Осколок русской Японии

В северо-восточной части Киото есть чрезвычайно популярное среди японцев, да и среди сотен тысяч туристов место отдыха — «Тропа философов». Считается, что своё название тропа получила не только из-за утончённой уединённости маршрута и обилия сакуры, наводящей на размышления о бренности всего земного, но и оттого, что там любил в своё время побродить самый известный в Японии философ — Китаро Нисида. Возможно, любовь к медитации на ходу великому Нисиде, пытавшемуся в своих работах объединить западные и традиционные течения философской мысли, привил его учитель — большой поклонник неспешных пешеходных прогулок преподаватель философии Токийского университета в Токио Рафаил Кёбер.

Основоположник преподавания европейской философии в Японии Рафаил Кёбер (Рафаэль фон Кёбер) родился в центре России, в Нижнем Новгороде, 15 января 1848 года. Его отцом был обрусевший немец, чиновник в чине статского советника, помощник управляющего нижегородской удельной конторы (а управляющим был лексикограф и писатель Владимир Даль) Густав (Густав Васильевич) фон Кёбер. Мальчик с детства учился музыке, а в 1872 году окончил Московскую консерваторию, где среди его наставников были Пётр Чайковский и Николай Рубинштейн. Однако после окончания обучения Кёбер внезапно решил поменять сферу интересов и отправился в Германию, где изучал на втором родном для себя языке — немецком — философию. Дипломную работу выходец с Поволжья посвятил свободе человека в трактовке Фридриха Шеллинга, и эта тема стала ключевой для нашего героя на всю оставшуюся жизнь.

Кёбер попал в Европу в 1870-е годы, когда рождавшаяся на Востоке новая Японская империя стремительно навёрстывала упущенное в самурайском феодализме время и спешила взять на Западе всё лучшее, что тот мог предложить. Безусловно, фокус японских интересов находился в прикладных областях науки, но для первых японских университетов набирали лучших специалистов абсолютно во всех областях человеческого знания. Посол Японии в Германии Сюдзо Аоки получил задание найти преподавателя западной философии, и ему посоветовали обратить внимание на талантливого немца из Нижнего Новгорода.

В Токио рекрутированный философ прибыл в 1893 году. Заняв должность преподавателя гуманитарного факультета Токийского Имперского университета, Кёбер рьяно взялся за дело. Помимо русского и немецкого Кёбер свободно говорил на французском и английском, читал по-итальянски, а лекции — по-английски. Более того, Кёбер организовал систематический курс занятий по западной философии с преподаванием для японцев древнегреческого языка, с разбором произведений Горация, Вергилия, Гомера на языке авторов. Будущий специалист по античной философии Такаси Идэ в очерке «Мой Кёбер» вспоминал: «В то время моих познаний хватало лишь на то, чтобы переписывать в тетрадку греческие и латинские фразы, которые учитель выводил на доске».

Разумеется, Кёбер преподавал и русский язык (в Токийской школе иностранных языков — будущем Университете иностранных языков), особенно понадобившийся определённой части японского социума в период подготовки к Русско-японской войне.

Уже через год после приезда в Токио выпускник Московской консерватории начал регулярно участвовать в качестве пианиста в концертах симфонической музыки, а позже вёл историю музыки и класс фортепиано в Колледже музыки в Уэно. Уровень преподавания был везде — и в Имперском университете, и в школе искусств — одинаковым: три ученицы музыкальной школы стали потом первыми японскими профессорами музыки, а сам Кёбер в этом качестве даже оказался запечатлён в романе Такэо Арисимы «Женщина», где отказывал бездарной ученице в приёме в свою школу: «...профессор Кёбер слушал её с кислым видом и однажды сказал ей сухо: "У вас есть способности, но нет таланта". — "В самом деле?" — беспечно воскликнула Йоко. Скрипка полетела в окно, а Йоко навсегда покинула музыкальную школу». Рафаила Кёбера можно с полным правом назвать по крайней мере одним из отцов-основателей японской фортепианной школы, и, наконец, именно он стал постановщиком первой в японской истории оперы, инсценировав «Орфея» Кристофа Глюка.

