Самозванцы Страны Советов

После 1917 года выдавать себя за коронованных особ могли только сумасшедшие. У расчетливых авантюристов появился другой репертуар. Многим он известен по «Золотому теленку» – незабываемому роману Ильи Ильфа и Евгения Петрова

Историю о «детях лейтенанта Шмидта», с которой начинается вторая книга, посвященная приключениям Остапа Бендера, писатели взяли из жизни. Словосочетание «сын лейтенанта Шмидта» крепко запомнилось всем, кто следил за судебным процессом над революционным морским офицером. Многие ходатайствовали перед императором за смягчение участи лейтенанта, поднявшего мятеж на Черноморском флоте, но судьи оставались непреклонными. Петра Шмидта приговорили к смертной казни. Чтобы несколько смягчить ситуацию, газеты почти ежедневно завершали свои корреспонденции информацией о том, что несовершеннолетний сын лейтенанта Шмидта, находившийся при отце во время мятежа, отпущен из-под ареста и на скамье подсудимых не появится. 

Мода на героев 1905 года возникла в 1924-м, когда страна загодя готовилась к 20-летию Первой русской революции. Повсюду появлялись улицы, парки, клубы имени потемкинцев, Николая Баумана и Петра Шмидта. Тут-то мошенники и вспомнили о его сыне… В течение нескольких лет ни один митинг не обходился без выступления самозваного сына лейтенанта Шмидта. Какую корысть они с этого имели? Во-первых, минуту славы. Во-вторых, нередко – скромный обед после митинга и небольшую сумму денег «на дорожные расходы». Всё почти в точности как в «Золотом теленке». Аферисты гастролировали по стране с воспоминаниями о героическом отце, казненном «царскими сатрапами». Таких самозванцев в середине 1920-х было немало – и фантазия Ильфа и Петрова о «Сухаревской конвенции», которую «дети» подписали, чтобы установить каждому свою территорию, вполне соответствует криминальной реальности того времени. Конечно, долго продержаться на подобной легенде мошенники не могли – и после первых разоблачений верить им перестали. 

А настоящий сын революционного лейтенанта – Евгений Петрович Шмидт – в годы Гражданской войны примкнул к белым и в 1920-м вместе с другими врангелевцами эвакуировался из Крыма в Галлиполи. Жил в Праге, потом в Париже, где и умер в 1951 году. Вполне вероятно, что он читал «Золотого теленка»: роман публиковался в парижском эмигрантском журнале «Сатирикон». В СССР об антисоветском потомке героя революции старались не вспоминать. 

Горе-княжна и «брат комиссара» 

Мотив самозванчества в Стране Советов не угасал. Инвалиды Первой мировой и Гражданской, просившие милостыню по поездным вагонам, пели жалостливые песни, в которых выдавали себя за незаконнорожденных сыновей графа Толстого. Но пожалуй, даже самые наивные слушатели воспринимали эти откровения как своеобразный юмор. Хотя время от времени появлялись и более серьезные самозванцы, крепко убежденные в своей правоте. 

Некоторые, например, пытались выдать себя за братьев или сыновей Владимира Ленина или Иосифа Сталина, но такие поползновения быстро заканчивались как минимум принудительным лечением. Расчетливые мошенники должны были выбирать менее громкие имена и иметь достаточно скромные запросы. 

Лейтенант Петр Шмидт, в 1905 году возглавивший восстание на крейсере «Очаков»

Так, в начале 1920-х годов сразу в нескольких советских учреждениях появились заявления некоей Александры Петровны Кропоткиной, которая представлялась побочной дочерью покойного князя-анархиста Петра Кропоткина и на этом основании просила государство выделить ей небольшой пенсион. Получив материальную помощь, она вошла во вкус и стала требовать возвращения ей дома в Петрограде, в Дмитровском переулке, якобы принадлежавшего ее семье. Узнав об этом, вдова знаменитого анархиста с возмущением заявила, что никакие дома в бывшей столице Кропоткину никогда не принадлежали. Начался суд. Бойкая «дочь князя» назвала имя своей матери. Оказывается, ее родила от Кропоткина сама Вера Засулич – известная своим покушением на петербургского градоначальника революционерка, к моменту «споров о доме» уже покойная. Воспитывать девочку ни мятежный князь, ни Засулич не могли, и Александра, по ее словам, провела детство в доме троюродного брата отца – Сергея Алексеевича Кропоткина, который в царские времена служил аж директором банка. 

