Народная, советская... размышления в год литературы

В последние годы Иосифа Сталина любят называть «единственным свободным читателем в стране», подразумевая, видимо, не только то, что он был волен читать что угодно, но и то, что он в этом качестве определял, что и как должны делать писатели, а уже через них навязывал свой вкус другим читателям.

Вопрос о том, читала ли вся страна то, что читал Сталин, или, напротив, Сталин лишь формулировал общественный запрос в сфере литературы в присущей себе манере, является центральным не только в плане понимания советской литературы, но и осознания того, что происходит с отечественной литературой в последние годы. Обычно освещают его однобоко: социалистический реализм был навязан стране Сталиным, учрежденная им Сталинская премия явилась одним из инструментов формирования канонического образа советской литературы. После этого беспристрастно говорить о том, что собой представляла культурная политика в СССР, в чем заключался ее смысл, невозможно. Остается ходить по замкнутому кругу идеологизированной темы «Писатели и власть» – трагедия Михаила Булгакова, трагедия Андрея Платонова… Формируется упрощенное представление: вся советская литература – своего рода потешный полк, причуда «красного императора». Преодоление советской литературы, соцреализма – борьба со сталинизмом, изживание тоталитарных эстетических практик, уход от литературы «единственного свободного читателя» к литературе свободных читателей, к плюрализму художественных методов, стилей и жанров.

К такому ходу мысли мы привыкли в последние годы, привыкли к тому, что это утверждение отражает естественное требование творческой свободы, соответствующее природе искусства. Свобода писателя, свобода читателя, конец единого, большого, тоталитарного стиля, навязанного на определенном этапе развития отечественной литературе. При этом, однако, мы уже не задаемся вопросом, насколько этот большой стиль был отражением лишь воли Сталина и отчего в советский период он стал преобладающим.

Андрей Платонов

В советское время люди читали те книги, которые соответствовали тогдашней культурной политики. Но было ли это только чтением из-под палки? Ведь были действительно всенародно любимые авторы, любимые книги. Современная практика объяснять эту популярность через постоянную апелляцию к понятию «вопреки» – большое упрощение. Ведь помимо «вопреки» существует и «благодаря». И объяснять то и другое только силовым и односторонним давлением идеологии на литературу не совсем верно.

Формирование советской литературы было процессом рукотворным, организованным. Но XX век стал веком рационализации, осмысленного подхода к организации различных форм деятельности, в том числе и литературы. Октябрьская революция, марксистская идеология поставили целью научную, рациональную организацию общества. Литература должна была стать формой производства новых социальных условий, нового общества.

Добиться этого в отрыве от социальной действительности, вне опоры на народные массы не представлялось возможным. Литература народа и для народа – это требование, как с точки зрения формы и содержания, так и персоналий, должно было стать определяющим. Оно указало на необходимость переосмысления роли и места классики, места художника в новом социалистическом обществе. изменения самого подхода к творчеству.

Александр Твардовский. Фото Евгения Кассина и Владимира Савостьянова / Фотохроника ТАСС

На протяжении всего своего существования советская литература должна была соответствовать определенным параметрам: народности, классовости и партийности. Это были основополагающие принципы, каждый из которых определял целый ряд второстепенных эстетических установок. Принцип народности предопределял стремление к демократичности, доступности формы и содержания, их ясности и простоте, приверженность художественному методу реализма. Классовость диктовала общий эмоциональный настрой, выражавшийся в историческом оптимизме и пафосе созидания. Литературу считали отраслью производства. Партийность требовала соответствующей идеологической нагрузки, сознательного следования политической линии партии, творческого участия в развитии и обновлении, четкого представления о целях общественного развития и чувства меры в методах их художественного отображения.

Однако на разных этапах акценты в этой триаде принципов расставлялись по-разному.

Роль Сталина как читателя заключалась в исправлении пролеткультовских и рапповских перегибов в деле литературного строительства, в возвращении литературы с авангардистских и номенклатурных высот к народу. И здесь он выступал не как своевольный тиран, а как политик, идеолог, руководитель государства

Перестройку литературы начал осуществлять Пролеткульт, опиравшийся на классовый принцип, а продолжили различные объединения пролетарских писателей (последней реинкарнацией которых стал РАПП), считавшие основным принцип партийности. Но они истолковывали их буквально, что на деле вело к формированию не демократической литературы, а особого, замкнутого в себе направления комсомольской или пролетарской литературы, то есть своего рода искусства для партийной номенклатуры и ее сторонников. И та и другая позиция вела к групповщине, к самозамыканию в сфере далекого от народных масс искусства, к превращению советской литературы из социально значимого и общественного по своему характеру явления в хобби для партаппаратчиков.

Суть сталинского поворота 1930-х годов в литературе заключалась в обращении к народности, а не к партийности и классовости как к фундаменту всей конструкции

Роль Сталина как читателя заключалась в исправлении пролеткультовских и рапповских перегибов в деле литературного строительства, в возвращении литературы с авангардистских и номенклатурных высот к народу. И здесь он выступал не как своевольный тиран, а как политик, идеолог, руководитель государства, собиравший общество в единое целое, формировавший единый народ. Таким образом, говоря, что советская литература была выстроена одним читателем, надо отдавать себе отчет в том, что этим «единственным свободным читателем» являлся вовсе не Сталин, а некая обобщенная, идеально-типическая фигура – народ.

