Военное искусство

События Первой мировой войны нашли яркий и трагический отклик в русском искусстве. По-другому и быть не могло: война действительно стала Отечественной и на первых порах пользовалась абсолютной поддержкой не только со стороны простых людей, но и тех, кто до этого не был замечен в выражении патриотических чувств…

На линии огня. Худ. К.С. Петров-Водкин. 1916 (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Для прославления войн в екатерининскую эпоху достаточно было двух-трех поэтов, создававших торжественные оды, посвященные русским победителям. Круг читателей не превышал 20 тыс. человек: придворные, университетская публика и часть офицерства. В 1812 году потребовалась более широкая агитационная поддержка. В храмах по всей России зачитывались манифесты императора (их писал адмирал Александр Семенович Шишков), священники поддерживали патриотический дух в проповедях. Но в 1914 году Церковь уже не могла претендовать на роль единственного проводника государственной идеологии. Население империи выросло в четыре с лишним раза, в действующей армии сражались не сотни тысяч, а миллионы солдат, включая иноверцев, – и требовались новые агитационные институции.

Появилась массовая журналистика, возникли различные политические течения со своей прессой, в том числе и подпольной. Заметное общественное значение получила литература, сотни тысяч молодых людей воспринимали писателей как властителей дум. В верхушке понимали: победы на информационном фронте не менее важны, чем наступательные операции. Война шла не только в окопах, но и в умах. Об этом писал и генерал Алексей Брусилов.«Еще хуже была у нас подготовка умов народа к войне, – сетовал он в мемуарах. – Она была вполне отрицательная. <…> Даже после объявления войны прибывшие из внутренних областей России пополнения совершенно не понимали, какая это война свалилась им на голову как будто бы ни с того ни с сего. Сколько раз спрашивал я в окопах, из-за чего мы воюем, и всегда неизбежно получал ответ, что какой-то там эрц-герц-перц с женой были кем-то убиты, а потому австрияки хотели обидеть сербов. <…> Можно ли было при такой моральной подготовке к войне ожидать подъема духа и вызвать сильный патриотизм в народных массах?!»Чем же был недоволен Брусилов? Чего ему не хватало?

Мобилизация декадентов

В начале ХХ века в России хронически недоставало лояльной престолу художественной интеллигенции. Но когда началась война, на некоторое время даже записные декаденты превратились в ярых патриотов. Военным корреспондентом «Русских ведомостей» стал Валерий Брюсов – поэт, изучавший историю, давно пророчивший «грядущих гуннов». В стихах первого года войны он то говорит на языке символов, то (очень робко!) обращается к окопной реальности. Как символист, Брюсов приветствовал войну громкими заклинаниями:

Под топот армий, гром орудий,Под ньюпоров гудящий лёт,Все то, о чем мы, как о чуде,Мечтали, может быть, встает.

Так! слишком долго мы коснелиИ длили Валтасаров пир!Пусть, пусть из огненной купелиПреображенным выйдет мир!

С еще большим рвением включились в агитационную работу Федор Сологуб и Сергей Городецкий. Они превратились в неутомимых скальдов войны; правда, первый при этом показал себя не в пример более искренним и вдумчивым комментатором эпохи. Уже в июле 1914 года, вскоре после начала войны, в газете «День» вышли стихи Сологуба:

На начинающего Бог!Вещанью мудрому поверьте.Кто шлет соседям злые смерти,Тот сам до срока изнемог.

На начинающего Бог!Его твердыни станут пылью,И обречет Господь бессильюЕго, зачинщика тревог.

На начинающего Бог!Его кулак в броне железной,Но разобьется он над безднойО наш незыблемый чертог.

Вряд ли кто-то ждал от едкого мистика, автора «Навьих чар» и «Мелкого беса» таких простых лозунговых строк. А он доходчиво определил смысл войны: Германия начала бойню и будет за это наказана.

