Ускоренная жизнь

Год столетия Константина Симонова…

Сергей Морозов – о том, как увидел войну и мир прозаик Константин Симонов

Константин Симонов

Относительно прозы Константина Симонова сложилось стойкое убеждение, что вся она о войне. Однако это верно лишь отчасти. Да, война потрясла, в какой-то степени заворожила, оставила настолько глубокую отметину в памяти, в мировоззрении, что о мирной жизни он писать не мог и не хотел. Даже вышедшая из-под его пера книга «Дым отечества», посвященная теме патриотизма, так или иначе была связана с войной, с ее последствиями, с ее отголосьем.

И все же произведения Симонова не только о войне. В тех томах прозы, благодаря которым он прочно закрепился в истории литературы и в памяти народной, – в трилогии «Живые и мертвые», в примыкающих к ней романах «Товарищи по оружию», «Так называемая личная жизнь (Из записок Лопатина)» – главное место занимает не батальная тематика, не присущая лейтенантской прозе правда о войне, а классическая толстовская тема войны и мира.

Симонов увидел в эпической

по масштабам военной драме обнажившееся во всей своей мощи, простоте, ясности и многосложности движение жизни, ее высшую точку, напряжение сил

В этом глобальном, толстовском, онтологическом, историософском по своему характеру взгляде на Великую Отечественную основное отличие книг Симонова от произведений Василя Быкова, Константина Воробьева, Юрия Бондарева, Григория Бакланова, Бориса Васильева и многих других. Военный цикл Симонова тяготеет к почти толстовской многомерности в изображении и понимании войны. Война становится в нем частью полноводного жизненного потока.

Симонов увидел в эпической по масштабам военной драме обнажившееся во всей своей мощи, простоте, ясности и многосложности движение жизни, ее высшую точку, напряжение сил. «Что есть война, знаешь? Война есть ускоренная жизнь, и больше ничего», – говорит один из героев романа «Солдатами не рождаются». Вот эта ускоренная жизнь, с которой спала вдруг пелена словесной шелухи и мещанской пустоты, в которой обнажился человек и предстал таким, каков он есть, в своей силе и слабости, низости и величии, и потрясла его. Как писатель он не мог пройти мимо, как свидетель многих человеческих судеб, пронесшихся перед его глазами за четыре военных года, не мог не рассказать о них.

Мы привыкли говорить о войне как о труде, как о подвиге, как о страшной трагедии. Все это есть и в книгах Симонова. Однако он уловил и другое метафизическое ее значение. Пройдя войну от начала до конца, не будучи философом, не являясь человеком религиозным, Симонов уловил высокий смысл свершившегося в 1941–1945 годах. Великая Отечественная явилась своего рода Страшным судом, перед которым предстала вся послереволюционная Россия. Вся Россия в Великой Отечественной раскрылась, развернулась, показала себя, каждый человек предстал без утайки.

«Война – действительно Страшный суд!» – мелькает мысль у военного корреспондента Лопатина, на 20 дней выпавшего из круговерти военных командировок. Грохот канонады и бомбежек – как труба Страшного суда для каждого. И всякий, заслышав ее, желает втайне, чтобы перед лицом смерти праведных дел за ним осталось больше, чем грехов. Быть лучше – этот жизненный императив предстает на войне во всей своей чистоте, незамутненности, и обретение жизни вечной, права на память и послевоенное земное счастье стоит, по Симонову, в прямой зависимости от степени следования ему.

Война очищает. На войне отлетает все наносное, пропаганда, идеологическая шелуха, предрассудки и предубеждения, ложь и неправда. Остается только главное, незыблемое, соответствующее вечному ходу жизни, ее основам. Это внезапно осознает Лопатин в романе «Так называемая личная жизнь»: «Он думал о живых и мертвых, стоя над этим столом, а на ум приходило: и «смертию смерть поправ», и «неси свой крест», и «воскресе» из мертвых, и даже те тридцать сребреников, которые получает современный Иуда, чтобы послать на войну сына одной матери вместо сына другой».

Вся Россия в Великой Отечественной

раскрылась, развернулась, показала себя, каждый человек предстал без утайки

Война позволяет увидеть человека таким, каков он есть. Так спадает, подобно струпьям, с генерал-лейтенанта Козырева в «Живых и мертвых» мирская слава первого аса, и вместо гордого орденоносца остается сбитый напуганный пилот, расстреливающий из пистолета спешащих к нему на помощь красноармейцев. Так сползает бравурный пафос и лоск с полковника Баранова, теряющего веру в себя, в Родину, в Победу и сводящего счеты с жизнью. Так выпариваются все капризы и вся светскость из Нади Караваевой, и остается честная, чистая, гордая и до безрассудства смелая женщина.

Высокий метафизический, нравственный смысл Великой Отечественной становится еще более очевидным в том сравнении ее с Первой мировой, которое проделывают герои «Так называемой личной жизни». Сопоставление реальной судьбы Александра Блока, просидевшего табельщиком в Пинских болотах, и гипотетической версии судьбы Сергея Есенина, который, будь он жив в 1941-м, писал бы стихи о своей России и ездил бы по фронтам корреспондентом, отражает представление о Первой мировой как о войне бессмысленной, войне, в которой, в отличие от Великой Отечественной, лучшие силы народные так и остались невостребованными.

