Русский стиль

Император Александр III оставил после себя яркий художественный стиль, основанный на возрождении русских традиций. В этом сказались и эстетические предпочтения царя, и его идейная позиция

Когда историк Василий Ключевский писал, что Александр III «ободрил и приподнял русскую историческую мысль, русское национальное сознание», он не в последнюю очередь имел в виду то, что окружает человека, – архитектуру, моду, изобразительное искусство.

За годы правления Александра III держава получила отчетливый национальный образ, русский стиль. Это было не просто веяние моды: тут нужно говорить о замысле императора, который пытался укрепить пошатнувшееся патриотическое сознание, возрождая полузабытые традиции в соответствии со своей программой «Россия для русских и по-русски». Выстраивалась цельная система знаков, кодов, ассоциаций, напоминавшая о русских корнях. В моду вошли бороды, сапоги, шаровары, кафтаны. На сцене царили пышные оперные постановки, воссоздававшие парчовый и позолоченный мир сказочной Московской Руси. От эстетической идеализации легко было перейти к возрождению некоторых принципов допетровской Московии с ее ставкой на самобытность…

«Открытие Руси»

Еще в XVIII веке в торжественных одах Михаила Ломоносова и его последователей непременно возникали образы князя Владимира и Ивана III, Ивана Грозного и Дмитрия Пожарского. Однако эстетика преобладала общеевропейская – барокко, классицизм. Каноны итальянского Возрождения и французского классицизма диктовали не только манеру, но и тематику, содержание, дух. И древнерусские князья на полотнах русских классицистов напоминали римских консулов, а нашенские крестьяне – приторных пейзан из страны Рафаэля. Русские мотивы звучали слабо, монополия на моду, в том числе и интеллектуальную, принадлежала Парижу. Среди образованных людей господствовало представление о всегдашней подражательности русского искусства.

Конечно, преодоление галломании началось не при Александре III. Поэты, художники, композиторы творили в национальном духе, боролись за русскую просвещенную аудиторию. Но их деятельность не поддерживало государство. Славянофилов за их кафтаны и бороды считали неблагонадежными чудаками. И все-таки именно им удалось напомнить благородному обществу о русских корнях, о фольклоре. Многие стали понимать, что не следует стесняться своего «исконного – посконного» прошлого. Александр III возглавил это движение, придав ему государственный размах. Новым смыслом наполнилось понятие «народность», которая, в соответствии с официальной триадой, подкрепляла самодержавие и православие. Страна получила самодержца, который комфортно чувствовал себя в русской расшитой рубахе и носил бороду – первый из русских императоров! Обликом он напоминал былинного богатыря или царя-батюшку из сказки. Символично, что к коронации Александра Александровича художники расписали стены кремлевской Грановитой палаты по образцам XVII века.

Ключевую роль в «открытии Руси» сыграли реставраторы. Во второй половине XIX столетия им удалось изменить представления о древнерусской иконописи. Под наслоениями веков открылись удивительные иконы и фрески. Андрей Рублев, Феофан Грек, Прохор с Городца, даже плодовитый Дионисий прежде считались едва ли не сказочными персонажами. В 1826 году светило из Академии художеств Василий Григорович в статье «О состоянии художеств в России» рассуждал: «Пусть охотники до старины соглашаются с похвалами, приписываемыми каким-то Рублевым, Ильиным, Ивановым, Васильевым и прочим живописцам, жившим гораздо прежде времен царствования Петра: я сим похвалам мало доверяю. <…> Художества водворены в России Петром Великим. <…> С сих пор они заслуживают внимание». И эта точка зрения господствовала десятилетиями – до тех пор, пока реставраторы не открыли подлинную Русь, ее забытое искусство. Тогда все убедились, какое это чудо, и многих пленила вновь обретенная древнерусская иконопись с ее обратной перспективой, с напряженным вниманием к душе, с мистикой и просветленностью.

Впрочем, и на Западе к своим готическим памятникам долгое время относились пренебрежительно. Восхищаться ими «коллективный Вольтер» не позволял. Эпоха классицизма многое отвергла в историческом прошлом великих народов европейского Средневековья. Все, что не соответствовало античному канону, считалось варварством. Европейцам тоже пришлось с боями пробиваться к своему наследию в XIX веке. В России это происходило при поддержке царя. «Открытие Руси» повлияло и на искусство, и на идеологию.

