Испытание верой

Сто лет назад – 4 декабря (по новому стилю) 1917 года – состоялась интронизация патриарха Московского и всея Руси Тихона. Избранный Поместным собором святитель Тихон стал первым после более чем двухсотлетнего перерыва предстоятелем Русской православной церкви. Время его патриаршего служения совпало с одним из самых трагических периодов нашей истории – русской Смутой ХХ века.

Впрочем, она началась задолго до избрания святителя Тихона. Первые ее всполохи забрезжили в самом начале века, разразившись настоящей гражданской войной 1905–1907 годов. Последующее успокоение оказалось недолгим. Людей все больше захватывали идеи радикального социального переустройства. Не видя иных способов решения назревших в обществе проблем, широкие народные массы пошли за теми, кто предлагал наиболее простые и, как многим казалось, наиболее действенные рецепты. К этому времени и саму Церковь раздирали противоречия – и толстовство, и староверы, и то движение, которое после революции оформится как обновленчество.

Все эти страсти выплеснулись наружу в 1917 году. Один из современников так передал царившие тогда общественные настроения: «В массах наряду с чисто своекорыстными побуждениями в настоящий момент есть глубокая вера в то, что они создают чрезвычайно справедливый строй, что через несколько лет, а может быть, и месяцев наступит Царство Божие на земле». «Может быть, с первых времен христианских мучеников не было во всемирной истории явления более христианского, более Христова, чем русская революция», – вторил этим настроениям литератор Дмитрий Мережковский. Это было какое-то наваждение: даже среди членов императорской фамилии и среди священнослужителей находились те, кто цеплял на лацканы и рясы красные банты. Что уж говорить о простых смертных!

Однако вскоре очень многим пришлось разочароваться в этой новой «вере». Приход к власти людей, которые сами себя называли «воинствующими безбожниками», открыл дорогу беспрецедентным в истории христианства гонениям на верующих. С первых дней своего существования большевистский режим развернул непримиримую борьбу с Церковью и теми ценностями, которые она исповедовала, сохранять приверженность которым истово призывала свою паству.

Большевики воспринимали Церковь не просто как своего идеологического оппонента, а как злейшего врага. Многие архиереи, священники, иноки, простые миряне – обычные православные люди погибли в ходе развернувшихся гонений, сама же Церковь превратилась в объект дискриминации со стороны коммунистического режима.

В те годы не только закрывались храмы: с точки зрения советских властей, сама вера в Бога должна была стать отягчающим жизнь человека обстоятельством. Верующие преследовались «по закону», для них создавались невыносимые условия существования в обществе, которое сами его строители именовали не иначе как «самое справедливое и передовое». Все эти испытания обнаружили тех, кто действительно был крепок в вере. Многих из них Церковь причислила к сонму новомучеников и исповедников.

По сути, гонения на Церковь не прекращались весь советский период. Сейчас принято ругать горбачевскую перестройку – и, безусловно, есть за что. Однако не стоит забывать и о том, что именно тогда, в конце 1980-х – начале 1990-х, на самом излете советской власти, Церковь впервые за семьдесят с лишним лет получила возможность открыто нести в мир Слово Божие. Вполне символично, что начало новому этапу в отношениях власти и Церкви положили торжества, посвященные Тысячелетию Крещения Руси. В каком-то смысле то, что началось потом, – возрождение церковной жизни в России – без всякого преувеличения можно считать ее вторым крещением…

Власть фактически признала свою неправоту, причем и с морально-нравственной (ведь, провозгласив свободу совести, в реальности все 70 лет преследовала верующих), и с практической точки зрения. Ну действительно, зачем было отталкивать от себя собственных же граждан и государственническую по определению (ведь «всякая власть от Бога») и очень влиятельную социальную силу?

Что и говорить, коммунистическая власть при всем своем прагматизме все-таки часто действовала абсолютно иррационально. И в отношениях с Церковью прежде всего. Только в самый разгар Великой Отечественной войны большевики нашли в себе силы немного смягчить отношение к Церкви и верующим. И это притом, что еще до войны коммунистическим лидерам хватило прагматической мудрости де-факто отказаться от химер мировой революции и пролетарского интернационализма, взяв курс на «построение социализма в отдельно взятой стране» (фактически – на отстаивание национальных, а не «интернациональных» интересов) и на возрождение ранее презираемого ими как «пережиток прошлого» патриотизма.

Трудно размышлять о прошлом в сослагательном наклонении. Однако кто знает, как сложилась бы судьба «советского проекта», в основе которого были и вполне приемлемые (в том числе и с позиций православия) социальные императивы солидарности и коллективных усилий для достижения общих целей, не займи коммунистический режим ярко выраженную антирелигиозную, а часто и вовсе богоборческую позицию?

Владимир Рудаков, главный редактор журнала «Историк»