Живая память о войне

Чем дальше от нас Победа, тем меньше остается тех, кто может поделиться воспоминаниями о том времени. О своей войне журналу «Историк» рассказал единственный оставшийся в живых ветеран Великой Отечественной среди духовенства Московской епархии – протодиакон Николай ПОПОВИЧ.

Победа. Худ. П.А. Кривоногов. 1948

Отцу Николаю – девяносто. В 1943-м, несмотря на бронь, сын «врага народа», 17-летний рабочий московского авиационного завода Николай Попович добровольцем ушел на фронт. Освобождал Белоруссию. Был тяжело ранен осколком в голову на подступах к Восточной Пруссии. Награжден орденом Красной Звезды. После войны получил два высших образования – юридическое и экономическое. Работал в Госплане и Госкомитете по вопросам труда и заработной платы при Совете министров СССР. А потом пришел в Церковь…

Первый день

– Вам запомнился первый день войны?

– С годами память слабеет, но такой день забыть невозможно. Он как рубеж, разделивший жизнь на «до» и «после». Это был воскресный день, можно было поспать подольше. Мы, мальчишки, спали, а мама приехала из Москвы с ночной смены и уже обо всем знала. Так и разбудила нас: «Что спите? Война началась!» В голосе – тревога. Мне было 15 лет. Как в таком возрасте не стремиться на фронт! В тот день меня одно огорчало: я понял, что не успею выучиться на летчика. Ведь я, как и многие мальчишки предвоенной поры, мечтал о небе. Изучал самолеты, собирал газетные вырезки про знаменитых летчиков…

Очень популярный лозунг того времени: «Молодежь – на самолеты!». А нашим кумиром был Валерий Чкалов – отважный испытатель, совершивший перелет через Северный полюс. В общем, понял я, что не быть мне таким, как Чкалов, и заплакал. На фронт меня, конечно, в 1941-м не взяли: возрастом не вышел. Старший брат пытался поступить в артиллерийскую школу, но его не приняли как сына «врага народа». А я вскоре оказался на авиационном заводе, работал для фронта. Стал слесарем третьего разряда, получил бронь, но твердо решил: как только смогу – убегу в действующую армию. Ни минуты в этом не сомневался.

– И как вы попали на фронт?

– Просто сбежал с завода в 17 лет. Не мог оставаться в стороне от сражений: было ощущение, что настоящая жизнь проходит мимо, что я просто прозябаю. Помню первые салюты! Сообщения о победах в Сталинграде, на Курской дуге. Работа на заводе не выдерживала сравнения с такими героическими делами…

Для моих ровесников это было общее настроение – поскорее идти бить врага. Никто не приписывал себе никакого героизма, зато приписывали годы, чтобы казаться старше. Я хотел стать если не летчиком, то танкистом. Но меня направили в пехотное сержантское училище под Костромой. Нас там очень основательно, добросовестно учили и штыковому бою, и обращению с пулеметом, мы совершали учебные переходы. Среди наставников выделялись имевшие ранения командиры, которые прошли Прохоровку, защищали Москву в 1941-м… Нам повезло. А вот тех ребят, которых призвали после освобождения оккупированных территорий, на фронт гнали сразу, почти без подготовки. Рвались к Берлину. Нас же к фронту подготовили на совесть.

В 1941 году 15-летний Николай Попович, мечтавший стать летчиком, работал для фронта на московском авиационном заводе

– Сработало суворовское правило «Тяжело в ученье – легко в бою»?

– Оно всегда работает. Хотя главный опыт приобретается в бою. Если сразу не убьют или не ранят тяжело, появляется умение выживать и ты становишься как-то неуязвимее. Но это отдельная тема…

Через пять месяцев учебы присвоили нам всем звание ефрейтора и отправили в Белоруссию. Я попал на 3-й Белорусский фронт, им командовал наш самый молодой генерал армии Иван Данилович Черняховский. Герой! Оказался я в 88-й дивизии 31-й армии. Месяц стояли мы в обороне под Оршей, а потом пришло время операции «Багратион», разработанной под руководством Константина Константиновича Рокоссовского, настоящего любимца армии. Началось освобождение Белоруссии.

