Спор о вере

Церковный раскол середины XVII века – одно из самых драматических событий русской истории. Споры о том, почему это произошло и было ли неизбежным столь яростное размежевание, ведутся до сих пор

Без сомнения, истоки раскола уходят в Смуту. Ее события потрясли современников, заставив пересмотреть многие представления и ценности. При этом для каждого невозможно было помыслить, что все произошло помимо воли Господа. Скорбный вопрос «За что?» упирался в заведомо известный ответ: «За грехи наши!» Однако катастрофические масштабы бедствия нуждались в объяснениях совсем иной глубины. Сама мысль о коллективной вине, к которой пришли участники событий, потребовала не просто всенародного покаяния, а поиска средств для всеобщего излечения – нравственного и религиозного обновления. 

Уроки Смутного времени 

Смута заметно повысила градус мессианского самосознания – прежде всего у духовных подвижников. Последние всегда были на Руси, но не всегда окружение отвечало на их призывы. Однако послесмутное общество пульсировало на близкой к ним волне. Мысль о грядущем Страшном суде не отпускала людей. Не случайно это была эпоха интенсивного церковного строительства: представители имущих сословий в искупление настоящих и будущих грехов спешили возвести на личные средства храмы с надеждой, что это зачтется им в смертный час. 

Для подвижников особенно актуальной стала завершающая часть знаменитой формулы старца Филофея: «Четвертому Риму не бывать». Это значило, что если русские люди, забыв уроки Смуты, продолжат грешить, то неминуемо последует новое наказание Божье, на этот раз бесповоротное, ведь терпение Господа небеспредельно. И тогда рухнет последнее православное царство, в ограде которого только и могла существовать во всей полноте и чистоте истинная вера. 

Шатание русских людей в вере, их неспособность соответствовать христианскому идеалу страшили подвижников. Здесь нет противоречия с утверждением о возросшей религиозности общества по окончании Смуты. Просто для ригористов-подвижников этот уровень был совершенно неприемлем. Пережитое лихолетье размыло полутона, оставив место лишь для черно-белых оценок. Куда бы проповедники ни бросали взгляд – от исполнения обрядов и церковных служб до нравственного состояния и поведения духовенства, везде они видели отсутствие должного рвения и подлинной веры. Оскудение веры, истечение благодати – вот тот диагноз, который ставили обществу подвижники. Тогда же ими был разработан «режим лечения». То, что они прописывали в качестве снадобья пастве, на языке науки называется реформой. В понимании подвижников это был единственный путь к спасению, исполнению высокой миссии, предначертанной Третьему Риму. 

Вербное воскресенье в Москве при царе Алексее Михайловиче. Шествие патриарха на осляти. Худ. В.Г. Шварц. 1865 год

Кружок царского духовника 

Программа реформ складывалась постепенно: первые импульсы исходили от одиночек, осмелившихся говорить о непорядках в церкви и обществе. Прошло еще немного времени – и движение обрело новое качество, когда появился центр, к которому обратились взоры большинства подвижников. Таким центром был «кружок ревнителей благочестия», давший название всему движению. Признанным лидером ревнителей (или, как их еще называют, боголюбцев) стал Стефан Вонифатьев – протопоп кремлевского Благовещенского собора и духовник царя Алексея Михайловича. 

Сила Стефана заключалась в его влиянии на молодого государя, который вместе со своим наставником мечтал о превращении Москвы в истинно христианское царство. Лишенный амбиций, царский духовник не злоупотреблял своим положением, он был кроток и совсем невластолюбив. Его стремление сглаживать острые углы на первых порах было просто необходимо для ревнителей, которые хотели договориться с епископатом о переменах. Важно, что Стефан был чужд всякой зависти: его стараниями в столицу перебирались такие яркие и авторитетные боголюбцы, как Иоанн Неронов. 

Намерения протопопа и его единомышленников сильно расходились с прежней церковной политикой. Со времен падения Константинополя было принято с большим подозрением смотреть на попавшее под власть нехристей-турок греческое духовенство, отказывать ему в чистоте православия. Стефан же, напротив, привечал поднаторевших в спорах с католиками, униатами и протестантами выходцев с Востока. Его не смущало, что их богословские знания нередко были получены в иезуитских школах и коллегиумах. За таким признанием восточного православия, которое «ни в чем не отступило от догматов», стояло желание Стефана разрушить возведенную предшественниками стену, отгораживавшую московскую церковь от Вселенской. 

