Главный лозунг революции

Сто лет назад, в сентябре 1917 года, была официально провозглашена Российская республика. Идея установления республиканского строя в стране имела давнюю традицию. Целые поколения борцов со «старым порядком» формулировали ее ясно и, как им казалось, просто: «Долой самодержавие!»

9 января 1905 года на Васильевском острове. Худ. В.Е. Маковский. Этюд к картине. 1900-е годы (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Если под самодержавием понимать исключительно единовластие, то историю упомянутого лозунга в императорской России следует вести, видимо, с известной «затейки верховников» 1730 года, пытавшихся ограничить власть императрицы Анны Иоанновны.

Однако российское самодержавие ассоциируется не только с единовластием как таковым, но и с монархическим режимом Романовых в целом. В данном случае речь должна идти не о попытках гвардейско-сановных верхов ограничить в свою пользу власть самодержца, а об общественной оппозиции традиционному политическому режиму.

Дворцовые перевороты

И все-таки историю этой оппозиции представляется верным отсчитывать не с призывов первых радикалов – декабристов, попробовавших реализовать рассматриваемый лозунг на практике, а с событий XVIII века. А именно – с дворцовых переворотов. Именно они, их, как иногда казалось, бесконечная череда заставили часть дворянства усомниться в неразрывном единстве понятий «государь» и «отечество».

Конечно, долг перед сюзереном считался членами первого сословия России принципом основополагающим, а потому нарушение присяги монарху для них являлось непростительным грехом. Но, как показали события середины и второй половины XVIII века, когда свержение монарха происходит ради блага страны или возвращения престола законному владельцу (а как раз этим участники любого заговора и объясняли свои действия), в нарушении присяги, оказывается, можно видеть не грех, а чуть ли не исполнение гражданского долга.

Тем самым в умах и душах части дворянства поселялось смятение, результатом которого стало то, что понятия «государь» и «отечество» переставали быть для представителей первого сословия чем-то традиционно единым.

Возникнет рать повсюду бранна,

Надежда всех вооружит;

В крови мучителя венчанна

Омыть свой стыд уж всяк спешит… –

писал в конце XVIII столетия Александр Радищев – по определению Екатерины Великой, «бунтовщик, хуже Пугачева».

Отсюда оставался небольшой шаг до размышлений о том, что важнее для настоящего гражданина – государь или Россия. И этот непростой выбор начинал активно влиять на политическую позицию русского дворянина, в особенности – оппозиционно настроенного по отношению к власти.

Вот и Николай I в ответ на вопрос о том, почему он предпочитает прибалтийское дворянство русскому, сказал: «Потому, что они служат лично мне, а русские – России». А ведь, между прочим, именно при Николае I самодержавие достигло своего апогея.

Постановление о провозглашении России республикой от 1 (14) сентября 1917 года

Первые революционеры

Декабристы – первые российские радикалы – в массе своей отвечали на вопрос о противоположности теории и практики монархии идеям прогресса страны достаточно осторожно.

Были, безусловно, неистовые высказывания Павла Пестеля, Кондратия Рылеева, Сергея Муравьева-Апостола и Михаила Бестужева-Рюмина, в которых прозвучал призыв не только к свержению монарха, но и к физическому уничтожению всей его семьи. Некоторые из этих деятелей исходили из чисто тактических соображений, желая лишить контрреволюционные силы знамени в борьбе с «прогрессистами», другие пытались подвести под свое решение религиозную или историко-философскую базу.

«Православный катехизис», написанный Сергеем Муравьевым-Апостолом для солдат восставшего Черниговского полка, призван был объяснить им важнейшие вопросы самым доступным образом:

«Вопрос. Какое правление сходно с законом Божиим?

Ответ. Такое, где нет царей. Бог создал всех нас равными и, сошедши на землю, избрал апостолов из простого народа, а не из знатных и царей.

Вопрос. Стало быть, Бог не любит царей?

Ответ. Нет! Они прокляты суть от Него, яко притеснители народа, а Бог есть человеколюбец».

Ходынка. Худ. В.Е. Маковский. 1896–1901 годы. На Ходынском поле в Москве во время гуляний, устроенных по случаю коронации Николая II, в давке погибло более тысячи человек (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Не менее категоричен в своем «Воззвании» и Михаил Бестужев-Рюмин, по поводу смерти императора Александра I писавший: «Все бедствия русского народа проистекали от самовластного правления. <…> Смертью тирана Бог ознаменовывает волю свою, дабы мы сбросили с себя узы рабства, противные закону христианскому».

