это настроение. Наконец, и в политике своей Столыпин во многом зашел в тупик и последнее время стал явно выдыхаться.

Предстояло медленное физическое угасание, потеря сил и способности работать, а весьма возможно и утрата власти и горечь падения. Соперники – и какие соперники! – начинали уже подымать головы из разных углов. Предстояло увидеть, как другой человек сядет на место, которое он привык считать своим, и другая рука, быть может, рука ничтожного человека, одним презрительным движением смахнет все то, что он считал делом своей жизни. Для такого самолюбивого человека, как Столыпин, эта мысль была хуже смерти. И потому смерть принесла ему избавление.«Он был очень скромен, почти робок»Что касается политики Столыпина, то она не была так определенна и цельна, как принято думать, а тем более говорить. Она проходила много колебаний, и принципиальных, и практических, и в конце концов разменялась на компромиссах.

В Петербург Столыпин приехал без всякой программы в настроении, приближавшемся к октябризму. <…> Первое время своего министерства он был очень скромен, почти робок в непривычном ему столичном служебном мире. Став председателем Совета министров, он старался привлечь к себе общественные элементы, на которые привык опираться в Саратове. <…>

Затем, после неудачных попыток сговориться с другими общественными деятелями и привлечь их в состав кабинета, особенно же после впечатления, произведенного взрывом на даче, Столыпин повернул направо, а затем под влиянием близких к нему людей склонился к национальной политике и держался этого направления до конца.

Саратовский губернатор Петр Столыпин принимает рапорт у волостного старшины села Пристанное. 1904 год (Фото предоставлено М. Золотаревым)

В области идей Столыпин не был творцом, да и не имел надобности им быть. Вся первоначальная законодательная программа была получена им в готовом виде в наследство от прошлого. Не приди он к власти, то же самое сделал бы П.Н. Дурново или иной, кто стал бы во главе. Совокупность устроительных мер, которые Столыпин провел осенью 1906 года, в порядке 87 ст. Основных государственных законов, представляла собою не что иное, как политическую программу князя П.Д. Святополк-Мирского, изложенную во всеподданнейшем докладе от 24 ноября 1904 года, которую у него вырвал из рук граф С.Ю. Витте, осуществивший часть ее в укороченном виде, в форме указов 12 декабря того же года. В частности, предусмотренное программой Святополк-Мирского упразднение общины и обращение крестьян в частных собственников, так называемый впоследствии «закон Столыпина», был получен им в готовом виде, из рук В.И. Гурко. <…>

Оставалось лишь принять или отвергнуть их. И Столыпин принял и в большей части провел.

Сохранил он и основной недостаток полученной в наследство программы устроения России – отсутствие в ней мер к усилению защиты государственного строя от посягательств и потрясений. <…>

Все попытки, не раз возобновлявшиеся, встать на путь органического переустройства аппарата власти успеха не имели. <…>

В результате по уходе Столыпина Россия осталась при той же архаической и бессильной администрации и при том же несовершенстве средств внутренней охраны, как и в момент его появления на государственном поприще. И даже земельная реформа оказалась построенной на песке, так как не было власти, способной охранить новый порядок и дать ему время подняться на степень действительного оплота государственности.

Полицейская защита порядка в столице империи по-прежнему была в пять раз менее действенна, чем в столице Франции, и в семь раз слабее, чем в столице Англии. В результате при первом порыве революционной бури столица оказалась во власти безоружных почти толп запасных солдат и черни, и в наступившем параличе власти рушился весь государственный строй, а с ним и все результаты земельной реформы.

***

И как бы ни расценивать Столыпина, одно бесспорно, что он работал для будущего России – и не какой-нибудь, а России великой – и немало успел для этого сделать. Он разрушил общинный строй, так много вреда приносивший современной ему России, открыл выход для накопившихся в крестьянстве деятельных сил и направил их на путь хозяйственного развития и нравственного укрепления. Он разрушил тем и главную преграду – обособленность прав, отделявшую крестьянские массы от слияния с остальными слоями народа в одно национальное целое. Он правильно понимал и значение заселения Сибири и деятельно его поддерживал. На тучном черноземе сибирских полей, где народ наш завершал свой исторический путь на Восток «навстречу солнцу», вдали от отравленных социальной завистью равнин старой России он стремился вырастить новые, более здоровые поколения борцов за русское великодержавие в тех европейских столкновениях, грозный призрак которых уже надвигался. Он укрепил нравственные устои престола и дал мощный толчок развитию национального сознания.

В лице его сошел в могилу последний крупный борец за русское великодержавие. Со смертью его сила государственной власти России пошла на убыль, а с нею покатилась под гору и сама Россия.

Подготовила Раиса Костомарова