«Патриотизм наш не дается нам легко. Любовь к Отечеству у нас в России есть нечто трудное, почти героическое», – писал поэт Федор Сологуб (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Почти еженедельно в «Биржевых ведомостях» выходили статьи Сологуба – о сражениях, о смысле великого противостояния. В начале войны он надеялся на скорую и эффектную победу, провидел русскую армию в Берлине. В иных ситуациях желчный скептик, поэт стремился помочь русскому воинству – и не только статьями и стихами. С патриотической лекцией «Россия в мечтах и ожиданиях» он объездил всю империю, побывав и в прифронтовых районах, – наверное, вспомнил свое учительское прошлое. В каждом уезде тогда витийствовали патриотически настроенные ораторы из местных, писатель беседовал с ними.

В столицах с верноподданническими чувствами ситуация была болезненнее… А ведь еще за полвека до 1914-го каким естественным казался патриотизм! В ХХ веке все усложнилось неимоверно – и Сологуб не преуменьшал проблему: «Но патриотизм наш не дается нам легко. Любовь к Отечеству у нас в России есть нечто трудное, почти героическое. Слишком многое должна преодолеть она в нашей жизни, такой еще нелепой и ужасной».

«Чувствую войну и чувствую, что вся она – на плечах России, и больнее всего – за Россию», – откликался Александр Блок на события лета-осени 1914 года (Фото предоставлено М. Золотаревым)

В начале ХХ века в России хронически не хватало лояльной престолу художественной интеллигенции, но, когда началась война, на некоторое время даже записные декаденты превратились в ярых патриотовЕще до войны к патриотической героике обратился и Александр Блок, представивший себя «На поле Куликовом». Первые вести с фронта заставили его судить о событиях трезво и взволнованно. «Чувствую войну и чувствую, что вся она – на плечах России, и больнее всего – за Россию», – писал он в октябре 1914 года жене Любови Менделеевой-Блок, которая уехала работать в госпиталь сестрой милосердия. Толковать собственно о пулеметах и окопах ему было неинтересно. Его слова, в отличие от строк Маяковского, звучали напевно:

Идут века, шумит война,Встает мятеж, горят деревни,А ты все та ж, моя страна,В красе заплаканной и древней. –Доколе матери тужить?Доколе коршуну кружить?

В 1915-м вышел сборник Блока «Стихи о России» – лиро-эпические строфы разных лет. «Лучшее из всего, что было создано в этой области со времени Тютчева», – сказал об этой книге критик Юрий Никольский, выразив мнение многих читателей – современников поэта. К прямому же изложению событий Блок обратится после осени 1917-го, когда в его стихи войдет улица, а формулы приобретут афористический чекан. Первая мировая подготовила его к такому повороту.

На войне он оказался в самый разгар Брусиловского прорыва, летом 1916-го.«Сегодня я, как ты знаешь, призван, – писал он матери. – Вместе с тем я уже сегодня зачислен в организацию Земских и Городских союзов: звание мое – "табельщик 13-й инженерно-строительной дружины", которая устраивает укрепления; обязанности – приблизительно – учет работ чернорабочих; форма – почти офицерская – с кортиком, на днях надену ее. От призыва я тем самым освобожден; буду на офицерском положении и вблизи фронта…»Заметим, что Блок на войну не рвался, но и увиливать от призыва не стал, хотя при его состоянии здоровья это было нетрудно. Обязанности свои он выполнял образцово, руководил рабочими, старался рационализировать их труд. Обустраивались они неподалеку от боевых действий, в районе Пинских болот. Вероятно, без этого опыта Блок не пришел бы к своим последним стихам, без которых не понять революционной бури 1917-го.

Эпоха Первой мировой – это еще и время шумного успеха Игоря Северянина, распевавшего с эстрад свои «поэзы». Он называл себя эгофутуристом, принимал эпатажную позу самовлюбленного эстета. В лучших его стихах проглядывала самоирония, а иногда и детская ранимость, но задиристые рифмованные монологи, поставленные на поток, изобиловали фальшивыми нотами.

Первой военной осенью он опубликовал в «Биржевых новостях» стихи с вызывающим призывом, не оглядываясь на войну, «кушать за десертом крэм». Тут-то и отвернулись от него даже некоторые истые поклонницы. Осенью 1914 года почти все были настроены патриотично, и редакцию забросали возмущенными откликами. Пришлось поэту идти на попятную. В его новых стихах появились воинственные восклицания:

Мы победим! Не я, вот, лично:В стихах – великий; в битвах мал.Но если надо, – что ж, отлично!Шампанского! коня! кинжал!

