Путешествие Дюма

Портрет писателя Александра Дюма (1802–1870). Худ. У. Г. Пауэлл. 1855 год

Самый популярный у наших читателей зарубежный писатель на протяжении многих лет мечтал побывать в России. Его интересовала заснеженная страна, похоронившая Великую армию Наполеона. Смешение Востока и Запада, Европы и Азии – это во вкусе создателя «Графа Монте-Кристо». И Дюма надеялся увидеть эту землю во всем великолепии невообразимой империи. Однако в окружении российского императора Николая I его считали персоной нон грата.

Нежеланный гость

Эпопея началась в конце 1830-х годов. К тому времени Дюма еще не написал своих лучших романов, но уже царил на парижских подмостках как плодовитый и модный драматург, коллекционируя награды от европейских монархов – со страстью, которая сопровождала любое начинание неуемного внука гаитянской рабыни. Он послал Николаю I парадно оформленную рукопись своей драмы «Алхимик», а почтительное посвящение многозначительно подписал: «Александр Дюма, кавалер бельгийского ордена Льва, ордена Почетного легиона и ордена Изабеллы Католической».

Министр просвещения Сергей Уваров счел известного писателя полезным человеком и стал хлопотать о награждении его орденом Святого Станислава III степени. Но император ответил холодно: «Довольно будет перстня с вензелем». Николаю I не нравились новомодные французские пьесы. Конечно, перстень драматург принял. И даже торопил русских корреспондентов, которые не спешили с присылкой царского подарка. Однако по ордену тосковал. И сделал атакующий выпад. Дюма написал роман о судьбе декабристов – «Записки учителя фехтования, или Восемнадцать месяцев в Санкт-Петербурге».

Разумеется, французская публика сочувствовала мятежным героям романа – и в первую очередь Ивану Анненкову и его возлюбленной, француженке-модистке Полине Гёбль, которая отправилась вслед за женихом в ссылку. Именно Дюма первым поведал миру эту романтическую историю. Неудивительно, что в России роман запретили. Много лет спустя Дюма в мемуарах привел такой исторический анекдот: «Княгиня Трубецкая, друг императрицы, супруги Николая I, рассказывала мне: Однажды царица уединилась в один из своих отдаленных будуаров для чтения моего романа. Во время чтения отворилась дверь, и вошел император Николай I. Княгиня Трубецкая, исполнявшая роль чтицы, быстро спрятала книгу под подушку. Император приблизился и, остановившись против своей августейшей половины, дрожавшей больше по привычке, спросил:

– Вы читали?

– Да, государь.

– Хотите, я вам скажу, что вы читали?

Императрица молчала.

– Вы читали роман Дюма "Учитель фехтования".

– Каким образом вы знаете это, государь?

– Ну вот! Об этом нетрудно догадаться. Это последний роман, который я запретил».

Словом, в царствование Николая I Дюма в Россию не пускали, хотя он несколько раз по разным каналам пытался добиться от русского монарха разрешения на такую поездку. Ситуация изменилась лишь при новом императоре, который не считал крамолой сочувствие декабристам. В начале 1858 года в Париже Дюма познакомился с молодым графом Григорием Кушелевым-Безбородко – наследником немалого состояния, посвятившим себя меценатству, путешествиям и литературе. Граф публиковал очерки под псевдонимом Грицко Григоренко, затеял издание журнала «Русское слово», покровительствовал писателям и шахматистам. Надо сказать, что французский романист умел обхаживать меценатов. Кушелев-Безбородко не только пригласил автора «Трех мушкетеров» погостить в своем петербургском дворце, но и пообещал устроить ему увлекательную поездку по всей империи. Вместе с Дюма в Россию направились медиум Даниэль Юм и художник Жан-Пьер Муане. А еще писателя сопровождали личный секретарь и слуга.

«Лев настоящей минуты»

Ранним июньским утром 1858 года пароход доставил в Кронштадт не просто знаменитого писателя, но и одновременно владельца, главного редактора, единственного автора и специального корреспондента парижского журнала «Монте-Кристо». Дюма даже после обильных пиров не забывал сочинять и отправлять во Францию свои путевые заметки, в которых хватало остроумных наблюдений. За время пребывания в России он написал несколько томов таких очерков, а еще успел перевести на французский роман Ивана Лажечникова «Ледяной дом», несколько повестей Александра Пушкина и добрый десяток русских стихотворений. Секрет подобной плодовитости разгадать невозможно. Наличие штата соавторов во главе с Огюстом Маке тоже ничего не объясняет. Остается только удивляться.