Операцию подготовили блестяще: первая же атака разбросала немецкие позиции. Нас ввели вторым эшелоном после специально обученной дивизии. От Орши я с пулеметным расчетом прошел с боями через Бобруйск, Борисов, Минск, Молодечно, потом мы освобождали от гитлеровцев Литву и Польшу. В сентябре заняли оборону под Сувалками, на подступах к Восточной Пруссии. Там шли ожесточенные бои. И там меня тяжело ранило.

«Мать меня отмолила»

– Расскажите о том сражении…

– Теперь я понимаю, что это мать меня отмолила. Мы обычно ходили в пилотках, каски не любили носить – они неудобные, тяжелые. Да и вроде как стыдно в каске ходить. Конечно, это было ухарство, излишнее молодечество. А перед боем я пошел в хозяйственную роту поменять пулемет: мой совсем вышел из строя. Ветрено было, промозгло, лили дожди. Возвратился на позиции, смотрю: в траншеях каска валяется. Надо надеть, думаю, в пилотке холодно. И в ту же ночь немцы пошли в атаку. Это нечастый случай, они вообще-то не любили ходить в ночные атаки. Мы стали отстреливаться, новый пулемет не подводил. Одна очередь, другая, рядом товарищи. И вдруг я получил сильный удар в голову и тут же потерял сознание. Очнулся, и показалось, что мне руку и ногу оторвало. Мне же было всего 18 лет, я почти не болел и не имел представления, что такое паралич. А тут левой стороны я просто не чувствовал. Я от рождения левша, но с тех пор у меня левая рука так и осталась слабее правой.

Николай Попович воевал на 3-м Белорусском фронте, которым командовал самый молодой тогда генерал армии Иван Данилович Черняховский

Когда я всю ночь лежал в траншее и истекал кровью, то был готов отдать всю свою жизнь за глоток воды. Лежал полумертвый, в забытьи, а желание одно-единственное – глоток воды. Теперь, когда я читаю в Святом Евангелии о муках Иисуса на кресте, провозгласившего: «Жажду!», не могу удержаться, всегда плачу…

Потом меня подобрали. Сделали мне операцию, самолетом отправили в Литву, там долечивался в госпитале и был демобилизован по инвалидности. А если бы не каска – я бы так и остался там, под Сувалками. Выжил я чудом. Хирург сказал мне после операции: за тебя кто-то хорошо молился. Тогда я эти слова не воспринял всерьез. А после узнал, что мама действительно молилась за меня святителю Николаю.

Из госпиталя нас вывозили на самолетах У-2 – помните фильм «Небесный тихоход»? Вот лежу я там весь перебинтованный и радуюсь. Счастлив, что лечу на самолете: все еще бредил авиацией. Руку и ногу отняло, а я улыбаюсь! Во время полета нарвались на «мессера». Как он нас не сшиб – не понимаю! Это чудо. Наш летчик пролетел низко-низко, буквально по макушкам деревьев. И поскольку скорость у «мессера» большая, а у «кукурузника» маленькая, мы каким-то образом проскочили. Я за этими воздушными маневрами следил с восторгом. И прибыл домой – инвалидом Отечественной войны 2-й группы.

Непобедимый характер

– Какая атмосфера царила в Красной армии в годы войны?

– В одной известной песне военных лет есть такие строки: «Парня встретила славная фронтовая семья…» Во многом и со мной было именно так. Армия состояла в основном из сельских ребят, а в крестьянских семьях воспитывали благочестиво. Солдаты жили по совести. Было не принято обманывать, интриговать, проявлять жадность… Не встречались мне на фронте подлецы. Ни о какой дедовщине и речи не было: мы относились друг к другу с братской любовью. Когда я пришел в часть, то оказался, наверное, самым молодым. И бойцы, которым было по 30–40 лет, относились и ко мне, и к моим погодкам как к сыновьям. Передавали нам солдатскую науку – науку побеждать и науку выживать. Всю жизнь благодарен им за это.