Однако подавляющее большинство декабристов оказались в своих высказываниях гораздо осторожнее. Иван Якушкин считал, что тайное общество декабристов имело своим устремлением благо России в самом широком смысле этого слова. Гавриил Батеньков в показаниях на следствии утверждал, что целью выступления 14 декабря 1825 года было «ежели не оспаривать, то по крайней мере привести в борение права народа и права самодержавия» – и не более того.

«Конституция» Никиты Муравьева открывалась словами: «Опыт всех народов и всех времен доказал, что власть самодержавная равно гибельна для правителей и для обществ; что она не согласна ни с правилами святой веры нашей, ни с началами здравого рассудка». Но при этом автор «Конституции» предполагал, что после переворота Россия станет всего лишь конституционной монархией.

«Манифестом», написанным рукой диктатора восстания князя Сергея Трубецкого, предусматривалось: «1. Уничтожение бывшего Правления. 2. Учреждение временного до установления постоянного, [которое будет осуществляться] выборными». Последнее, не говоря об этом прямо, ясно намекало на возможность возвращения монархического правления, но уже в конституционной форме.

Упомянутый выше мотив, согласно которому ради блага страны можно покуситься и на права монарха, прослеживается в этих высказываниях весьма отчетливо, но в данном случае, в отличие от текстов, вышедших из-под пера декабристских радикалов, об уничтожении императора и его семьи нет ни слова. По справедливому замечанию исследователя Ирины Худушиной, декабризм развивался в основном в идейно-теоретических пределах конституционного монархизма. В этой связи даже убийство отдельного монарха для дворянских революционеров не означало отрицания самого института монархии. Оно являлось лишь протестом против самодержавия как формы единовластия или против правления царя, не оправдавшего надежд общества.

На улицах Петрограда в 1917 году (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Великие реформы и самодержавие

Все стало меняться в 1850-х годах, чему способствовали два процесса, дополнявшие и усиливавшие друг друга.

С одной стороны, самодержавие постепенно то ли теряло способность отвечать на вызовы времени, то ли предпочитало не замечать этих вызовов, считая их необязательными или не слишком значимыми именно для России. Дальнейшее существование монархии настоятельно требовало неординарных шагов, ведущих хотя бы к минимальному разделению власти монарха с обществом. Романовы же к столь радикальной модернизации действующей модели правления были совершенно не готовы, несмотря на то что некоторые члены ближайшего окружения Александра II размышляли о подобном варианте и даже разрабатывали конституционные проекты (например, брат императора великий князь Константин Николаевич; министр внутренних дел Петр Валуев).

А как же реформы Александра II, которые называют Великими и которые в самом деле круто изменили жизнь страны?

Увы, мало того что – при всей их значимости – преобразования 1860–1870-х годов заметно припозднились. Главная их особенность состояла в другом: разрушив фундамент Российской империи (а все сферы ее жизни действительно базировались на крепостнических отношениях), дав толчок социально-экономическому развитию страны, Великие реформы совершенно не затронули политического режима.

С другой стороны, «общество» (а вернее, та его часть, которая не желала оставаться послушно и безгласно верноподданной) делалось все более недовольным, то есть радикальным. При этом на смену дворянским радикалам шли представители разночинной интеллигенции, не ощущавшие никакого обаяния монархической власти или социально-родственных связей с ней.

Покушение на Александра II. Неизвестный художник. Вторая половина XIX века (Фото предоставлено М. Золотаревым)

«Отречение от форм антинародных»

В глазах разночинцев самодержавие являлось властью очень далекой, безоговорочно деспотичной, поддерживающей социальную и политическую несправедливость. Иными словами, радикалы-разночинцы воспринимали эту власть лишь как гнет чего-то не просто чуждого, но и бесспорно враждебного.

В прокламациях 1860-х годов при общем для них неприятии верховной власти как таковой еще чувствовалась надежда на установление компромисса с ней на устраивающих радикалов условиях. По крайней мере, в некоторых из листовок говорилось о том, что, возможно, авторитет и силу самодержавной власти удастся использовать в интересах «прогрессистов». Так, в третьем номере прокламации «Великорусс» подчеркивалось, что вопрос о низложении династии на данный момент остается спорным. По мнению авторов прокламации, народные массы оказались близки к поддержанию идеи ликвидации самодержавия, а вот образованные слои населения были еще не готовы ее безоговорочно принять.