Духовная близость Алексея Михайловича к своему наставнику не была связана лишь с одной религиозностью. На предпочтения царя повлияли вполне мирские соображения. Власть была кровно заинтересована в наведении внешнего порядка, дисциплины и выстраивании системы единообразия как в церкви, так и в государстве, за что столь энергично и горячо ратовали ревнители. 

Кроме того, молодому царю была по сердцу роль второго Константина, которую ему сулило греческое духовенство. Оно умело играло на тщеславии Тишайшего, призывая его вызволить Константинополь из османского «пленения». От таких льстивых речей голова могла пойти кругом и у более опытного правителя. Второй Романов ощущал себя защитником всего православия, строителем единого и единственного православного царства, в котором должны были сойтись все исповедовавшие эту веру. Но такой проект требовал преодоления сложившихся религиозных различий, ведь в понимании русских людей единство недостижимо без единообразия. И поскольку обряды Москвы нельзя было распространить на иные церкви, следовало поступить наоборот, восприняв греческую обрядность, службы и чины. Алексей Михайлович разделял грекофильские воззрения, позволявшие преодолеть изоляцию, в которой оказалась московская церковь. 

Парадоксально, что «кружок ревнителей» объединил людей, которым в скором времени предстояло стать смертельными врагами. По противоположным станам их разведет разное понимание христианства, но помимо идейно-религиозной основы разногласий была еще основа, если можно так сказать, чисто человеческая. Дело в том, что и знаменитый протопоп Аввакум, и Иоанн Неронов, и их общий недруг патриарх Никон ощущали себя новыми апостолами. Суровая непреклонность и упорство, граничившие с фанатизмом, – вот те черты, которые привнесли в противостояние его главные участники. Поэтому закономерно, что склонный к примирению Стефан, обремененный к тому же годами, вскоре отошел на второй план. На сцену поднялись фигуры бескомпромиссные, которые не гнулись, а только ломались. 

Известный историк церкви Николай Каптерев разделил боголюбцев на столичных и провинциальных. Первые придерживались грекофильских взглядов и были расположены «реабилитировать» греческую церковь. Эта снисходительность к грекам, напротив, раздражала провинциальных ревнителей, считавших, что только русская церковь сохранила истинное благочестие. И значит, нуждается она не в заимствованиях (ибо заимствовать не у кого), а лишь в исправлениях того, что было «испакощено» чуждым влиянием. Здесь и пройдет граница разногласий, которые перерастут в церковный раскол. 

Первый лист главы 1 «О богохульниках и церковных мятежниках» Соборного уложения 1649 года

Однако до поры до времени все эти расхождения отодвигались на второй план перед задачами нравственного и религиозного обновления общества. В том, что его надо начинать и начинать немедленно, ревнители были единодушны. Но главный вопрос – на какой основе оно должно проводиться – оставался пока в тени. 

Патриарх Никон с братией Воскресенского монастыря. Неизвестный художник. Начало 1660-х годов

Манифест боголюбцев 

Программа ревнителей сложилась из целого ряда их обращений к церковным и светским властям. Вехой стала знаменитая челобитная нижегородских священников во главе с Иоанном Нероновым 1636 года – своеобразный манифест боголюбцев. Ревнители ратовали за исполнение церковных служб без всяких послаблений; за нравственное обновление духовенства, которое своим поведением и отношением к пастырскому долгу должно быть примером для верующих; за оздоровление мирян, которые под руководством добрых пастырей смогут навсегда отказаться от дурных поступков и языческих наклонностей. Превыше всего боголюбцы ставили Божественное слово и церковную службу. Отсюда решительное неприятие ими многогласия (одновременного совершения разных частей богослужения с целью сократить время службы), ведь в этой какофонии терялись благолепие происходящего и смысл произнесенного. 

Далеко не все духовенство было в восторге от планов ревнителей, и на то имелись свои причины. Ощущая себя пророками, боголюбцы осмеливались обличать даже епископат. В глазах архиереев это было непозволительное забвение церковной иерархии, настоящий бунт приходского духовенства. Но в таком случае принять программу ревнителей означало признать их правоту! Были и другие соображения, побуждавшие отвергать инициативу боголюбцев. Идея реформы плохо увязывалась с рутиной русской жизни. Миряне требовали снисходительности: привычка грешить, а потом получать прощение у духовника была им ближе безгрешной жизни, к которой призывали ревнители. Священников, отважившихся служить единогласно, прихожане упрекали: «Долго поешь!» – и уходили в те храмы, где практиковалось многогласие. Понятно, что зависимые от прихода священники предпочитали подстраиваться под требования мирян. Да им и самим долгая служба была в тягость. 