Дюма была необходима постоянная смена ярких событий – новые города, диковинные традиции, легенды, необычные гастрономические впечатления. Этот своеобразный допинг помогал ему работать – в режиме белки в колесе. При этом со стороны его легко можно было принять за беззаботного рантье, шумно прожигающего жизнь.

На родине писателя в прессе появлялись довольно едкие карикатуры, посвященные его путешествию по России

На таможне офицер деловито спросил Дюма, чем он занимается. Француз пожал плечами: «Пишу». – «Ну, это понятно, а занимаетесь-то чем?» – «Покупаю гусиное перо и пишу», – пояснил Дюма с улыбкой. В регистрационной книге так и обозначили: «Александр Дюма – торговец пером». Доля истины в этой аттестации была: он обладал не только литературным, но и коммерческим дарованием.

В России модный писатель нашел сотни горячих поклонников, давно успевших полюбить его романы и пьесы. Франкоязычное дворянство читало эти сочинения в оригинале. Но имелись и русские переводы «Трех мушкетеров» и «Графа Монте-Кристо». Поэтому вряд ли кому-то покажется странным тот невиданный ажиотаж, который вызвал в Петербурге приезд Дюма. Во дворце Кушелева-Безбородко романиста встретили с церковным хором и приготовили для дорогого гостя лучшие покои с видом на Неву. В прежние времена в этих комнатах принимали Екатерину Великую, и ее тень будоражила воображение писателя. С утра к особняку стекались зеваки – поглядеть на львиную гриву Дюма.

Иван Панаев, один из фундаторов журнала «Современник», писал не без доли иронии: «…весь Петербург в течение июня месяца только и занимался г-ном Дюма. О нем ходили различные толки и анекдоты во всех слоях петербургского общества; ни один разговор не обходился без его имени, его отыскивали на всех гуляньях, на всех публичных сборищах, за него принимали бог знает каких господ. Стоило шутя крикнуть: "Вон Дюма!" – и толпа начинала волноваться и бросалась в ту сторону, на которую вы указывали. Словом, г-н Дюма был львом настоящей минуты». Еще категоричнее и горше комментировал всеобщее преклонение перед заезжей знаменитостью Александр Герцен: «Со стыдом, с сожалением читаем мы, как наша аристократия стелется у ног А. Дюма, как бегает смотреть "великого и курчавого человека" сквозь решетки сада, просится погулять в парк к Кушелеву-Безбородко».

Панаевская дача

Поэт Лев Мей, автор исторических драм «Псковитянка» и «Царская невеста», как-то на кушелевском приеме выпил лишний бокал и… принялся горячо бранить Дюма за то, что шумная слава для него-де важнее подлинного святого искусства. Все едва не закончилось дуэлью. Впрочем, какой же роман без ссор? Хотя друзей в России француз нашел гораздо больше.

Вергилием в чистилище русской литературной жизни стал для него писатель Дмитрий Григорович, автор известных в то время повестей «Деревня» и «Антон-Горемыка». Для Дюма он оказался сущим кладом: многие в Петербурге свободно изъяснялись по-французски, но Григорович умел шутить как завсегдатай парижских салонов. Как-никак его мать звали Сидонией де Вармон, и она вышла замуж за русского гусара после того, как парижские революционеры казнили ее отца… Григорович не уставал знакомить французскую знаменитость с русскими литераторами. Хлопотал, предварял визиты Дюма.

Авдотья Панаева отнюдь не с восторгом вспоминала о любившем бывать у нее на даче Александре Дюма: «Боже мой, как я обрадовалась, когда Дюма приехал наконец прощаться перед своим отъездом на Кавказ!»

Романист при помощи Григоровича перевел на французский язык три стихотворения Некрасова: «Забытая деревня», «Еду ли ночью по улице темной…» и «Княгиня» – и без проволочек опубликовал их в «Монте-Кристо». Правда, сюжет последнего стихотворения Дюма оспорил. У Некрасова овдовевшая русская дворянка вторично выходит замуж в Париже за простого доктора-француза, и тот предает ее. Дюма навел справки о прототипах и написал такое уточнение к балладе: «Госпожа Воронцова-Дашкова вышла во Франции замуж за дворянина, занимавшего в обществе по меньшей мере то же положение, что и его супруга; его состояние превышало богатство жены… она умерла среди роскоши, в одном из лучших домов Парижа… окруженная неусыпной заботой мужа, который в течение трех месяцев ее болезни не выходил из дома».