Запечатленное в «Живых и мертвых» ощущение Великой Отечественной как глобального, космического по своим масштабам события, как центрального, узлового момента в жизни мира, России, каждого русского человека разительно отличается от того, как изображена война в романе «Товарищи по оружию», формально примыкающем к трилогии. Сам Симонов считал эту книгу, повествующую о событиях на Халхин-Голе, творческой неудачей. О чем она была? О военных подвигах, о войне как работе. Она рассказывала о верности СССР своему союзническому долгу, о доблести воинов и славе советского оружия. Но в ней не было того чувства народной жизни, понимания смысла войны и мира, той горечи военной драмы, свидетелем которой Симонов стал на фронтах Великой Отечественной.

Запечатленное в «Живых и мертвых»

ощущение Великой Отечественной как глобального, космического по своим масштабам события

Внимание Симонова приковано не к батальным сценам и военным событиям, не к истории войны, а к истории страны, к человеческим судьбам, рассказ о которых и составляет основное содержание его прозы.

«…За всю свою жизнь он не знал столько скоротечных встреч, неразлучных товариществ и бесповоротных разлук со столькими людьми, как за эти пять месяцев войны», – пишет Симонов в «Живых и мертвых». И он не мог закрыть глаза на открывшееся многообразие человеческих натур, ярких русских характеров, которые высветило военное время. Живые и мертвые, трусы и герои, генералы и рядовые, бойцы и труженики тыла, коммунисты и верующие, обиженные советской властью и обласканные ею – весь народ в своем величии и своих слабостях предстает перед читателем.

Однако вряд ли Симонову удалось бы запечатлеть все это так живо и метко, если бы он обозревал народную жизнь на войне с высот эпизодически посещающего фронт военного корреспондента. То, что герой романа «Живые и мертвые» Иван Синцов по воле авторского замысла попадает в самую ее гущу, на передовую, не случайно. В истории Синцова, выбравшего нелегкий путь простого солдата, слышится что-то толстовское, нехлюдовское. Его ощущения – это ощущения князя Нехлюдова, решившего погрузиться в стихию народной жизни, прожить жизнь простого, настоящего человека. Помните: "Да, совсем новый, другой, новый мир", – думал Нехлюдов, глядя на эти сухие, мускулистые члены, грубые домодельные одежды и загорелые, ласковые и измученные лица и чувствуя себя со всех сторон окруженным совсем новыми людьми с их серьезными интересами, радостями и страданиями настоящей трудовой и человеческой жизни… И он испытывал чувство радости путешественника, открывшего новый, неизвестный и прекрасный мир».

Константин Симонов с визитом в редакцию газеты «Прикубанская искра»

Такой же мир неожиданно открывает для себя на войне и Синцов. Его история – воплощение старой интеллигентской мечты о слиянии с народом. Рассказ о его судьбе позволяет Симонову запечатлеть, как война становится общим делом, общей судьбой, как русские люди становятся братьями и сестрами, друзьями.

Но если история Синцова воплощает практически осуществленное толстовское опрощение, возвращение к народной жизни, то повествование о судьбе Лопатина позволяет Симонову воссоздать мирную изнанку военной поры. В то время как на фронте решаются судьбы страны и мира, в тылу органично и естественно, неостановимым потоком идет вот эта самая личная жизнь. «Двадцать дней без войны», входящие в «Так называемую личную жизнь», представляют собой попытку показать мир, с одной стороны искаженный, попранный войной, а с другой – от нее не зависящий. Поэтому разворачивается не просто повествование о тыловой ташкентской жизни, но рассказ о неубиваемом человеческом в человеке, о жизни, берущей свое, несмотря ни на что.

Все-таки проза Константина Симонова

не о войне, а о жизни

Обычный ход жизни не отменяется войной. Это столкновение мира и войны с особенной силой проявляется в трагическом и тяжелом положении, в котором оказывается в романе «Солдатами не рождаются» со смертью жены генерал Серпилин: «Надо было брать высоту Бугор – а у него умирала жена». Люди рождаются и умирают, влюбляются, женятся и разводятся, учатся, работают, пишут стихи, ходят на праздники, разменивают жилплощадь. И чем ближе Победа, тем полновластнее ведет себя эта мирная личная жизнь, забирая, отвоевывая у войны все то, что принадлежит ей по праву. В 1944-м, о котором рассказывает роман «Последнее лето», она докатывается уже до фронта, и тогда привычный статистический счет потерь вдруг обретает личностное человеческое измерение: «Есть на войне дни такой тишины, когда почти ко всем людям на время возвращается первоначальное, нормальное человеческое чувство, и, как бы заново услышав слова «человека убили», они опять начинают сознавать, что это значит, что вот вдруг взяли и убили человека!»

Нет, все-таки проза Константина Симонова не о войне, а о жизни. «Можно научиться воевать, но привыкнуть к войне невозможно… Вот пригрело солнышко… и ему так хочется жить, так хочется жить, что прямо хоть упади на землю и заплачь и жадно попроси еще день, два, неделю вот такой безопасной тишины, чтобы знать, что, пока она длится, ты не умрешь…»

Но Симонову небезразлично, как следует жить, и поэтому, рассказывая нам о живых и мертвых той великой войны, он, как и вся классическая русская литература, продолжает учить нас такой жизни, в которой должны быть не мертвые, а живые души.

Автор: Сергей Морозов