«Видя такое разногласие между друзьями свободы, – отмечал «Великорусс», – Комитет думает, что для блага нации надобно дать время проверить свои мысли людям, считающим сохранение династии вещью совместною с конституционным правлением. Если нынешний государь добросовестно откажется от произвола, проигрыш республиканской партии будет не очень велик. <…> Что касается Комитета, он вместе с передовою частью патриотов уверен, что законность и нынешняя династия – вещи, которых нельзя соединить».

Используя мирные средства, необходимо, как считали составители прокламации, всем грамотным слоям общества подать государю адрес, где главными требованиями назывались бы принятие конституции и создание правительства, ответственного перед народом.

В следующем, четвертом номере «Великорусса» прямо утверждалось о созыве Земского собора как необходимом факте российской жизни.

Собор должен был объявить: «1. Россия в лице их [образованных людей. – Л. Л.] и народа отрекается от самодержавия и бюрократии как форм антинародных, насильственных и потому беззаконных. Россия не дает им нравственной санкции. <…> Земского собрания и выборного правления, то есть конституции, – вот чего желает народ русский и с ним вся молодая и старая Россия!

2. Династия Романовых объявляется поэтому земско-конституционною: народ еще верит в нее. Он силой окружит царя своим правительством и уничтожит бюрократию…»

Собственно, согласия верховной власти на введение конституционного правления требовали и авторы прокламации «К молодому поколению». Правда, настроены они были при этом гораздо решительнее. «Романовы, – заявлялось в прокламации, – вероятно, забыли, что они не свалились с неба, а выбраны народом. <…> Вот почему, если они не оправдают надежд народа, – долой их! <…> Нам нужен не царь, не император, не помазанник Божий, не горностаевая мантия… мы хотим иметь главой простого смертного, человека земли, понимающего жизнь и народ, его избравший».

Начало экстремизма

Идеи об адресах на высочайшее имя и прочих конституционных экивоках были решительно отброшены авторами прокламации «Молодая Россия», появившейся весной 1862 года и имевшей в контексте темы нашей статьи важные последствия.

«Молодая Россия» содержала не советы или просьбы, она чеканила безоглядные требования. «Выход из этого гнетущего, страшного положения, губящего современного человека и на борьбу с которым тратятся его лучшие силы, один – революция, революция кровавая и неумолимая, – революция, которая должна изменить радикально все, все без исключения, основы современного общества и погубить сторонников нынешнего порядка, – утверждалось там. – Мы не страшимся ее, хотя и знаем, что прольется река крови, что погибнут, может быть, и невинные жертвы; мы предвидим все это и все-таки приветствуем ее наступление, мы готовы жертвовать лично своими головами, только пришла бы поскорее она, давно желанная!»

Здесь речь идет уже не о радикализме – явлении для властей неприятном, но общественно оправданном. Радикалы предстают всего лишь людьми левых взглядов, с которыми можно и нужно дискутировать, искать компромиссы, стараясь понять их аргументы и логику. Речь идет уже о возникновении политического экстремизма – течения, приверженцы которого заранее декларируют принципиальный отказ от какого-либо диалога с властью.

При этом неумение и нежелание самой верховной власти вести диалог с людьми левых, но не экстремистских взглядов, с одной стороны, и нетерпение разночинной радикальной интеллигенции, увлеченной утопическими планами и проектами, – с другой, привели к тому, что тон в революционном лагере стали задавать именно экстремисты.

Путь от угроз прокламации «Молодая Россия» до реального выстрела Дмитрия Каракозова в Александра II 4 апреля 1866 года оказался невероятно коротким. Этот выстрел символизировал выход (пусть и в самой варварской форме) на политическую арену политического террора, который буквально на глазах становился важнейшей чертой всего революционного движения.

Террор на службе революции

Организации «Земля и воля» и «Народная воля», образовавшиеся во второй половине 1870-х годов, буднично и деловито провозгласили террор действенным и необходимым методом в борьбе с самодержцем и самодержавием.

В программе землевольцев места для самодержавия совершенно не оставалось, впрочем, они до конца так и не решили, нужны ли будущей России какие-либо государственные формы. Там говорилось: «Что касается политического идеала, то мы признаем, что в русском народе существует стремление к полному мирскому самоуправлению… По нашему мнению, каждый союз общин определит сам, какую долю общественных функций он отдаст тому правительству, которое каждая из них образует для себя».