В войну подвиг не считался чем-то особенным. Все шло почти обыденно, в порядке вещей. Возьмите, к примеру, наших офицеров, солдат, девушек и их отношение к своим подвигам. Так воспринималось, будто это что-то само собой разумеющееся и естественное. И во многих случаях побеждало не мастерство, а именно сила духа. Мне часто вспоминается минометный обстрел. Страшно! Я был под таким обстрелом несколько раз и чудом уцелел. И хотелось только одного: укрыться, спешно окопаться. Там, под смертоносным огнем, я приметил удивительную вещь. Все окопались, скрылись – и, глядишь, уже дымок то тут, то там потянулся: солдаты закурили. Какое самообладание! Непобедимый характер.

– Такими качествами отличался именно русский, советский солдат?

– Я приведу пример, связанный с авиацией, – что поделаешь, до сих пор уважаю летчиков, как в юности. Я был свидетелем необыкновенного воздушного боя. Есть такое понятие – немецкий ас. Это надменный рыцарь, холодный и гордый профессионал, самолюбивый. Таких героев у них было много. Великолепные специалисты своего дела! А с нашей стороны им противостояли и брали верх сердечные, простые ребята, горящие любовью к Родине и желанием защитить ближнего даже ценой собственной жизни.

Николай Попович: «Это был удивительный подвиг. Наши герои шли на верную смерть» (Фото: Фотохроника ТАСС)

В те дни часть, где я служил, форсировала реку Березину, о которой вы слышали еще по истории 1812 года. Дивизия растянулась на несколько километров по огромной равнине – не только солдаты, но и обозы и медсанчасти. Вдруг я увидел, что на нас летит 12 «юнкерсов». И четыре «мессершмитта» прикрывают их сверху. Раздалась команда: «Воздух! В укрытие!» А какое на равнине укрытие? Все разбежались в разные стороны и залегли по канавам, в том числе и я. Лежу и думаю: «Ну все, сейчас будет мясорубка, всех разнесет». Двенадцать полностью нагруженных «юнкерсов» не шутка! У них был еще такой характерный звук, неприятное визжание моторов. Но тут из ниоткуда возникли два наших истребителя. Один сразу поднялся вверх и начал биться с четырьмя «мессершмиттами», которые отнюдь не уступали ему по своим техническим возможностям. А другой стал клевать «юнкерсы», атаковать и на моих глазах сжег то ли три, то ли четыре машины. Оставшиеся побросали бомбы как попало и в беспорядке разлетелись. В результате в живых осталась многотысячная дивизия.

Каждый день, прожитый на войне, объективно приводит человека к вере. Война – это совершенно особое состояние, когда жизнь с утра до вечера держится на тончайшем волоске

Это был удивительный подвиг. Наши герои шли на верную смерть. Первого летчика подбили, второй выжил. Подлинные герои! И это было не холодное рыцарство асов, а самое настоящее самопожертвование. В таких боях проявляется потрясающая сила духа, которая победила там, где победа казалась невозможной. Два самолета против шестнадцати! Я был восхищен! Лежал в канаве, совсем мальчишка, и страшно жалел, что не стал летчиком. В памяти осталось еще несколько подобных героических эпизодов, но этот воздушный бой я вспоминаю каждый день.

– Насколько важны для солдата награды?

– Это дань традиции, а на традициях в армии многое держится! У меня есть орден Красной Звезды, я его почитаю как солдатский Георгиевский крест. Он такой и есть. Дело же не во внешнем облике. Он давался за ратный подвиг. А получил я его после того, как мы с ожесточенными боями форсировали Неман.

Не знаю, как мы тогда выжили. Плавсредства были примитивные, пулемет я перевозил на маленькой утлой лодке. А к нему в придачу еще пять коробок пулеметных лент вместе с амуницией. За все это я нес ответственность перед командиром и своей совестью. Немцы же били по воде из всех орудий, стараясь сорвать переправу. Когда мы все-таки пробились на другую сторону Немана, то быстро, поскольку берег оказался песчаным, вырыли позиции. И тут немцы пошли в бешеные контратаки.