Экзальтированным посетительницам литературных салонов эти сроки, наверное, нравились. А Северянин позже успел побывать и милитаристом, и пацифистом, и сторонником Февраля, и противником Керенского, и разоблачителем Романовых, и врагом большевиков, и сторонником СССР…

Лубочная пропаганда

Богатырский бой Козьмы Крючкова с немецкими уланами. Военный лубок. 1914 (Фото предоставлено М. Золотаревым)

На фронте ценится острое словцо, плакатный сатирический стиль. В этом жанре плодовито работал Павел Янов (псевдоним – П.Н. Янов-Витязь), автор сборников «Долой немцев!» и «Горе-завоеватель, или Немецкие свиньи в русском мешке», вышедших в 1914 году. Писал он хлестко, без усложненных рефлексий:

Немецкие свиньи попали впросак,Наткнулися больно на русский кулак,От боли и злости завыли,В навоз свои морды зарыли…

Из той же оперы – лубочные рассказы и стихи о донском казаке Крючкове. В коротком бою 30 июля (11 августа) 1914 года четверо казаков уничтожили немецкий конный разъезд из 22 (по другой версии, из 27) бойцов. Козьма Крючков особо отличился в схватке, справившись с 11 немцами. Вскоре его образ уже красовался на агитплакате – рядышком со стихами неизвестного поэта:

Храбрый наш казак КрючковЛовит на поле врагов.Много ль, мало ль – не считает,Их повсюду подцепляет.Как догонит – не милует,Сзади, спереди шпигует,По возможности елику –Сколько влезет их на пику.

Он стал первым георгиевским кавалером Второй Отечественной. Поэтесса Ксения Богаевская даже сложила величальную в его честь:

Знайте, станичники: грудь молодецкаяНыне украшена белым крестом!Первый Георгий! То – гордость донецкая, Славную песню слагайте о том.

Мастера плакатного искусства старались прокомментировать каждый значимый боевой эпизод – разумеется, в выгодном для русской армии ракурсе. И в первые два месяца войны появилась своеобразная «крючковиана» – целая серия посвященных казаку красочных листовок. А еще были многочисленные заметки в армейской прессе. А еще – конфеты и папиросы с изображением героя.

Почтовая открытка периода Первой мировой войны (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Людям критического склада ума такая шумиха казалась излишней, да и подвиг Крючкова они считали фронтовой байкой. Известно высказывание Максима Горького:«Подвиги Козьмы Крючкова больше от надуманности, чем от действительности». Но если бы Россия воздерживалась от таких пропагандистских шагов, война сложилась бы для нашей страны еще драматичнее. Да, по законам плакатного жанра противников представляли в карикатурном виде, русских – в ореоле непобедимости. Но нельзя подходить к лубку с мерками «критического реализма»!Лубок, агитационный плакат с хлесткими надписями, был самым оперативным жанром в дорадийное время. В 1812 году славно сработали карикатуры Ивана Теребенёва и «афишки» Федора Ростопчина. Вот и в 1914-м фабрика плакатов А.Ф. Постнова трудилась в полную силу. На аллегорических картинках художники нередко изображали детей. Например, русский паренек гонит заплаканного мальчонку в кайзеровской каске. Подпись запоминалась надолго: «Плачет горько мальчик Вилли – его здорово побили».

Среди остряков-стихотворцев выделялся молодой Владимир Маяковский:

Эх и грозно, эх и сильноЖирный немец шел на Вильно,Да в бою у ОсовцаБыл острижен, как овца.

В сотрудничестве с Маяковским плакаты создавал художник Казимир Малевич: они работали над серией «Сегодняшний лубок». Сегодняшний – то есть современный. Высмеивали не только немцев – частенько на плакатах от русского штыка улепетывали турецкие паши в клоунских восточных туфлях. Каламбурная рифма Маяковского врезается в память:

Эх, султан, сидел бы в Порте,Дракой рыла не попорти.

Но к 1916 году их патриотические порывы угасли. Умами овладели иные оттенки восприятия войны.

Сатирический военный агитплакат. Авторы – В.В. Маяковский и К.С. Малевич. 1914 (Фото предоставлено М. Золотаревым)

«Закройте глаза газет!»