Суд, не сумев разобраться в этих семейных хитросплетениях, отправил дело на доследование. Выяснилось, что Сергей Кропоткин действительно проживал в доме, на который претендовала Александра Петровна. Но был он не банкиром, а потомственным офицером. При этом его родство с князем-анархистом не удалось ни установить, ни опровергнуть. Скорее всего, самозванка была просто жертвой военного и революционного времени, не имела сведений о собственных родителях и мечтала получить выгоду от своей громкой фамилии. Ведь Петра Кропоткина в Советской России почитали. 

Менее трогательна и безобидна история лихого одессита Михаила Падруля, который изготовил себе документы на имя инженера Сельстроя Михаила Петровича Александрова. Фамилию – вроде бы самую обыкновенную – он выбрал не случайно. Прицел был нешуточный: выдать себя за брата тогдашнего комиссара революционного крейсера «Аврора», видного партийного деятеля Александра Петровича Александрова (который, правда, при рождении получил фамилию Бар, сменив ее на волне Февральской революции). В 1931 году Падруль, намекая на свое родство с влиятельной персоной, добился приема у руководства Гидротрансстроя. 

Падруль отчаянно рисковал. Александров был жив-здоров и в любой момент мог разоблачить фальшивого родственника. По всей вероятности, именно поэтому мошенник выпросил у чиновников назначение в Новосибирск, подальше от морей и кораблей. 

В Новосибирске он получил квартиру, должность с высоким окладом, да еще и подъемные на обустройство. Ездил по области с инспекциями, по-хлестаковски пользовался благами, связанными с такими поездками… Но, как и многих авантюристов, Падруля подвела любовь к легким деньгам. Он приобрел вредную привычку занимать крупные суммы без отдачи. Один из кредиторов, потерявший надежду вернуть свои кровные рубли, написал на лже-Александрова заявление в милицию. Новосибирские следователи быстро во всем разобрались – и самозванец оказался под конвоем. 

Расстрелянный лжекомдив 

Выдавать себя за особ, приближенных к революционной власти, было сподручнее далеко от столиц. Пожалуй, самым колоритным самозванцем на Урале оказался в начале 1930-х Иван Тимофеевич Третьяков, работавший на пермском заводе имени Дзержинского инспектором по технике безопасности. Обыкновенный рабочий придумал себе архигероическую биографию революционера и участника Гражданской войны. По его словам, подпольную деятельность против царского режима он начал едва ли не подростком в Донбассе. Несколько раз менял фамилии. За организацию забастовки в паровозостроительных мастерских был арестован и более года отсидел в Екатеринославской тюрьме – какой, право, революционер без тюремного срока? Сразу после Октября Третьяков якобы резво взялся за дело: «обезоруживал жандармерию и расстреливал по Екатерининской железной дороге». А в марте 1919-го был «назначен на царицынский фронт командиром 42-й дивизии». Сражался за Крым, участвовал во взятии Перекопа. 

Рассказывая об этом, он сыпал громкими фамилиями: «Знают меня товарищи Чубарь, Петровский, Молотов, Ворошилов, Магидов, Межлаук и другие, в старое время и по сегодняшний день». Потом, по утверждению Третьякова, его перебросили на польский фронт – ни много ни мало армейским комиссаром. Молодые пермские партийцы слушали его, широко раскрыв рты от восхищения. 

Конечно, многие сомневались: не привирает ли? Но ему верили многоопытные местные руководители: почему бы «в нашей единственной в мире рабоче-крестьянской стране» не быть таким скромным героям из народа? Партийную бюрократию Третьяков устраивал как умелый пропагандист революционных идеалов, буквально живая легенда. К тому же он подтверждал свои рассказы документами, включая бумаги – с виду достоверные – о награждении его тремя орденами Красного Знамени. Это производило сильное впечатление. 