Первое столкновение между ревнителями и архиереями произошло на Церковном соборе в феврале 1649 года, когда Стефан Вонифатьев потребовал решительного запрета многогласия. Отказ духовенства во главе с московским патриархом Иосифом заставил боголюбцев обратиться за помощью к константинопольскому патриарху, который их поддержал. Иосиф вынужден был принять это решение, однако не спешил с его осуществлением. Тогда стало очевидно, что реализация планов ревнителей возможна лишь при новом московском патриархе. Кандидатов было несколько, но главным стал «собинный друг» царя – Никон. В 1649-м он уже занял второе место в церковной иерархии, возглавив Новгородскую митрополию. Ждать своего часа ему, однако, пришлось несколько лет, до смерти Иосифа в апреле 1652 года. 

Реформатор в митре 

В июле 1652-го Никон был возведен в сан патриарха с задачей воплотить в жизнь планы ревнителей. К этому времени он успел упрочить свое положение: новгородский владыка не только утвердил в своей епархии единогласие – он был строг, взыскателен и энергичен, оправдывая возлагаемые на него надежды. Соглашаясь на патриарший престол, Никон потребовал для себя чрезвычайных полномочий, имея в виду даже право соучаствовать в государственных делах. Подобно патриарху Филарету, родному отцу царя Михаила Федоровича, помимо патриаршего он получил титул «великий государь». Таким образом, в его руках оказалась огромная власть, отчасти дарованная уступчивым Алексеем Михайловичем, отчасти «приватизированная» самим амбициозным архиереем. 

Варлаамо-Хутынский монастырь в XIX веке

Суд над патриархом Никоном. Худ. С.Д. Милорадович. 1906 год

Между тем Никон мало подходил на роль церковного реформатора. Служба приходским священником сделала его, по определению историка Николая Костомарова, истинно благочестивым человеком «в старом русском смысле». В то же время, пройдя суровую школу северных монастырей, он усвоил стиль управления тамошних настоятелей, подразумевающий абсолютное – до растворения – послушание старшему. Простым монахом Никон безропотно следовал этому правилу, а поднявшись по ступеням церковной иерархии, начал требовать полного повиновения себе. Замес получился взрывным: он стал действовать безапелляционно и самочинно. В канун Великого поста 1653 года им была разослана по церквам «Память» о замене части земных поклонов на молитве поясными и двоеперстного крестного знамения троеперстным. Так началась церковная реформа, приведшая к расколу. 

Изменения в уставе церковной жизни вызвали решительный протест недавних соратников Никона по «кружку ревнителей благочестия». Они демонстративно продолжали креститься и служить по-старому, объявив, что «приспело время страдати». Смятение, охватившее духовенство и мирян, вместе с настороженным отношением к патриаршей инициативе царского двора заставили Никона временно отступить. Но это было лишь изменение тактики. Вскоре последовала быстрая расправа над оппонентами. Иоанн Неронов был отправлен на Север, Аввакум – в Сибирь. От лишения сана их спасло заступничество царя, смущенного действиями скорого на расправу Никона. Остальные сторонники древнего благочестия не были столь удачливы: их расстригли и разослали по дальним монастырям и городам. 

В 1654–1656 годах Никон провел реформы, взяв за основу устав, принятый Вселенской (Константинопольской) патриархией. Одновременно началось исправление русских богослужебных книг – так называемая «книжная справа». При этом справщики, вопреки решениям соборов, с согласия Никона игнорировали старые «харатейные книги» и брали за образцы новогреческие оригиналы. «Яко мыши огрызают Божественные Писания», – сокрушались о такой правке противники нововведений. 

Лишившись официальной возможности отстаивать старомосковский устав и древние обряды, будущие расколоучители все чаще стали браться за перо, адресуя свои послания не только духовенству, но и простым мирянам. Так постепенно богословские споры оказались достоянием улицы. 

Чем острее становился спор об обрядах и «книжной справе», тем к более жестким мерам прибегал Никон. Хотя к тому времени стало очевидно, что для него самого реформа была скорее средством усиления позиций священства в государстве. Причем, возвышая священство, он заботился в первую очередь о полноте своей, патриаршей власти. Поэтому вовсе не случайным кажется его ответ Иоанну Неронову на вопрос, по каким книгам следует служить – по старым или новым: «Обои-де добры, все-де равно, по коим хощешь, по тем и служишь». Это неожиданное равнодушие – следствие разочарования Никона, которое было связано с начавшимся охлаждением его отношений с Алексеем Михайловичем. Царь, подстрекаемый придворными, все чаще стал выражать недовольство властолюбием патриарха. До реформы ли было, когда из рук ускользала сама власть? 

