Церковная революция

Дореволюционная Церковь нуждалась в реформах, но власть так и не смогла на них решиться. Только свержение монархии открыло дорогу преобразованиям, когда время для их осуществления было безвозвратно упущено. Так полагает автор книги «Церковная революция 1917 года», кандидат исторических наук Павел РОГОЗНЫЙ

В начале ХХ столетия Российская церковь находилась в глубочайшем кризисе. Ключевые направления церковных преобразований, призванных изменить положение дел, были намечены еще в 60-е годы XIX века, в так называемую эпоху Великих реформ Александра II. К тому времени стало ясно, что реформа церковного управления давно уже назрела, ведь основным документом, регулировавшим деятельность Церкви, по-прежнему оставался Духовный регламент Петра I. Болезненным был и «приходской» вопрос, касающийся организации, материального обеспечения и юридического статуса прихода как первичной церковной единицы. Однако все попытки проведения каких-либо реформ были похоронены всесильным обер-прокурором Святейшего синода Константином Победоносцевым.

Крестный ход. Худ. И.М. Прянишников. 1893 год (Фото: FAI/Legion-Media)

Попытки преобразований

– Почему Победоносцев был против реформ, касающихся деятельности Церкви?

– У него имелись на этот счет свои соображения. Справедливости ради замечу, что Победоносцев не был таким упертым консерватором, каким его часто изображали. В этом вопросе он боялся, и, надо сказать, не без основания, что если реформы отдать на откуп высшей церковной иерархии, то она будет проводить их в своих интересах, не обращая внимания на нужды рядового духовенства.

Поэтому Победоносцев решил, что лучше ничего не менять. Наоборот, при нем ужесточились цензурные запреты, которые распространялись на освещение вопросов не только современности, но и далекого прошлого. Так, он запретил публиковать второй том фундаментальной «Истории Русской церкви» Евгения Голубинского. Вынужден был замолчать самый выдающийся русский историк Церкви Василий Болотов, который эпоху Победоносцева называл «властью ныне наступающей мглы».

– Какие вопросы были наиболее острыми в церковной жизни тех лет? По каким линиям шли дискуссии и расколы?

– Прежде всего стоит упомянуть, что в годы Первой русской революции сложилось движение, ратующее за церковное обновление. Я имею в виду «группу 32-х», которую называют так по числу подписавших манифест движения священников. Он был опубликован в «Церковных ведомостях». Обновленцы выступали за демократизацию церковной жизни, более активное участие в ней рядового духовенства и мирян. Это движение поддержал и столичный митрополит Антоний (Вадковский), пользовавшийся большим авторитетом в церковных кругах. В 1920-е годы уже советские обновленцы выводили свою генеалогию именно от этих деятелей. Хотя все дожившие до этого времени дореволюционные обновленцы приняли сторону патриарха Тихона (Беллавина).

– Можно ли говорить, что в начале ХХ века в России ощущался своего рода перебор внешней церковности в государственных ритуалах, в школьном и университетском преподавании, в пропаганде, как это зачастую преподносится?

– Да, такое мнение существует. Крупнейший современный историк православия Грегори Фриз даже назвал это «губительным благочестием». Но не следует забывать, что в начале ХХ века Россия оставалась крестьянской страной. А для крестьян самым главным в священнике было не то, как он говорит проповеди, а то, насколько благочинно он выглядит и какой у него голос. Примечательно, что, когда в 1917 году священников стали выбирать миряне, они часто просили кандидата надеть священническое одеяние и оценивали его внешний вид. Об этом с негодованием рассказывали члены Поместного собора. В итоге Собор такие выборы запретил.

Конечно, религиозно индифферентных или атеистически настроенных людей показное благочестие раздражало, как и обязательное изучение Закона Божьего, но крестьянам это было вполне понятно. Вот почему во время Гражданской войны вынос икон из школ и общественных мест, как и запрет на преподавание Закона Божьего, вызывали в среде крестьян, даже лояльно настроенных по отношению к советской власти, такую резко негативную реакцию.