Максим Горький, самый влиятельный писатель того времени (по тиражам, по признанию в Европе, по успеху издательских проектов), с самого начала считал эту войну абсолютным безумием. Бойня – и никакого героического эпоса. Для Горького Первая мировая стала глубоким разочарованием: он так верил в прогресс, в победную поступь Просвещения, а оказалось, что правительства и армии готовы к кровопролитию – совсем как в варварские века. Да еще и с невиданным размахом!

«Катастрофа, никогда еще не испытанная миром, потрясает и разрушает жизнь именно тех племен Европы, духовная энергия которых наиболее плодотворно стремилась и стремится к освобождению личности от мрачного наследия изжитых, угнетающих разум и волю фантазий древнего Востока – от мистик суеверий, пессимизма и анархизма, неизбежно возникающего на почве безнадежного отношения к жизни», – писал Горький с ужасом. Война за интересы буржуазии и амбиции аристократического честолюбия – лишь так воспринимал он Первую мировую.

Маяковскому по возрасту были положены метания, поэт не успел еще закостенеть. И в стихах, и в публицистике он рассуждал как противоречащий сам себе максималист. Поначалу так:«Я не знаю, для грабежей ли, для убийств ли затеяли немцы войну? Может быть, сознательно только эта мысль руководит ими. Но каждое насилие в истории – шаг к совершенству, шаг к идеальному государству. Горе тому, кто после войны не будет уметь ничего, кроме резания человечьего мяса. Чтоб вовсе не было таких, уже сегодня хочется звать к обыкновенному "штатскому" геройству. Как русскому, мне свято каждое усилие солдата вырвать кусок вражьей земли, но как человек искусства, я должен думать, что, может быть, вся война выдумана только для того, чтоб кто-нибудь написал одно хорошее стихотворение».При всей резкости стиля позиция почти традиционная: началась война, значит, нужны батальные гимны, значит, необходима литературная героика. Совсем как в 1812 году!

Портрет композитора С.В. Рахманинова. Худ. К.А. Сомов. В годы Первой мировой войны на основе православных распевов Рахманинов создал хоровой цикл «Всенощное бдение» (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Вскоре Маяковский пожурит старших коллег за вялые стихи о войне: «Все поэты, пишущие сейчас про войну, думают, что достаточно быть в Львове, чтоб стать современным. Достаточно в заученные размеры внести слова "пулемет", "пушка", и вы войдете в историю как бард сегодняшнего дня!

Пересмотрел все вышедшие последнее время стихи. Вот:

Опять родного нам народаМы стали братьями, и вотТа наша общая свобода,Как феникс, правит свой полет.

Заря смотрела долгим взглядом,Ее кровавый луч не гас;Наш Петербург стал ПетроградомВ незабываемый тот час.

Кипи же, страшная стихия,В войне да выкипит весь яд, –Когда заговорит Россия,То громы неба говорят.

Вы думаете – это одно стихотворение? Нет. По четыре строчки Брюсова, Бальмонта, Городецкого. Можно такие же строчки, одинаковые, как баранки, набрать из двадцати поэтов. Где же за трафаретом творец?»

Вот так посмеялся Маяковский над «отжившими формами», которые, по его мнению, неуместны, когда речь идет о событиях ХХ века. Война машин, война миллионов требует, казалось ему, какого-то невиданного ритма и языка!

Сам Маяковский писал о сражениях Первой мировой с разных идеологических позиций – от государственной, патриотической до пораженческой. Но всякий раз искал слова и ритмы, которые соответствовали бы трагическому разлому 1910-х годов. О новой войне нельзя было говорить ни языком Державина, ни в манере пушкинской «Полтавы», ни в символистском духе. Рваные строки новатора Маяковского звучали и нервно, и воинственно, и жалобно:

Что вы, мама? Белая, белая, как на гробе глазет. «Оставьте! О нем это, об убитом, телеграмма. Ах, закройте, закройте глаза газет!»

(«Мама и убитый немцами вечер», 1914)

Повоевать Маяковскому не довелось. Но уже тогда он хотел, чтоб «к штыку приравняли перо». Вскоре война преломилась в его поэзии по-новому, в остро сатирическом ключе – именно такой правды ждала его молодая аудитория. А противники новатора возмущались грубостью и радикализмом этой правды:

Вам, проживающим за оргией оргию, имеющим ванную и теплый клозет! Как вам не стыдно о представленных к Георгию вычитывать из столбцов газет?!