Неистовый профессор в Токио быстро сдружился с регентом собора Воскресения Христова (Никорай-до) Дмитрием Львовским. Они нередко бывали друг у друга в гостях — совсем не свойственная японцам привычка, но чаще вместе слушали церковный хор. Разумеется, много общался Кёбер и с главой русской духовной миссии архиепископом Николаем Японским. Основатель и проповедник православия в Японии сам был человеком широко образованным и глубоко мыслящим, но, вне всякого сомнения, истово православным. А вот для Рафаила Кёбера в вопросах религии и веры были характерны метания, вызванные, вероятно, и его происхождением, и полученным в Европе образованием, и основной средой общения. Отсюда и полные отчаяния строки в дневниках Николая Японского: «Профессор Кёбер принёс бывшие у него в чтении православные книги и возвестил, что совсем решился перейти в католичество. Психологический феномен — замечательный. Говорит и повторяет, что не имеет ровно ничего против православия, не может опровергнуть ни одного возражения против нелепостей католичества и при всём том идёт туда; говорит, "тянет его туда"… Ничего не может опровергнуть, ни против чего возразить, одно твердит: "влечёт меня туда и иду", точь-в-точь как юноша, влекомый плотию в непотребный дом; разум говорит ему: "скверно и грешно, и опасно — погибнешь", но он всё-таки идёт и гибнет. И подобен сему слабому юноше — наш философ Рафаил Густав Кёбер!»

Вероятно, тяга к католичеству, вылившаяся в итоге в столь резкие формы, была тесно сопряжена с подчёркиванием нижегородцем Кёбером своих германских корней. Сам философ заявлял: «Я обязан Германии и немцам всем, что я есть и что имею: каждая частица моего "я" навеки связана с Германией и её культурой… И русская поэзия, и искусство вообще — и музыка тоже — оставляют у меня безрадостное впечатление». Как пишет Сергей Айзенштадт, музыкальное творчество, репертуар Кёбера оказались основаны на сочинениях немецких и австрийских композиторов с полным игнорированием «своего великого педагога П. Чайковского. Учеников он воспитывал также, прежде всего на немецко-австрийской музыке. С культурой Германии связан и сохранившийся в архиве японского университета Тохоку образец композиторского творчества Кёбера — 9 песен на стихи немецких поэтов». Выросший и учившийся в России и в Германии полунемец-порусский Рафаил Кёбер очень хотел стать в Токио просто немцем. В значительной степени ему это удалось. Японцы и тогда, и сейчас воспринимают Кёбера как немецкого педагога, с невыразимым изумлением узнавая о его российском не только происхождении, но и подданстве, которое он в отличие от веры так никогда и не сменил. Как здесь не вспомнить другого русско-немецкого полукровку, который в сознании японцев, наоборот, навсегда остался русским, — Рихарда Зорге?

Разумеется, несмотря на увлечённость музыкой, религией, изучением иностранных языков, главным занятием Рафаила Кёбера оставалось преподавание философии. Великий японский писатель Нацумэ Сосэки, бывший аспирантом у Кёбера, а затем преподававший вместе с ним, писал об этом человеке: «Пойдите на литературное отделение и спросите, кто из профессоров здесь самая яркая личность. 90 студентов из 100 назовут вам Кёбера и лишь потом, может быть, вспомнят преподавателей-японцев». Нацумэ Сосэки посвятил наставнику очерк, который так и озаглавил: «Учитель (сэнсэй) Кёбер». Во многом благодаря этому произведению мы знаем сегодня о необычной скромности в быту русско-немецкого сэнсэя: и здание его дома «поражало ветхостью», и кусок обшивки старого матраса, служивший далеко не бедному профессору скатертью («вместо белой скатерти, которую европейцы считают непременной!»). Единственным украшением дома были 1999 томов книг на разных языках (сейчас эта библиотека хранится в университете Тохоку в Японии), причём было видно, что все книги находятся в работе. «Спросил профессора, не тоскливо ли ему на чужбине; он ответил, что ничуть не скучает. Спросил, не возникает ли желание вернуться на Запад; он ответил: не столь там и прекрасно; если чего и не хватает в Японии, то разве что концертов, театров... Вот уже 18 лет учитель спокойно живёт в нашей стране… Словно ожившая греческая скульптура, он невозмутимо шагает по дымному городу. Обутый в мягкие кожаные сандалии вроде тех, что носили древние корейцы, он не скребёт тротуары гвоздями, а мягко ступает вдоль трамвайных линий».