Накануне потрясений

– Сильна ли была церковная власть в год революций или различные противоречия (расколы, секты, территориальные объединения) уже разъели единый церковный организм?

– Внешне это была крупная и, казалось бы, хорошо организованная сила. Однако уже в годы Первой русской революции внутри церковной системы, если использовать медицинский язык, появились такие вирусы, которые могли бы спалить и здоровый организм. А Церковь была тяжело больна. Чего стоит, например, тот факт, что избранные в Государственную Думу священники нередко переходили в революционный лагерь. Некоторые из них даже возглавляли крестьянские выступления!

После Февраля произошла своеобразная церковная революция – это настоящий бунт рядового духовенства против церковного начальства. Забитое высшей церковной иерархией рядовое духовенство требовало делиться не только доходами, но и властью. В течение нескольких месяцев после февральских событий многие епархии были погружены в истинный хаос. В одной из них даже появилась «Боевая организация диаконов и псаломщиков», которая требовала под страхом «смертоубийства» равного дележа доходов.

О своей самостоятельности заявила Грузинская церковь, сходные процессы шли и на Украине. Хотя там местная церковная интеллигенция выступала против так называемой «украинизации». Но, несмотря на крайности, Русская церковь не развалилась, как многие предполагали, а, напротив, к осени 1917 года консолидировалась. Постепенно она превращалась из ведомства православного исповедания в независимую силу.

– Какое влияние на внутрицерковную атмосферу оказывал фактор Григория Распутина? В какой мере его самочинное православие способствовало дискредитации монархии среди духовенства?

– Я скажу даже так: Распутин – это главный фактор десакрализации монархии и в церковной среде, и в светской, что бы там ни говорили новоявленные защитники «старца». А таковые появились даже среди профессиональных историков. Конечно, доказать влияние Распутина на назначение министров и архиереев документально трудно. Но слухи иногда имеют куда большее значение, нежели доказанные факты. Чем было объяснить совершенно непонятные даже самим иерархам перемещения их с кафедры на кафедру, посвящение в архиереи полуграмотного Варнавы (Накропина), который считал себя важнее всего Святейшего синода?

Столкнувшись с таким вмешательством лиц, далеких от Церкви, в церковные дела, честный обер-прокурор Синода Александр Самарин просто ушел в отставку. Среди духовенства мнение, что «хлыст управляет всем», было общепринято. Об этом нельзя было писать в прессе, хотя что-то все же в газеты просачивалось. Да и просмотренные мною документы по перлюстрации за 1915–1916 годы свидетельствуют о том, что это была основная тема, когда разговор заходил о церковных проблемах.

Первое заседание Святейшего синода с участием нового обер-прокурора Александра Самарина (третий справа). Июль 1915 года

«Красная Пасха»

– Церковь принято критиковать за то, что она легко признала и даже поддержала отречение императора Николая II и отказ от престола великого князя Михаила Александровича, как и упразднение самодержавия в целом. Почему? Существовали ли у Церкви моральные обязательства перед монархическим укладом и перед династией?

– С формальной точки зрения да. Ведь Акт о престолонаследии Павла I называл государя главой Церкви. Но царь отрекся. Не принял престол и великий князь Михаил. А без короля быть роялистом сложно. Что было делать Святейшему синоду? Только то, что он и сделал, – констатировать факт отречения и признать новую власть, которая в глазах духовенства была вполне легитимной. В целом этот процесс прошел спокойно. Хотя инциденты, безусловно, имели место, они были скорее исключением.

Февральскую революцию приветствовали все или почти все. Это потом, задним числом ей станут слать проклятия. Однако в то время революция на миг консолидировала общество, и Церковь присоединилась к этой «Красной Пасхе».