К 1916 году антибуржуазная эмоция овладела студенчеством, да и вообще превалировала среди тыловой интеллигенции. Считалось (и во многом справедливо), что буржуа – искатели выгоды – предали армию. Погибают новобранцы и заслуженные ветераны, а у хозяев жизни – растут акции… Наши литераторы не замечали, что и для врагов война складывалась драматически, что Германия обречена. Они видели другое: распад системы управления в России, немалые военные потери, извечное воровство снабженцев…

Кредо «леваков» – сострадание крестьянству и пролетариату, то есть народу, терпевшему тяготы военного времени. Многие из них сочувствовали революционным партиям и не желали отождествлять себя со страной, которую считали «жандармом Европы». И эта линия начала брать верх. С 1916 года о войне все чаще писали в трагическом, сатирическом или пацифистском ключе. Мечты о Царьграде уже преподносились как анахронизм, сама русская армия – как бездушная машина, враждебная народу.Репин, Нестеров, Петров-ВодкинПредставители всех подразделений армии искусств откликались на трубы Второй Отечественной. Внимательно и нервно с первых дней войны следил за фронтовыми новостями Илья Репин – художник, неотделимый от истории, от общественного движения. Вспомним три его картины военного времени: «Бельгийский король Альберт в момент взрыва плотины в 1914 году», «Казак Козьма Крючков» и «Сестра Иванова ведет в атаку». Все сюжеты – из газетных передовиц. В те дни русские патриоты сочувствовали Бельгии и ее королю Альберту – первым жертвам германской военной машины. Ведь немцы нарушили нейтралитет Бельгии, а король Альберт сражался как рыцарь. Таким и увидел его Репин – доблестным воином.

О подвиге русской Жанны д’Арк Репин, как и вся Россия, узнал из прессы. 9 сентября 1915 года в Белоруссии, в бою под Мокрой Дубровой, сестра милосердия Римма Иванова под огнем выполняла свой священный долг. Погибли офицеры, рота осталась без командира. Тогда Иванова повела солдат в атаку на вражеские окопы. Наша взяла, немцы отступили, а сестру милосердия вынесли с поля боя со смертельным ранением. На картине Репина она навечно осталась живой, за ней рота движется вперед по кровавому снегу. Художник не эстетизирует войну, но восхищается силой и красотой человека, идущего на подвиг.

Другая сторона войны проявилась в живописи Михаила Нестерова. Еще до войны великая княгиня Елизавета Федоровна пригласила художника расписывать основанную ею Марфо-Мариинскую обитель в Москве. «Путь ко Христу» стал главной его работой в обители. А один из фрагментов этой композиции Нестерова уже во время Первой мировой тиражировался на массовых открытках.

Мы видим тяжелораненого солдата с перебинтованной головой, который стоит опираясь на костыли. Стоит, поддерживаемый сестрой милосердия, и вглядывается в русские березы – наверное, недавно вернулся с фронта, с чужбины. Людям в годы военных испытаний необходимо сопереживание Нестерова, как и героика Репина, и богатырское бахвальство лубка.

Мировая война отменила пышную классическую батальную живопись. Сражения ХХ века потребовали иного видения, новых красок. Академическая кисть не могла передать ужасов окопной, пулеметной, железной войны. Другое дело – особый взгляд художника, чье творчество отмечено поиском необычных форм. Так, автором, пожалуй, самой известной батальной картины о Первой мировой – «На линии огня» (1916) – стал Кузьма Петров-Водкин.