Интересно, однако, изложение не только намеченных революционными народниками целей, но и тех методов, которые они предлагали для их достижения. А среди методов не последнюю роль играло «систематическое истребление наиболее вредных или выдающихся лиц из правительства и вообще людей, которыми держится тот или другой ненавистный нам порядок».

И хотя критерии отбора жертв «прогресса» были в данном случае чрезвычайно размыты, не подлежит сомнению, что в ряду «вредных или выдающихся лиц» император всероссийский занимал ведущее место. В глазах народников ненавистный им политический режим оказался персонифицирован в образе одного-единственного человека, что несомненно (но при этом вполне обманчиво) облегчало задачу борьбы с «тиранией и несправедливостью».

В итоге лозунг «Долой самодержавие!» незаметно, но решительно трансформировался в лозунг «Смерть самодержцу!». С указанной трансформацией были, правда, согласны далеко не все радикалы, поэтому в их лагере произошел раскол на «деревенщиков» (сторонников прежней тактики, в основном пропаганды среди крестьян) и «политиков» (предпочитавших прямую схватку с правительством). «Политики», создавшие организацию «Народная воля», провели своеобразное судебное заседание и в соответствии со своим видением ситуации вынесли смертный приговор Александру II.

Смерть или Учредительное собрание!

Заметим, что изначально некоторые положения программных и пропагандистских документов землевольцев и народовольцев не слишком соответствовали их практической деятельности.

В прокламации, изданной по поводу убийства шефа жандармов Николая Мезенцева в 1878 году, террористы обрушились на высшую бюрократию: «Отвратительно и омерзительно самодержавие, но еще более отвратительны и омерзительны те гнусные лакеи, которые курят фимиам этому самодержавию. <…> Но русское общество должно понять, что надо не клянчить, а добиваться свободы! Оно должно это понять и организоваться для борьбы с правительством».

Как бы подхватывая сказанное в этой прокламации, следующая листовка, посвященная покушению на харьковского губернатора Дмитрия Кропоткина, гремела набатом: «Смерть за смерть, казнь за казнь, террор за террор! Вот наш ответ на все угрозы, гонения и преследования правительства. Пусть оно идет прежним путем, – и не успеют еще истлеть трупы Гейкинга [адъютант Киевского губернского жандармского управления, также был убит террористами. – Л. Л.] и Мезенцева, как оно снова о нас услышит!»

Между тем неистовые призывы указанных прокламаций, вовлекавших Россию в бессмысленный круговорот «белого» и «красного» террора, странным на первый взгляд образом контрастировали со спокойными строками других документов революционных народников.

Например, в программе Исполнительного комитета «Народной воли» находим следующее: «…мы должны поставить своей ближайшей задачей снять с народа подавляющий его гнет современного государства, произвести политический переворот с целью передачи власти народу. Этим переворотом мы достигнем, во-первых, что развитие народа отныне будет идти самостоятельно… во-вторых, того, что в нашей русской жизни будут признаны и поддержаны многие чисто социалистические принципы, общие нам и народу».

Вот и в прокламации «От Исполнительного комитета», выпущенной по поводу покушения на Александра II на железной дороге в ноябре 1879 года, было сказано: «Александр II – главный представитель узурпации народного самодержавия, главный столп реакции, главный виновник судебных убийств; 14 казней тяготеют на его совести, сотни замученных и тысячи страдальцев вопиют об отмщении. Он заслуживает смертной казни. Но не с ним одним мы имеем дело. <…> Если бы Александр II сознал, какое страшное зло он причиняет России, как несправедливо и преступно созданное им угнетение, и, отказавшись от власти, передал ее всенародному Учредительному собранию… тогда только мы оставили бы в покое Александра II и простили бы ему все его преступления».

И наконец, приведем выдержки из письма Исполнительного комитета Александру III от 10 марта 1881 года, написанного революционерами сразу после убийства его отца: «Из такого положения может быть два выхода: или революция, совершенно неизбежная, которую нельзя предотвратить никакими казнями, или добровольное обращение верховной власти к народу. <…> Условия, которые необходимы для того, чтобы революционное движение заменилось мирной работой, созданы не нами, а историей. Мы не ставим, а только напоминаем их. Этих условий, по нашему мнению [значит, все-таки не по мнению Истории. – Л. Л.], два: 1) общая амнистия по всем политическим преступлениям прошлого времени, так как это были не преступления, но исполнение гражданского долга; 2) созыв представителей от всего русского народа для пересмотра существующих форм государственной и общественной жизни…»

Поражает уверенность революционеров в том, что народное представительство, отстаиваемое ими, обязательно захочет перестроить Россию на социалистических основаниях (или они надеялись это представительство и страну в целом силой заставить пойти на такую перестройку?). Еще более непонятна их надежда на то, что убийство императора станет сигналом к полномасштабной народной революции, а потому у его преемника останется только один выход – отказ от самодержавия как политической системы.