– Что хотело духовенство получить вместо самодержавия – конституционную монархию или республику? Если хотя бы примерно прикинуть соотношение антимонархически, промонархически настроенных и политически индифферентных церковных деятелей, то как бы оно могло выглядеть?

– Социологических опросов тогда, конечно, никто не проводил. Да и вряд ли на вопросы социологов стали бы честно отвечать. Свободы, провозглашенные Временным правительством, не распространялись на монархическую агитацию. Священника-монархиста могли арестовать, и такое не раз случалось. Были примеры и полного непризнания Временного правительства. Кто-то продолжал поминать императора на богослужении вплоть до лета 1917 года, хотя среди высшего духовенства таковых не было.

Иногда под церковное следствие по обвинению в контрреволюционной агитации попадали и светские лица. Так, в Петрограде едва не был арестован крупнейший отечественный византинист профессор Алексей Дмитриевский за то, что 5 (18) марта 1917-го он произнес проповедь в церкви в защиту династии Романовых и против уничтожения символов российской государственности. Следствие по этому делу вели церковные лица. В итоге Дмитриевскому запретили говорить проповеди на современные темы.

– Получается, что церковное общество было политически расколото?

– Совершенно верно. Кто-то сочувствовал кадетам, некоторые съезды духовенства провозглашали вполне эсеровские лозунги. В церковной среде того времени появились даже термины «церковный большевизм» и «церковное ленинство». Что касается формы правления, то в 1917 году о восстановлении монархии, пусть даже в конституционном виде, уже не думали. Вообще, когда я занимался данной темой, у меня сложилось впечатление, что вопрос о государственном строе был периферийным для церковного общества. Главное виделось в другом: Церковь должна быть свободной и независимой от политических пертурбаций. Этого хотели многие. Избранный свободными голосами духовенства и мирян на столичную кафедру архиепископ Вениамин (Казанский) в первом же своем интервью прессе заявил, что Церковь должна стоять вне политики, потому что в прошлом от нее много пострадала.

– После Февральской революции и отречения Николая II от престола правый консервативный лагерь был деморализован. Могла ли Церковь стать центром притяжения правых сил?

– Сразу после Февральской революции нет. Самыми правыми тогда стали не исчезнувшие черносотенцы, а кадеты. Но постепенно, вкусив все прелести наступившей демократии, которая все больше становилась похожа на самый настоящий беспредел, церковное общество начало резко праветь. У церковной ограды находили себе приют и многие на время замолчавшие монархисты наподобие протоиерея Иоанна Восторгова, настоятеля собора Василия Блаженного. Он уже летом 1917 года снова стал печатать и произносить вполне монархические проповеди. В его текстах даже Поместный собор именовался «протестантско-либеральным».

Вместе с тем в Церкви сильным было и либеральное движение. В 1917 году его глашатаем стал «Всероссийский церковно-общественный вестник». Его издавала профессура Петроградской духовной академии, а редактором был известный церковный историк Борис Титлинов. Еще более левой была газета «Свободная Церковь», которую издавал священник Михаил Галкин. Впоследствии он стал одним из составителей декрета об отделении Церкви от государства, а затем и вовсе оказался в рядах воинствующих безбожников. Так что внутри Церкви был представлен весь спектр политических направлений революционной эпохи.

Консолидирующая фигура

– Как возникла идея Поместного собора и восстановления патриаршества, кто был ее инициатором?

– О необходимости созыва Поместного собора начали говорить еще в период Великих реформ Александра II, когда ослабился цензурный гнет. Особенно много об этом говорили в годы Первой русской революции. Казалось, что верховная власть вроде бы согласилась на возможность такого варианта. На заседаниях начавшего работу Предсоборного присутствия пытались разобраться, каким должен быть Собор и кто должен в нем участвовать – только ли одно духовенство или также миряне и т. д.