Фантазировал он размашисто и, надо признать, талантливо. Например, о своем знакомстве с Вячеславом Молотовым рассказывал примерно так. Якобы Третьяков тогда командовал дивизией, шло наступление белых, и он приказал расстрелять отступающих коммунистов. Молотов приехал с инспекцией: «Кто тебе, Третьяков, дал право расстреливать большевиков?» В ответ «комдив» дал уполномоченному ЦК увесистую оплеуху, тот упал. А Третьяков – совсем как герой какого-нибудь боевика про Гражданскую войну – заявил: «А тебе, товарищ Молотов, кто дал право защищать коммунистов, организованно предающих революцию?» Завершал этот душещипательный рассказ самозванец как заправский писатель: «Встал Молотов, отряхнулся и обнял меня. С тех пор мы лучшие друзья». 

Иногда Третьяков исчезал. Свои отлучки объяснял горделиво: побывал в Москве, гостил у Клима Ворошилова, а потом с Молотовым ездили на курорт. Что же имел с этого самозваный комдив? По столичным меркам выгода была скромной. Регулярные конверты от партийной организации – материальная помощь заслуженному ветерану. Суммы там были небольшие, но Третьякову хватало. Отправляли его и отдыхать в лучшие санатории. Подкармливали «старого большевика» также встречи с молодежью. 

Года три бдительные товарищи свято верили его россказням! Но… в 1934-м был снят с должности первый секретарь Пермского горкома Иван Корсунов. Под следствие попали многие коммунисты города, включая Третьякова. Тут-то и выяснилось, что никаким армейским комиссаром пермский Мюнхгаузен не был. Он действительно в годы Гражданской служил в Красной армии – но вовсе не на командных должностях. Следователи стали копать глубже. Оказалось, что до 1917 года Третьяков примыкал к анархистам. Но в царской тюрьме не сидел. А после Гражданской войны трудился мастером в различных депо. И вот тут его в самом деле привлекли к суду – только не царскому, а советскому, народному. «За систематическое хищение цветных металлов» в депо. Третьяков не стал ждать приговора, пустился в бега. Бежал с Украины аж до Иркутска. А потом осел в Перми – с поддельными документами. Сначала выдал себя за инженера, а потом и за героя сражений на деникинском фронте. 

Попутно выяснилось, что у него имелось несколько родных братьев, один из которых – Трифон Тимофеевич – служил в Москве, в НКВД. Возможно, изначально фантазию афериста пробудила зависть к карьере брата. Лжекомдива приговорили к восьми годам лагерей. А в суровом 1937-м тройка УНКВД разглядела в его деле «контрреволюционную деятельность», и самозванца расстреляли. 

От наркома до царя 

Каждая из этих историй могла бы украсить сагу Ильфа и Петрова. Неудивительно, что сюжетом о самозванцах не мог не прельститься и их коллега по редакции газеты «Гудок» Михаил Булгаков. Для родного издания он написал лихой фельетон «Лжедмитрий Луначарский». 

Упоминать всесильного основоположника пролетарской культуры в юмористическом ключе было делом рискованным, но Булгаков на это решился. Получилась история о том, как фальшивый брат наркома просвещения по имени Дмитрий обратился в некое провинциальное учреждение с жалобой, что у него украли документы, деньги и чемодан, а он прислан из Москвы, чтобы это учреждение возглавить. Бюрократы по-гоголевски засуетились. Их начальника как раз вызвали в столицу, и потому заявление гостя выглядело правдоподобно. Самозванца приодели, выдали ему 50 рублей в счет жалованья, после чего… «Дмитрий Васильевич скрылся в неизвестном направлении». Самому Анатолию Луначарскому эта реприза понравилась: над фельетоном он заливисто хохотал. Тем более что история получилась жизненная: об аферистах такого рода нарком частенько узнавал из самых разных источников. 

Эти мотивы еще колоритнее проявились в комедии Булгакова «Иван Васильевич», написанной в середине 1930-х годов. Ее главный герой – управдом Иван Бунша-Корецкий – случайно перенесся в XVI век и с помощью расторопного воришки Жоржа Милославского сумел выдать себя за царя Ивана Грозного. Многим из нас эта история известна по фильму Леонида Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию», снятому в 1973 году. А Булгаков просто хотел посмеяться над тем, что быть управдомом в советской реальности было существенно выгоднее, чем царем. И добавил к коммунальной действительности многоквартирных домов львиную долю веселой фантастики. Впрочем, по вышедшему на экраны уже в брежневскую эпоху фильму трудно представить, что изначально в булгаковской комедии действие разворачивалось в годы первых советских пятилеток. 

Фото: LEGION MEDIA, РИА Новости