Именно с расчетом на нее и было начато формирование уникального образа советской литературы, отличительной чертой которой, по замечанию ряда исследователей, стала зыбкость границ между читателем и писателем. Познание и воспитание советского народа, формирование народного единства, нового народного идеала на народной же почве – вот задачи, которые должна была решать литература.

Народность, помимо политической целесообразности, похоже, и стала основным критерием, исходя из которого Сталин-читатель поддерживал авторов, чья биография не внушала доверия с партийной точки зрения, произведения, которые не вполне вписывались в критерии классовости и партийности, книги, которые не всегда отличались высокими художественными достоинствами, но отражали народное мировоззрение.

Ванда Василевская

Чем привлекло Сталина, к примеру, творчество Ванды Василевской? Можно предположить, что причиной было содержание ее произведений, которые, несмотря на художественное несовершенство, не могли не найти живого, эмоционального отклика у читателя. Так, удостоенная Сталинской премии за 1946 год повесть «Просто любовь», одно заглавие которой красноречиво свидетельствует о ее принадлежности, говоря современным языком, к женской прозе, представляет собой классический образчик мелодрамы, но мелодрамы советского типа. Легко сказать «Жди меня», но как дождаться в жизни, как принять мужа, который возвращается с войны инвалидом? Сомнения и переживания героини помогают ей найти ответ на этот вопрос, совершенно непартийный, народный по духу, – «просто любовь».

Другая, более ранняя повесть Василевской, «Радуга» (Сталинская премия 1943 года), страдая подчас надуманными поворотами сюжета, рассказывает о тяготах жизни в тылу врага, ужасах оккупации. Автору, с одной стороны, удалось передать ощущение беззащитности оставшихся в оккупации, показать пытки и издевательства над советскими гражданами, а с другой – изобразить всю ту ненависть («…Вся украинская земля изнасилована, опозорена, оплевана, растоптана ногами… Земля насквозь пропитана кровью, залита слезами») и презрение, которые они испытывают к захватчикам. Могла ли такая книга, переполненная картинами народного страдания, не тронуть душу, не найти отклика у простых людей?

«Спутников» Веры Пановой (получивших поддержку и одобрение в виде Сталинской премии за 1947 год) также следует рассматривать как народную книгу, лишенную пропагандистского начала, привлекающую внимание простотой, ясностью человеческих отношений, нравственной чистотой, жизненным правдоподобием героев. История санитарного поезда, этого символа всей советской страны, идущей по дорогам войны, рассказана с изяществом и безыскусностью – прямо и откровенно. Все это было оценено как читателями, так и писательским сообществом (начало повести при первой читке вызвало всеобщее одобрение), все это разглядел Сталин в политически неблагонадежной (репрессированный муж, долгое пребывание в оккупации), но талантливой, с его точки зрения, писательнице. Впрочем, «Кружилиха» (Сталинская премия 1948 года), «Ясный берег» (премия 1949 года) представляли собой уже пример конъюнктурной литературы, написанной – не то бессознательно, не то по осознанному искреннему желанию – в угоду линии партии. Но фальшь, отход от народного начала не укрылись ни от взоров критиков, ни от главного читателя Пановой – Сталина, который, отметив мастерство автора, точность отдельных сцен и образов, не мог не констатировать общей несостоятельности и того, и другого произведения, неверность взятой интонации. Хотя образ Листопада в «Кружилихе», самоотверженного и самовластного руководителя, ведущего твердой рукой свой завод к процветанию и лучшей жизни, вряд ли мог оставить его равнодушным.

Вера Панова. Фото Валентина Мастюкова и Владимира Савостьянова / Фотохроника ТАСС

В наибольшей степени принцип народности проявился, безусловно, в творчестве Александра Твардовского. Три его поэмы, удостоенные Сталинских премий в 1940-х годах («Василию Теркину» премия и вовсе была присуждена под давлением Сталина), по-разному выражали это народное начало. В «Стране Муравии» ощущалась перекличка с классической некрасовской и народной традицией поиска счастья. В «Василии Теркине» был отображен народный образ войны, а сама поэма, равно как и ее герой, поднялись до высот фольклорного произведения. В «Доме у дороги» высветился весь трагизм народной судьбы, горькая цена победы.

Романный демократизм исторической прозы Степана Злобина, чей роман «Степан Разин» был отмечен Сталинской премией 1952 года, явная крестьянская классовая окраска его творчества, фольклорное начало не могли не привлечь внимание советского вождя, искавшего образец народного исторического романа. Отсюда высокая оценка как идеологической направленности произведения, зафиксированная в воспоминаниях Константина Симонова, так и его эстетических достоинств.

Народный писатель с народной судьбой, пишущий литературу для народа, – таков был идеал писателя, идеальный образ литературы, который нашел поддержку у Сталина. И сейчас, когда созданный в сталинскую эпоху стиль большой, единой литературы отвергается и шельмуется как тоталитарный, осколки той концепции все равно используются ее хулителями.

Впрочем, это единственное, что осталось нам в наследие от литературы большого стиля. Крушение советской литературы с исповедуемым ею принципом народности, заложенным сталинской политикой, предопределило ее нынешнее положение, при котором она существует изолированно от общества и не востребована главным читателем – народом, далека от него и чужда ему.