По вопросу о восстановлении патриаршества церковное общество раскололось. Многим, и в первую очередь представителям церковной интеллигенции, казалось, что это лишь усилит и так громадную роль епископата, черного монашествующего духовенства. Властные полномочия епархиального епископа были обширны, и проконтролировать их исполнение (особенно в провинции) зачастую оказывалось сложно даже обер-прокурору Синода. Приезжая в свою епархию, правящий архиерей, по словам богослова Николая Глубоковского, нередко «действовал с истинным вандализмом», иногда вступая и в конфликт со светской властью.

В этом смысле рассказы Николая Лескова не выдумка. Были случаи, когда архиерею удавалось свалить даже местного губернатора. Что же будет, когда появится патриарх? Этот вопрос задавали себе некоторые представители интеллектуальной церковной элиты. Даже Предсоборный совет летом 1917 года выступил против возрождения патриаршества. Однако быстро меняющаяся обстановка в стране, боязнь начала гражданского противостояния, а то и войны заставили многих пересмотреть свои взгляды. Теперь большинство склонялось к тому, что у Церкви должен быть лидер, хотя при голосовании о восстановлении патриаршества и Поместный собор фактически раскололся на две части.

– Свержение Временного правительства в церковной среде было воспринято без сожаления. Почему?

– Казалось, что хуже уже не будет. Синод начал конфликтовать с Временным правительством с лета 1917 года, когда церковно-приходские школы были переданы в ведение Министерства народного просвещения и встал вопрос о необязательном преподавании Закона Божьего в учебных заведениях.

Делегация Поместного собора встречалась с премьер-министром Александром Керенским, но ничего не добилась. Осенью 1917 года некоторые церковные деятели не видели разницы между Временным правительством и большевиками. Так, будущий патриарх, а в то время епископ Алексий (Симанский) в частном письме заявлял, что не видит разницы между Керенским и Лениным. Профессор Николай Кузнецов, участвовавший от имени Собора в переговорах как с Временным правительством, так и с большевиками, поначалу и вовсе считал, что с последними будет легче договориться, чем с «печальной памятью» Временным правительством. За полгода правительство и Керенский растеряли весь свой авторитет и своим бессилием вызывали в лучшем случае шутку (вспомним образ Керенского как истеричной женщины), а в худшем и открытую ненависть.

– Существовал ли в Церкви до избрания патриарха признанный лидер? И если да, то кто им был?

– Нет, такого лидера в церковной среде не было. Были популярные иерархи. Многие из них получили церковную власть в результате выборов. Летом и осенью 1917 года их кандидатуры прошли в ряде епархий. Это были так называемые «народные епископы». В их избрании, как бы то ни было, могло участвовать все взрослое православное население епархии. Кстати, епископом мог быть избран и мирянин. Например, в Москве в первом туре голосования бывший обер-прокурор Синода Самарин набрал равное количество голосов с архиепископом Тихоном (Беллавиным), будущим патриархом. Причем за Самарина голосовали главным образом представители церковной интеллигенции, а за Тихона – простые прихожане. Когда одного крестьянина спросили, почему так, он ответил: «А что я скажу в деревне, когда спросят, кого избрали?.. Барина в пиджаке, а не епископа?» На Поместном соборе были рейтинговые голосования, чтобы определить кандидатов на патриарший престол. Было выбрано три кандидата – архиепископ Антоний (Храповицкий), архиепископ Арсений (Стадницкий) и митрополит Тихон (Беллавин). В итоге то, кому из них быть патриархом, решил жребий.

– Насколько фигура патриарха Тихона оказалась консолидирующей для Церкви?

– Это была действительно консолидирующая фигура. Он устроил и правую, и левую часть Собора. Человек искренней религиозности, он был в меру аполитичен и пользовался большой популярностью у простого народа.

Беседовал Олег Назаров

ЧТО ПОЧИТАТЬ?

ФИРСОВ С.Л. Русская церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.). М., 2002

РОГОЗНЫЙ П.Г. Церковная революция 1917 года. Высшее духовенство Российской церкви в борьбе за власть в епархиях после Февральской революции. СПб., 2008