Дюма отдавал должное петербургским литературным салонам, но особенно ему приглянулась дача Панаевых под Ораниенбаумом (ныне город Ломоносов). И дело не только в том, что в этом уютном шале можно было побеседовать с лучшими российскими литераторами, завсегдатаями журнала «Современник». Всех затмевала хозяйка – Авдотья Панаева. Француз впервые увидел яркую писательницу, женщину современных взглядов, непохожую на карикатурных эмансипе. Красива, остроумна, хозяйственна – она притягивала. Кстати, сама Панаева оставила о Дюма ворчливые воспоминания. Ее мемуары – одна из самых талантливых русских книг этого жанра, но одновременно и одна из самых пристрастных. Возможно, бесцеремонные визиты шумного француза ей действительно досаждали. Но не исключено, что за этим сарказмом кроется ревность, мотивов которой мы никогда не узнаем.

А Дюма снова и снова вторгался к Панаевым, чтобы перекусить и подышать загородным воздухом в беседке. Панаева язвила: «Раз я нарочно сделала для Дюма такой обед, что была в полном убеждении, что по крайней мере на неделю избавлюсь от его посещений. Я накормила его щами, пирогом с кашей и рыбой, поросенком с хреном, утками, свежепросольными огурцами, жареными грибами и сладким слоеным пирогом с вареньем и упрашивала поесть побольше. Дюма обрадовал меня, говоря после обеда, что у него сильная жажда, и выпил много сельтерской воды с коньяком. Но напрасно я надеялась: через три дня Дюма явился как ни в чем не бывало и только бедный секретарь расплатился вместо него за русский обед. Дюма съедал по две тарелки ботвиньи с свежепросольной рыбой. Я думаю, что желудок Дюма мог бы переварить мухоморы!»

До мухоморов не дошло, а остальное французского романиста вполне устраивало. Он даже попросил своего секретаря зарисовать панаевскую дачу, чтобы построить под Парижем точно такую же. И чтобы там подавали точно таких же поросят!

Поход Александра Великого

К белым ночам писатель не поспел, и все-таки звезды над Невой восхитили его: «Я не видел ничего подобного ночам Петербурга. Да, стихи Пушкина прекрасны, но все же это – поэзия человека, а петербургские ночи – это поэзия божества». Однако Дюма, несмотря на грузное телосложение, упрямо следовал первому закону путешественника – не сидеть на месте. За восемь месяцев он увидел Россию от Валаама до Тифлиса (ныне Тбилиси). В городе Петра визитер задержался всего лишь на полтора месяца, после чего поспешил в Первопрестольную.

В Москву Дюма направился в поезде. Железнодорожное путешествие из Северной столицы заняло ровно 26 часов. По прибытии писателя сразу же окружило московское радушие камергера Дмитрия Нарышкина. Он приготовил для Дюма уютный особняк в Петровском парке – такими роскошествами, вероятно, не погнушался бы сам граф Монте-Кристо. Но автор знаменитых романов не собирался засиживаться в чертогах. В первый же вечер он устремился к Кремлю. Оказалось, что парижанин давненько мечтал увидеть Кремль в лунном свете. И цитадель царей московских не разочаровала его: «Я вернулся изумленным, восхищенным, покоренным». А в саду «Эльдорадо» на окраине города уже готовили экзотическое действо «Ночь графа Монте-Кристо» – с участием соколовского хора цыган и полковых оркестров. Билеты продавались по рублю серебром. В ночном небе над Москвой фейерверком вспыхнул вензель Дюма. Виновник торжества поглядывал на эти игрища не без иронии.

После Белокаменной Дюма «спешил приветствовать красавицу Волгу», а потом добрался и до Кавказа. В Нижнем Новгороде он познакомился с прототипами героев «Учителя фехтования»: Анненковы жили там после сибирской ссылки. Такие встречи не забываются: автор и его «персонажи» не разочаровали друг друга.