Минуты слабости Никона сменялись волнами новых гонений. В феврале 1656 года, в неделю Торжества православия, в Успенском соборе Кремля впервые была провозглашена анафема на тех, кто крестится двумя перстами. В апреле Церковный собор постановил отлучить от церкви всех совершавших крестное знамение таким образом. В том же году при невыясненных обстоятельствах погиб сосланный в Варлаамо-Хутынский монастырь бывший коломенский епископ Павел, открыто выступавший против нововведений. Виновным в его гибели приверженцы старой веры объявили Никона. Боясь повторения участи Павла, другие архиереи приняли реформу, и сопротивление ей возглавили представители приходского духовенства, в том числе протопоп Аввакум. 

В 1658 году к противникам реформы ненадолго вернулась надежда: вследствие растущих разногласий с царем Никон оставил патриаршую кафедру в Москве и удалился в основанный им Воскресенский Ново-Иерусалимский монастырь. Созванный вскоре собор пытался лишить его патриаршества и даже священства, однако Никон настоял на том, что судить его могут только равные по сану – восточные патриархи. Ожидание их приезда на Русь растянулось на годы, а преследование приверженцев старой веры между тем продолжалось. Их сопротивление церковной реформе трактовалось как бунт против власти. 

Точка невозврата 

В феврале 1666 года открылся Большой Московский собор – самый представительный по числу участников в досинодальный период истории Русской православной церкви. На нем присутствовали представители греческой церкви, задававшие тональность всей работе собора. В конце 1666-го в Москву прибыли антиохийский патриарх Макарий и александрийский Паисий. Они были призваны для суда над Никоном, а попутно для того, чтобы вновь осудить лидеров раскола. 

Боярыня Морозова в санях. Худ. В.И. Суриков. Этюд. 1884–1887 годы

Еще в мае после двухмесячного сидения на цепи из Пафнутьево-Боровского монастыря в столицу доставили протопопа Аввакума. Здесь уже находились некоторые его соратники. Им прочли обвинительный приговор, после которого был совершен обряд отлучения их от церкви. Под пение «Анафема! Анафема!» расстриженных жезлом изгнали из алтаря. Аввакум кричал в ответ: «Анафема злым архиереям!» Позднее, вспоминая об этом эпизоде, он писал: «Зело было мятежно в ту обедню». 

В декабре 1666-го собор лишил сана патриарха Никона, а в июле следующего года повторил анафему Аввакуму и ближайшим его последователям. Прозвучавшее проклятие было дополнено осуждением отцов Стоглавого собора 1551 года, по установлениям которых прежде жила русская церковь, – их объявили «невеждами». Таким образом, была отринута вся православная старина, которой столь гордились русские люди. В итоге сомнения многих по поводу нововведений сошлись с уничижением и оскорблением национального чувства. Такое не могло пройти даром. Превратив сторонников старой веры в преступников и передав их в карающие руки государства, собор сделал еще один трагический шаг в усилении раскола. Шаг, после которого уже не осталось никаких путей для поиска согласия – одна рознь и вражда. 

Историк Петр Смирнов писал, что в XVII веке этот конфликт «возник на чисто религиозной почве без всякой примеси каких бы то ни было элементов, чуждых области веры». Но если первоначально отчасти так и было, то после Большого Московского собора такое явление, как раскол, приобрело социальное измерение. 

Для Бунташного века были характерны беспрестанные войны, усиление налогового гнета, произвол и вымогательство приказных, воевод и судей, наконец, рост феодальных повинностей как результат закрепощения. Копившееся народное недовольство искало выход – и в известной мере нашло его в идеологии раскола с ее неприятием власти и официальной церкви. Социальный протест со временем устремился в предложенное лидерами раскола духовное русло с совсем иным, нежели открытый бунт, типом противостояния. Этим можно объяснить некоторую странность, ускользающую от внимания историков. Несопоставимо более тяжелые петровские реформы привели к бунтам на порядок слабее, чем городские волнения середины XVII века или восстание Степана Разина. Похоже, что энергия социального протеста была израсходована первым поколением раскольников, а затем приняла характер не борьбы, а бегства из «царства Антихриста», явившегося в облике Петра. 

Одним из ближайших последствий раскола стало оскудение веры. Старообрядцами становились люди искренно верующие, что далеко не всегда можно сказать о тех, кто оставался в лоне официальной церкви. Ведь старообрядчество – это не спокойная жизнь и карьера в рамках господствующей церкви, а вечные гонения и двойная подать. 