Бродивший позже по своей тропе Нисида Китаро тоже оставил исполненные благодарных чувств «Воспоминания об учителе Кёбере». Знаток конфуцианства, член Академии наук, крупнейший авторитет в области конфуцианства Тэцудзиро Иноуэ, этнограф и культуролог Тэцуро Вацудзи, переводчик французской и русской литературы Бин Уэда, критик Тёгю Такаяма и многие другие — все они сохранили о своём университетском наставнике трогательные воспоминания, настолько мощным было впечатление от встреч и уроков с ним. Уже упоминавшийся в связи с обучением латыни и древнегреческому Такаси Идэ писал: «Учитель занял в моей душе место рядом с бессмертными корифеями — Платоном и Гёте». Просветитель Дзиро Абэ восхищался им: «Своим предметом — философией — учитель владел блестяще. …При этом основной задачей он считал воспитание свободной личности...» «Несомненно, личность и идеи Рафаила Кёбера, не просто талантливого приверженца европейской философии, но и человека, поистине сформировавшего традицию преподавания европейской философии в Японии, следует изучать и освещать не только в Японии, но и в России», — с высоты сегодняшних дней утверждает Алексей Козырев, доктор философии, доцент философского факультета МГУ.

В 1914 году истёк срок контракта Рафаила Кёбера с университетом, и профессор зарезервировал билет на самый медленный (чтобы точно уж никуда не спешить) пароход по маршруту Йокогама — Марсель: «Вы можете спросить, почему при всей привязанности к Японии и японцам я всё-таки вознамерился вернуться в Европу? Никаких преимуществ, по существу, там нет, просто в моём возрасте тянет к прошлому. Ничего особенно заманчивого, разве что повидать перед смертью дорогие когда-то места…» Решение профессора шокировало всех, кто знал его более-менее близко. Дело в том, что он до крайности не любил перемещаться на большие расстояния. Один-единственный раз за всю жизнь в Токио он собрался посетить красивейший городок Никко в 123 км от японской столицы, но поездка сорвалась, и профессор с облегчением остался в своём «ветхом домике» со своими любимыми книгами. Ученики Кёбера шутили, что профессор выпускал из рук книгу только в двух случаях: когда ел и когда играл на рояле. Так же консервативен он был и в других привычках: 17 лет носил одно и то же пальто, лечился только у двух врачей, а жалованье тратил на книги и помощь студентам.

Отъезд в Европу тоже сорвался по не зависящим от профессора условиям. В Йокогаме его застала весть о начале мировой войны. Кёбер остановился у русского консула Артура Вильма, который должен был за пару недель исхлопотать ему французскую визу. Остановился, как потом оказалось, на последние девять лет своей жизни. Всё это время он писал книгу о японской жизни, статьи, эссе, в том числе о Канте, Ницше и Шопенгауэре, о музыке и… «гулял по набережной со скоростью улитки». Последний приют он нашёл на кладбище Дзосигая — туда привела «философская тропа» лучшего преподавателя философии в Японии периода Мэйдзи родом из Нижнего Новгорода.