Александр Дюма в кавказском костюме. Тифлис, 1859 год

Повсюду Дюма пировал, охотился, держал пари – и изучал русский характер. Вот одно из его наблюдений: «Никогда не смотрите два раза на какую-то вещь, которая принадлежит русскому, поскольку, какова бы ни была ее цена, он вам ее подарит».

И всюду его кормили до отвала. После сытного обеда, к удивлению русских сотрапезников, Дюма всякий раз деловито отправлялся на кухню, где языком жестов просил повара записать рецепт. Прислуга с изумлением взирала на суетливого иностранного барина. В России писатель научился готовить курник, пирог с яйцами и цыплятами, осетрину по-славянски, уху, варенье из роз с медом и корицей. Даже когда калмыки угостили Дюма жареной лошадиной ляжкой, он уплетал и нахваливал. К водке не привык, а разнообразные вина пил не без удовольствия.

С особым восторгом писатель вспоминал кавказскую пирушку. Уважаемого гостя потчевали отменным шашлыком. В своей кулинарной книге Дюма поведал всему миру об этом блюде: «Берут баранину, лучше всего филейную часть, режут на ровные куски величиной с орех, кладут на 15 минут в маринад, состоящий из уксуса, лука, перца и соли. В это время следует подготовлять миску древесного угля, на котором вы жарите мясо. Выньте мясо из маринада и насадите на железный или деревянный стержень вперемежку с кольцами лука. Мясо нужно обжарить со всех сторон, постоянно переворачивая вертел. Если хотите, чтобы ваш шашлык был совсем острым, оставьте мясо в маринаде на всю ночь».

К тому времени исход Кавказской войны не вызывал сомнений: совсем скоро, через несколько месяцев, Шамиль будет окружен в Гунибе. Но Дюма жаждал сильных ощущений и мечтал провести ночь в палатке мятежного имама. Познакомиться с Шамилем ему не довелось, зато однажды на казаков, сопровождавших писателя на горной дороге, напали горцы. Дюма оживился, начал отстреливаться. Впрочем, поговаривали, что это была инсценировка, а джигитов, которые изображали убитых, загримировали бараньей кровью.

В Дагестане Дюма привечал Иван Багратион – племянник знаменитого полководца, которым писатель восхищался. Кавказское гостеприимство превосходило даже фантазию романиста. «Вам не кажется, что меня здесь принимают за потомка Александра Великого?» – спросил француз

Багратиона. Тот улыбнулся: «Ну уж нет, мы вас принимаем за самого Александра Великого!»

Друг России

Путевые заметки Дюма – остроумные, несколько легкомысленные, отчасти завиральные – напоминали сказки «Тысячи и одной ночи». Чего в них точно не было, так это высокомерия и политической клеветы. Конечно, за писучим иностранцем послеживали жандармы, но лишь в одном из множества своих отчетов соглядатаи отметили некоторые шероховатости в поведении писателя: «Во время нахождения г-на Дюма в Астрахани он вел себя тихо и прилично, но заметно разговоры его клонились к хитрому разведыванию расположения умов по вопросу об улучшении крестьянского быта и о том значении, какое могли бы приобрести раскольнические секты в случае внутреннего волнения в России».

Улица в Тифлисе. Рисунок художника Жан-Пьера Муане, сопровождавшего французского романиста в его поездке по России. 1858 год

При этом даже самые острые сюжеты, такие как война с горцами или отношение к раскольникам, Дюма в своих заметках преподносил миролюбиво. И восхищался тем, как русские относятся к истории, к своему прошлому. Как сохраняют традиции героев Измаила и Бородина, как передают из уст в уста легенды об основании Троице-Сергиевой лавры…

«Русские преклоняются перед историей своей страны. В этом благоговении к прошлому – великое будущее», – писал Дюма не без грусти. Ведь его родную Францию в то время сотрясали политические распри.

Русские репортажи в «Монте-Кристо» стали веской отповедью запискам Астольфа де Кюстина, представившего Россию эдакой «империей зла». Жизнелюбие романиста оказалось несовместимым с русофобией. Дюма рассмотрел в России державу великих возможностей, империю, которой все по силам, рассказав французам о стране, которую хочется познавать.

Что почитать:

Чертанов М. Дюма. М., 2014 (серия «ЖЗЛ»)

Шопп К. Александр Дюма. Гений жизни. М., 2014