Создается впечатление, что собственное выношенное и выверенное по считавшимся единственно прогрессивными лекалам неприятие самодержавия революционеры автоматически распространяли на подавляющее большинство подданных Российской империи. Подобное убеждение давало им, во всяком случае по их мнению, право говорить и действовать от лица всех сословий страны…

***

Интересно, что освобождение или попытки освобождения сословий в России неизменно были связаны с цареубийствами. Дворяне, добиваясь освобождения, совершили целую серию дворцовых переворотов, и некоторые из этих переворотов были весьма кровавыми. Разночинная интеллигенция утверждала себя через убийство Александра II. Власть рабочих и крестьян – через расправу с Николаем II и его семьей.

В этом смысле лозунг «Долой самодержавие!», слившийся с лозунгом «Смерть самодержцу!», оказался исторически обусловленным, вытекавшим из жесткой логики развития отношений верховной власти и общественного движения.

Век республике

Давняя мечта борцов с самодержавным строем сбылась: Россия стала республикой. Впрочем, в тот момент это уже не вызвало сколько-нибудь заметного воодушевления. Почему?

Александр Керенский в своем кабинете в Зимнем дворце. 1917 год (Фото предоставлено М. Золотаревым)

После свержения монархии вопрос о политическом устройстве России – наряду с другими базовыми вопросами государственной жизни – должно было решить Учредительное собрание. Однако 1 (14) сентября 1917 года министр-председатель Временного правительства Александр Керенский принял решение провозгласить Россию республикой, не дожидаясь созыва Учредительного собрания.

На это были сугубо политические, можно даже сказать, конъюнктурные причины. Хотя недавнее выступление генерала Лавра Корнилова завершилось провалом, это не привело ни к расширению социальной базы Временного правительства, ни к укреплению позиций его главы. Отныне Керенскому не верили не только видевшие в нем «полукорниловца» большевики, левые эсеры и меньшевики-интернационалисты – он окончательно утратил доверие правого политического лагеря, состоявшего из представителей кадетской партии, буржуазных кругов, генералитета и казачества.

Отношение к Керенскому менялось даже в меньшевистско-эсеровском лагере, который в течение полугода являлся его надежным тылом. Поскольку за свою соглашательскую политику умеренные социалисты расплачивались потерей поддержки рабочих, солдат и крестьян, к концу лета 1917 года перед ними остро встал вопрос, надо ли сохранять коалицию с кадетами и прочими либералами. Сам Керенский давал на этот вопрос положительный ответ и уже вел переговоры с кадетами об их вхождении в новый состав правительства. Понимая, что создание коалиционного кабинета с участием представителей «буржуазных партий» вызовет недовольство левых, премьер-министр и решил пойти навстречу одному из главных требований последних. А именно – провозгласил Российскую республику.

Самодержавие рухнуло в начале марта, спустя полгода Россия официально стала республикой. Казалось бы, сбылась вековая мечта. Однако, как признавали современники, в отличие от марта, когда эйфория от вести об отречении императора была чуть ли не всеобщей, в сентябре сообщение о провозглашении республики было встречено более чем спокойно. Как заметил в связи с этим эсер Осип Минор, «либо в России прошел энтузиазм и падает настроение, либо население привыкло к мысли о республике и декрет лишь завершил не вызывающий сомнение факт».

Таким образом, серьезных политических дивидендов это решение Керенскому не принесло. Власть быстро утекала из рук членов Временного правительства. При этом политический вес главного оппонента кабинета Керенского – большевистской партии – рос буквально на глазах. Меньше чем через два месяца именно большевики «подберут» ставшую бесхозной власть. Российская республика превратится в Республику Советов – Российскую Советскую Федеративную Социалистическую Республику, сокращенно – РСФСР.

Олег НАЗАРОВ, доктор исторических наук

* При реализации проекта используются средства государственной поддержки, выделенные в качестве гранта в соответствии c распоряжением Президента Российской Федерации от 05.04.2016 № 68-рп и на основании конкурса, проведенного Общероссийской общественной организацией «Российский союз ректоров».