Впрочем, провал программы оцерковления, за которую так или иначе ратовали все ревнители благочестия в середине XVII века, должен был привести к торжеству противоположной тенденции – обмирщению, следствием чего и стало падение градуса религиозности. И в этом отношении все боголюбцы были изначально обречены на поражение, ведь они противились ветрам времени, дующим даже в России в сторону Просвещения и секуляризации.

Раскол ослабил позиции церкви в обществе и государстве. И без того сильно зависимая от царской власти, она принуждена была вновь искать помощь и защиту у государя. Церковная автономия сжималась как шагреневая кожа. Реформа и раскол, падение Никона, последовавшее в начале XVIII века упразднение патриаршества и учреждение Синода, окончательное оформление абсолютизма – все это были звенья одной цепи…

Крещение огнем 

Массовые самосожжения старообрядцев – так называемые «гари» – стали одной из мрачнейших страниц в истории русского раскола 

Их причинами были не только фанатизм приверженцев старой веры, но и жестокость властей, ставивших раскольников перед выбором – смерть принудительная или добровольная. 

Самоубийства противников нововведений начались уже в 1660-х – правда, тогда они не сжигали себя, а морили голодом. Первенствовал здесь отшельник Капитон, ушедший еще до церковной реформы в заволжские леса, где собрал множество последователей. «Капитоны» считали, что если все священники и архиереи изменили вере, то совершаемые ими таинства являются недействительными, а жить без таинств и церкви истинный христианин не может. Спасти свою душу в таком случае можно только отречением от мира, а в идеале – от самой жизни. Те, кто в это верил, закрывались в избах или землянках (порой с женами и детьми) и голодали до смерти. Чтобы устоять против соблазнов, «морильщики» просили запирать их снаружи. 

В 1665 году начались самосожжения – этот способ самоубийства был гораздо более быстрым и массовым, чем голодание. Князю Ивану Прозоровскому доложили, что в Нижегородском уезде «чернецы, когда пришли стрельцы, запершись в кельях, зажгли их и сгорели». В том же году в Вологде сожгли себя в срубах девять человек, а в следующем – уже одиннадцать. В 1672-м гари обрели другой масштаб: на Нижегородчине сгорели «тысячи с две» старообрядцев. Семь лет спустя произошло самосожжение в Тобольском уезде, на речке Березовке, где погибло 1700 человек. После этого центром гарей стало Пошехонье: там под влиянием проповедей о «последних временах» сжигались целые деревни. Местным властям едва удалось спасти от смерти жителей города Романова (ныне Тутаев), пожелавших коллективно сжечься или утопиться – «идти в огонь или в воду». Но надо сказать, что среди староверов нашлись и ярые противники гарей: старец Ефросин приравнял их к самоубийству, обрекающему человека на вечные муки. 

В 1685 году были приняты «Двенадцать статей» царевны Софьи, одна из которых гласила: «расколщиков» «по трикратному у казни допросу, буде не покорятся, жечь в срубе и пепел развеять». Многие тысячи старообрядцев бежали тогда на окраины Руси, но и там их находили воинские команды, силой заставлявшие принимать причастие и креститься тремя перстами. 

Все эти события резко усилили влияние проповедников, объявлявших самосожжение «крещением огнем», которое будто бы обеспечивало мученикам райские кущи. После этого гари стали частыми и еще более массовыми, особенно в Олонецком крае – нынешней Карелии. В 1687 году около 3000 староверов заперлись в Палеостровском монастыре, а при попытке его штурма сожгли себя. В 1693-м то же повторилось в Пудожском погосте, где в церкви сгорело 800 человек. Самосожжения происходили в Заволжье и Сибири, причем к староверам присоединялись противники петровских преобразований, в том числе знатные. В 1722 году князь Петр Мышецкий, сосланный на Север друг царевича Алексея, сжег себя в срубе вместе со ста приверженцами. 

Со временем самосожжения стали не такими многочисленными, но не прекратились. В 1743-м новые репрессии властей вдохновили на самоубийство на реке Умбе старца Филиппа (основателя филипповского согласия старообрядцев) и 70 его учеников. В дальнейшем подобные случаи происходили лишь изредка – обычно во время войн или переписей населения, которые воспринимались как наступление «царства сатаны». Так, в 1896 году 25 человек, желавших избежать всероссийской переписи, обрекли себя на страшную смерть, согласившись быть закопанными заживо, а перепись 1926 года сопровождали два самосожжения в Сибири. Это были последние гари. 

                                                                                                                                                                          Вадим Эрлихман

Фото: FINE ART IMAGES/LEGION-MEDIA, WIKIPEDIA.ORG, ЖУРНАЛ «ВСЕМИРНАЯ ИЛЛЮСТРАЦИЯ» 1882, LEGION-MEDIA