Изломанный мир этого мастера открывал войну, ставшую катастрофой для Европы и для России. Строй солдат движется в атаку. Напряженные, одинаковые лица с одинаковыми усами. Позы воинов неестественны, как неестественна преждевременная смерть. За ними – панорама горящих деревень. На первом плане – смертельно раненный прапорщик. Фуражка слетает с его головы, рука прижата к сердцу.«Он жив, он смотрит – и в то же время вы ясно видите, что он мертв, убит, что земля уже не служит опорой его ногам, что он весь в воздухе, без поддержки, как луч, что в следующее мгновение он рухнет, навсегда прильнет к сырой земле. Эта необыкновенная воздушность фигуры, этот полет на невидимых крыльях – удивительны» – таковы пронзительные слова об этой картине писателя Леонида Андреева.Бессмысленность, механистичность современной войны, ядовитые оттенки – и святость подвига. Воины защищают русские избы, защищают родную землю. Да и вообще жизнь, в понимании художника, это «вечный бой». Картина эмоциональна, и это эмоция 1916 года, когда многим представлялось, что в огне Великой войны гибнет прежний мир. Это наитие оказалось недалеким от истины. Тогда, в 1916-м, патриотический порыв интеллигенции уже увядал – и столица не приняла картину, посчитав Петрова-Водкина «ястребом», чуть ли не шовинистом.Музы не молчали Музыкальной эмблемой Первой мировой стал для нашей страны марш Василия Агапкина «Прощание славянки», написанный в 1912 году под впечатлением Балканской войны, в которой Россия не принимала участия. В этом марше нет бравурной, все сметающей воинственности. Русская военная музыка вообще на удивление человечна, в ней ощущается трагизм войны, предчувствие утрат. Духовые оркестры исполняли мелодию Агапкина во время солдатских проводов, она получила всероссийскую славу.

Набирали ход в те годы и другие шедевры духовой музыки: вальс Ильи Шатрова «На сопках Маньчжурии», марш «Тоска по Родине» Д.М. Трифонова (известны только фамилия и инициалы его создателя, более ничего). Все эти мелодии надолго пережили свою эпоху, не списаны они в архив и в наши дни. Промышленности удалось с осени 1914 года наладить выпуск «патриотических» грампластинок солидными по тем временам тиражами – до 100 тыс. Так шли в народ репортажи с фронта, сатирические куплеты, новые марши, песни, а также гимны держав Антанты. В первый год войны эти пластинки раскупались мгновенно.

Музыкальной эмблемой Первой мировой войны стал для России марш Василия Агапкина "Прощание Славянки», написанный в 1912 годуМелодии войны – это не только марши, но и симфоническая музыка и высокое вокальное искусство. Например, «Братское поминовение героев» – «русский реквием» Александра Кастальского, в котором он переплетал мотивы русских, английских и французских песнопений. Окончательную редакцию композитор создал во время Брусиловского прорыва. Кастальский предполагал некое панихидное действо у братских могил, трагический музыкальный спектакль.

Обложка первого издания нот легендарного марша (Фото предоставлено М. Золотаревым)

Звучал в годы войны и «Вокализ» Сергея Рахманинова, написанный им незадолго до сараевского выстрела. Голос Антонины Неждановой в вокализе многим казался голосом самой России. Именно в 1910-е Рахманинов обнажил в своей музыке русскую сущность. В разгар Второй Отечественной войны на основе православных распевов он создал хоровой цикл «Всенощное бдение», с тех пор навсегда вошедший в русскую церковную жизнь. Рахманинов как патриот проявил себя не только в творчестве – половину сборов от выступлений во время войны всемирно известный композитор и музыкант жертвовал в пользу русской армии, больных и раненых.

А самая известная песня Первой мировой считается народной.

Брала русская бригадаГалицийские поля,И достались мне в наградуДва железных костыля.

Из села мы трое вышли,Трое первых на селе,И остались в ПеремышлеДвое гнить в сырой земле.

Здесь чувствуется талант поэта c выверенным слухом, обработавшего солдатскую тему. От песни веет горечью, которая ощущается и 100 лет спустя…

К 1917 году в восприятии войны для художественной интеллигенции (за редким исключением) все заслонил один-единственный порыв: война – это вселенское горе и завершать ее следует немедленно, на любых условиях. Мало кому приходило в голову, что скоропалительный выход из войны во многом сделает бессмысленными жертвы всех фронтовых лет. Прошло три года – и капитулянтский угар оказался не слабее ура-патриотического. И тот же Северянин, недавно призывавший к походу на Берлин, взахлеб приветствовал мирные инициативы Ленина:

Да будет честь ему и слава, Что мир им, первым, заключен!

Но это уже совсем другая история.

Арсений Замостьянов, кандидат филологических наук