Образ державы

Символом эпохи Александра III стал храм Воскресения Христова, в народе прозванный Спасом на Крови, поскольку был возведен на месте рокового покушения на императора Александра II в 1881 году. При обсуждении проекта сын убиенного посоветовал зодчим обратиться к русским образцам XVII столетия, к архитектуре Ярославля и Москвы, чтобы построить церковь «в чисто русском стиле». Царю представили десятки вариантов, но он выбрал тот, который напомнил ему облик московского собора Василия Блаженного… Архитектор Альфред Парланд разработал этот проект вместе с архимандритом Игнатием (Малышевым), настоятелем стрельнинской Троице-Сергиевой пустыни.

Мемориальный храм надолго определил магистральную линию русского зодчества. Почти все знаменательные постройки александровского времени выдержаны в русском стиле. Особенно впечатляет ансамбль, сложившийся вокруг Красной площади. Здание Московской городской думы зодчего Дмитрия Чичагова выросло как огромный терем, напоминающий старорусские монастырские постройки. Этот стиль соответствовал духу эпохи, в которой самодержавное охранительство уживалось с уважением к техническому прогрессу, к индустрии. Поэтому Верхние торговые ряды архитектора Александра Померанцева выглядели как боярские палаты, а по смелости конструктивного решения превосходили самые грандиозные торговые галереи Европы. Инженер Владимир Шухов предложил для перекрытий торговых рядов стеклянную крышу со стальным каркасом, изготовленным из ажурных металлических стержней. И эту смелую задумку удалось реализовать! Она и в наше время производит сильное впечатление, а в конце XIX века и подавно воспринималась как чудо света.

Праздничная, торжественная архитектура. Фасады массивных корпусов украшали детали, заимствованные из народного искусства, и даже орнаменты русской вышивки. Казалось, что эти здания существовали всегда – по соседству с зубчатыми кремлевскими стенами. «Здесь царствует какое-то мрачное и суровое настроение, отзывающееся эпохой первых царей», – писал о неорусских теремах французский корреспондент.

Сегодня без этих зданий невозможно представить себе образ Москвы, ее главных площадей. И в Белокаменной, и в Петербурге появились целые ансамбли, напоминавшие о русской старине, о корнях империи. Кварталы узорчатых гигантов стали знаком александровского времени. Подобные административные здания – конечно, меньших масштабов – строили не только в столичных, но и в губернских городах.

Искусствоведы выводили генезис «теремного» направления из русско-византийского стиля, ярко проявившегося еще в годы правления Николая I. Но не менее важен был политический контекст. Александр III видел в России самодостаточную цивилизацию, которая способна прожить своим умом и с опорой на самобытные вкусы. Торжество национальной архитектуры и живописи было демонстрацией суверенитета. Не столько «на экспорт», сколько для своих. Патриотическая эстетика должна была воспитывать почвенников.

Этот стиль с легкой руки искусствоведа и ученого Владимира Курбатова принято называть псевдорусским, но, думаю, это несправедливое определение. В нем есть заведомая снисходительность, намек на второсортность. Почему «псевдо»? Зодчие стремились воплотить на новом технологическом уровне наши представления о русском – преимущественно деревянном – зодчестве. Более корректное наименование – неорусский стиль. Разве многообразное наследие старой Руси не достойно архитектурного переосмысления?

Европа постепенно проникалась уважением к русской экзотике. После одной из международных выставок, на которой была представлена архитектура теремного александровского стиля, критики писали: «Мы в первый раз теперь воочию убедились в существовании русского искусства, развивающегося самобытно и независимо». И это было общее мнение. Целое десятилетие до этого на Западе судили о России главным образом по трагическим новостям о деяниях террористов. Александру III и его единомышленникам удалось создать образ мощной, полнокровной державы.

Былины в красках

Александр III любил живопись, как никто другой из русских монархов. Смолоду он был завсегдатаем выставок, предпочтение отдавал историческим композициям. Любил эффектную, яркую технику, она пробуждала в нем сильные чувства.