Одну атаку отразили, другую – и это после переправы, когда силы на исходе. Немцы в тот день шли на нас пьяные и в полный рост. Психическая атака – это действительно производит впечатление. Никогда этого не забуду. Что-то невероятное, завораживающее. Мы их косили, а они все шли и шли. И ведь все смотрели фильм «Чапаев», где показана такая атака, но все равно мы попали под гипноз. Пулемет обжигал руки. И все-таки мы не пропустили их. Не сдали позиций. Вот за этот бой меня и наградили Красной Звездой.

Николай Попович: «Я вижу в акции "Бессмертный полк" стремление к чистоте, к идеалу, который многие нынешние молодые люди находят в подвигах своих прадедов» (Фото: DMITRY LOVETSKY / AP PHOTO / ТАСС)

Самый счастливый день в истории ХХ века

– Тогда вы тоже воспринимали как чудо то, что остались живы?

– Я был далек в то время от веры, в храм пришел только в 1950-е годы. Но помню, что, когда начинался минометный обстрел, многие крестились и взывали: «Господи, помоги!» Минометный обстрел – это, наверное, самое страшное на войне…

Есть такое выражение: «На войне атеистов не бывает». В глубине души действительно все просили помощи у Всевышнего, но чаще всего бессознательно.

В 1970-е я познакомился с Иннокентием Михайловичем Смоктуновским. Он пришел крестить своего сына в храм мученика Трифона на «Рижской», а я там служил тогда чтецом. Замечательный был человек и актер. После крещения, на трапезе, зная, что Смоктуновский фронтовик, я спросил его: «Иннокентий Михайлович, вы на фронте были верующим?» Он говорит: «А как же! Иначе бы я не выжил. Когда начинается минометный обстрел – это ужас!.. А я молюсь: "Отче наш, Иже еси на небесех…" И смотрю: я живой!» Причем он это так эмоционально рассказал! Он ведь был настоящий герой: дважды бежал из плена, получил две медали «За отвагу». Вот это пример!

Вообще, каждый день, прожитый на войне и адекватно осмысленный, объективно приводит человека к вере. Война – это совершенно особое состояние, когда жизнь с утра до вечера держится на тончайшем волоске. Но сам я во время войны над этим не задумывался: мне было всего 18 лет, я был «правоверным» комсомольцем.

– Каким был для вас День Победы?

– Я жил в Москве, лечился, но душой оставался на фронте. 9 Мая радость была всеобщей, ощущалась физически – как электрический разряд. Победа была достигнута страшной ценой. Миллионы людей отдали жизнь, погибла молодежь и лучшие, самые храбрые и бескорыстные люди. Но если посмотреть с исторической дистанции, война спасла нас, нашу душу от материалистического вырождения и вернула людям достоинство.

До войны материализм довлел буквально над всем. Его идолы были настолько могущественными, что казались вечными. XVIII съезд партии принял решение: к 1942 году – XIX съезду ВКП(б) – закрыть все церкви. Россия должна была стать страной сплошного атеизма. И тут немцы обрушили на нас страшную военную силу, но тем самым наконец пробудили в русском народе национальное сознание.

В 1920-е годы большевики вытравили и осмеяли понятия патриотизма, ратного подвига, все национальные традиции, неотделимые от православия. В войну многое из этого вернулось. Мы пришли к Победе с прискорбными потерями, но стали более зрелыми. А сам День Победы был наполнен счастьем. Даже вдовы в тот день плакали именно от счастья. Быть может, это самый счастливый день в истории ХХ века. День, когда была сброшена неподъемная ноша великой войны и мы расправили плечи…

– Для вашей семьи русские воинские традиции – не пустой звук. Вы ведь не первый фронтовик среди Поповичей?

– Мой отец – потомственный офицер царской армии, военная косточка. Его отец, мой дед Николай Алексеевич Попович, в 1877 году, во время войны с турками, командовал ротой под Плевной и принимал участие в пленении Осман-паши, за что был представлен к награде. Вот и отец с детства мечтал об офицерской службе. Он окончил Орловский кадетский корпус, поступил в престижное Александровское юнкерское училище. Кстати, на курс старше учился будущий красный маршал Михаил Тухачевский, который уже тогда пользовался репутацией оголтелого честолюбца.