Придворные художники не без подобострастия иллюстрировали летопись его царствования, но официозные картины не оказывали влияния на общественные настроения, и Александр III это понимал. Свою идейную линию самодержец гнул аккуратно, не устраивал широких пропагандистских кампаний. Скорее, своей поддержкой он осторожно подталкивал живописцев и архитекторов в сторону национального стиля. И привлекал к работе талантливых мастеров, подчас прощая им даже политические шатания. Так, он, вопреки мнению обер-прокурора Святейшего синода Константина Победоносцева, отдавал должное искусству Ильи Репина, который слыл критиком русской жизни и противником монархии. Царь даже лично позировал ему для картины «Прием волостных старшин Александром III». И полотно получилось знаковое. Император не выглядит чужеродным пришельцем среди крестьянских старшин. Его связывает с ними не только церковный или государственный ритуал, у них общие повадки, общие пристрастия. Он – такой же статный бородач, как и многие из них. Лучшую иллюстрацию к идее «народного самодержавия» трудно представить.

С этой картиной связано немало неправдоподобных легенд. Революционно настроенные критики находили в репинской трактовке образа царя карикатурные черты. Переписка художника свидетельствует: Репин отнесся к императору с интересом и уважением. Он не одобрял политику, но отдавал должное искренности и энергии Александра III.

Пожалуй, крепче других живописцев был связан с духом александровского времени Виктор Васнецов. Его сближала с царем любовь к русскому фольклору. В детские и юношеские годы будущего императора в свет выходили «Народные русские сказки», собранные Александром Афанасьевым. И он увидел в сказочном цикле Васнецова отражение своих детских впечатлений…

Александр III правил 13 лет. И все это время художник работал над своим шедевром – картиной «Богатыри». Илья Муромец на этом полотне неуловимо напоминает императора. И само ощущение спокойствия и силы, которым пропитан мир васнецовских богатырей, – это ли не идеал царя-миротворца? Картину воспринимали как символ национального духа. Ее репродукции можно было найти на любой ярмарке. Искусство Васнецова объединяло всех: его любили и в царской семье, и в крестьянской среде, воспитанной на лубочных картинках.

К образам былинной богатырской заставы в те годы обращался не только Васнецов. Именно тогда русские былины, стáрины, народные исторические баллады получили широкое признание. Их бережно записывали с голоса сказителей, изучали в университетах, издавали, комментировали, иллюстрировали. До этого они существовали лишь в простонародном обиходе, а в сознании просвещенной публики куда более важное место занимали Ахилл и Одиссей.

На полотнах другого ключевого живописца александровской эпохи – Константина Маковского – воспроизводилась не сказка, а сказание о Московской Руси. «Мой живописец» – так называл его Александр III. Маковский много лет коллекционировал предметы русской старины, подлинные реликвии допетровского времени. Это увлечение помогало ему создавать достоверные сцены из старорусского быта, которые нравились царю. Так, художник перенес на холст московское боярское застолье, традиции которого к XIX веку были напрочь утрачены. До Маковского казалось, что жизнь старорусских вельмож исчерпывалась степенными церемониями, а он показал живых людей – со страстями и эмоциями. Не менее громкий успех ждал его произведения, посвященные преодолению Смуты, – «Воззвание Минина к нижегородцам», «Иван Сусанин». Эти сюжеты, связанные с воцарением Романовых, входили в обязательную программу академической живописи и в прежние годы. Однако на тех полотнах царила среднеевропейская элегантность, а Маковский вывел на первый план настоящих старорусских купцов, ремесленников, крестьян – узнаваемых не только по армякам и тулупам, но и по манере, по характерам…

В последние годы правления Александра III главной лабораторией национального искусства стал Владимирский собор в Киеве. Там в красках создавалась панорама русской истории. Над фресками и иконостасом грандиозного храма работали Виктор Васнецов, Михаил Нестеров, Павел Сведомский и другие выдающиеся мастера. Император с нетерпением ждал окончания работ и собирался присутствовать на освящении собора. Этому помешала его преждевременная смерть.

В траурные дни Михаил Нестеров в личном – а значит, искреннем – письме попытался осмыслить эту потерю: «Русские люди хоронят с государем Александром III заветные помыслы, мечты. Он воплощал в себе все святое, лучшее, характерное для нравственного облика народа… Со времени Александра Невского можно смело сказать, что никто более не выражал в себе так ярко свой народ, как Александр III».

Император умер, а стиль, сложившийся под его влиянием, еще на протяжении десятилетия торжествовал и в живописи, и в архитектуре. Расцвет русского искусства продолжался, достраивались храмы и торговые ряды. Коллекция картин, которую собирал царь, стала основой Русского музея императора Александра III (ныне Государственный Русский музей), учрежденного в 1895 году. А тогдашняя прививка русскости сказывается до сих пор – в наших эстетических предпочтениях, в нашем отношении к историческому наследию.