Отец воевал в Первую мировую, потом он мне иногда рассказывал о сражениях. Когда фронт лопнул, вернулся домой, в Москву. Тогда многие офицеры, разочаровавшись в командовании, отправлялись домой. В ноябре 1917-го он вместе с юнкерами и правыми эсерами сражался против красногвардейцев. После поражения бежал от чекистов в Тихвин, под Петроград. Там он и познакомился с моей мамой. Она работала в Земельном управлении, куда и отец устроился. Он на фронте был сапером, хорошо знал геодезию, картографию. Сделал маме предложение, они поженились, родился мой старший брат Алексей, а потом отца призвали в Красную армию. Маму с Алешей оставили заложниками. Без бывших офицеров советская власть никогда бы не утвердилась, Троцкий это понимал и «охотился» за «золотопогонниками», втягивал их в ряды Красной армии. Позже отец хотел поступить в академию, но его не приняли как дворянина: посчитали не слишком благонадежным.

Когда я увидел шеренги "Бессмертного полка", прошагавшие 9 мая в сотнях городов России, я подумал: «Быть может, там, среди многих – портрет того самого погибшего летчика, который спас нашу дивизию…»

В 1930 году он уволился из армии, работал в колхозах землеустроителем. 28 января 1938 года отца арестовали, и больше мы его не видели. При этом я верил в коммунизм, в Сталина и искренне считал, что отец не понял великих свершений Октября и что в этом его трагедия. Нам в школе преподносили марксизм как удивительную религию, как будущее человечества. Система пропаганды работала слаженно, эффективно, я стопроцентно всему верил. Но отца любил и перенял от него почтительное отношение к армейской службе…

– Сейчас иногда можно услышать мнение, что Россия придает слишком большое значение дням боевой славы и что нам не нужны военные парады и прочие чествования победителей…

– Нельзя принижать традицию! Когда в прошлом году вся страна отмечала юбилей Победы, я убедился, что мы, люди Церкви, все-таки очень родственны с армией. Богослужение – это тоже строй, чеканный строй. Когда я стал петь со всем народом «Верую!» – вспомнил свое сержантское училище, учение. И в старых кадетских корпусах была ежедневная общая молитва в строю – это замечательно. В последние годы я стал свидетелем возрождения кадетских корпусов, десятки раз общался с кадетами, с суворовцами – и вижу, что мои рассказы о войне для них не пустые слова. Они ведь тоже росли в непростое время: мы узнали, что такое терроризм, войны по окраинам распавшегося Союза… Эти ребята умеют ценить воинскую доблесть. Это у них не показное, не для галочки, не для положительной отметки в табеле.

– Для них 9 Мая тоже главный государственный праздник…

– День Победы приобрел новый смысл. Когда я увидел шеренги «Бессмертного полка», прошагавшие 9 Мая в сотнях городов России, еще раз поразился, как это похоже на богослужение. В людях живет стремление к чистоте, к опрятности в душе. Многое в окружающей жизни мешает нам открывать в себе лучшие качества, нас ежедневно атакуют соблазны, пороки – это тоже как минометный обстрел. Современный человек как будто постоянно стоит на ветру, и трудно сохранить невредимой свою душу. И вот – «Бессмертный полк». Тысячи ребятишек, молодых людей с портретами павших героев. Я вижу в этом стремление к чистоте, к идеалу, который многие нынешние молодые люди находят в подвигах своих прадедов. А это действительно были герои, уж я-то помню!

Быть может, в том «Бессмертном полку» – портрет того самого погибшего летчика, который спас нашу дивизию…

Мне кажется, эта традиция сохранится. Она и на современную армию должна повлиять благотворно. У народа должны быть святыни, а у тех, кто носит погоны, в особенности. Надеюсь, что наша армия излечится от болезней смутного времени. И мы снова увидим настоящее боевое братство, традиционное для русского воинства. То братство, которое защитило страну в 1941-м.

Беседовал Арсений Замостьянов