"Минин и Пожарский" против "Ивана Сусанина"

В 1936 году судьба Булгакова совершила последний крутой вираж. Отношения с МХАТом, театром, который Михаил Афанасьевич когда-то боготворил, окончательно рухнули в тартарары. Но, казалось, судьба решила, наконец, смилостивиться над строптивым Мастером. В середине июня композитор Борис Асафьев предложил Булгакову написать для него либретто оперы «Минин и Пожарский».

Идея пришла Асафьеву, когда его водили по закулисью Большого театра. На одном из старых задников композитор обнаружил сцену въезда Минина и Пожарского в Кремль – сюжет, достойный оперы. Худрук и главный дирижёр театра Самуил Самосуд с ним согласился. Поручить написание либретто Булгакову им посоветовал давний друг писателя – театральный художник Владимир Дмитриев (1900-1948), в своё время работавший над декорациями для «Бега» и «Мёртвых душ». Михаил Афанасьевич пребывал в глубокой депрессии после запрета «Кабалы святош» и, хотя композитор ему понравился, окончательного согласия не дал. На следующий день композитор привёз к Булгакову Самосуда и тот, человек очень темпераментный и упорный, не просто уговорил Михаила Афанасьевича, но тут же повёз подписывать договор».

Михаил Булгаков

Вскоре Булгаковы уехали на дачу в подмосковную Загорянку. Писатель с жаром принялся за работу. 23 июля либретто было завершено и отправлено Асафьеву.

Между Самосудом и Булгаковым сложились очень тёплые, дружеские отношения и, когда Михаил Афанасьевич признался, что намерен уйти из МХАТа, Самуил Абрамович ничтоже сумняшеся предложил ему перейти в Большой: «Мы вас возьмём на любую должность, хоть тенором». 10 октября Булгакова приняли в штат – не тенором, но литературным консультантом и либреттистом. По воспоминаниям Елены Сергеевны, Булгакова в Большом «очень полюбили, ему было хорошо. Он любил и оперу, и балет, любил музыку, так что ему действительно было там хорошо». Если говорить об атмосфере, которой Михаил Афанасьевич был окружён в театре, то она, конечно, права. Но в творческом плане эти годы оказались мучительными. «Пишу либретто для двух опер – историческое и из времён гражданской войны. Если опера выйдет хорошая – её запретят негласно, если выйдет плохая – её запретят открыто. Мне говорят о моих ошибках, и никто не говорит о главной из них: ещё с 1929-1930 года мне надо было бросить писать вообще», - писал он и оказался недалёк от истины. «Минина и Пожарского» запихнули в долгий ящик – на выходе были «Руслан и Людмила» Михаила Глинки и «Поднятая целина» Ивана Дзержинского. Тем временем, Комитет по делам искусств потребовал усилить патриотическую линию оперы и дописать две картины с массовыми народными сценами. Так возникли «Двор дома Минина в Нижнем Новгороде» и «Площадь в Костроме. Двор воеводы». Через некоторое время появились слухи, что оперу «сошлют» в филиал, где сценическое пространство намного меньше. Это означало, что в только что дописанные массовые сцены придётся вносить сокращения или убирать их вообще.

Борис Асафьев

Вскоре у «Минина и Пожарского» появился ещё один «соперник» – новая редакция «Ивана Сусанина», избавленного от «монархических мотивов». Оперу Глинки тоже подвергли существенным переделкам, работа над ними затягивалась, но это не облегчило участь детища Булгакова и Асафьева. В декабре 1937 года писателя вызвал к себе председатель Комитета по делам искусств Платон Керженцев и в очередной раз потребовал доработать либретто. Он подробно рассказал, как нужно расширить образы Минина и Пожарского, какие арии им дописать и как заострить их взаимоотношения, сделав князя более осторожным и нерешительным, а народного вожака – более решительным и прозорливым. Кроме того, по мнению партийного «музыковеда» нужно было ввести в оперу несколько народных песен. «Одну, например, против бояр, попов и гнёта, под которым живёт народ на Руси. Другую - какую-нибудь издевательскую против поляков, чтобы она имела острое политическое звучание для нашего времени… Третью - какую-то массовую волжскую, что ли, широкого размаха, показывающую мощь, удаль, талантливость русского народа. На массовые песни тоже прошу обратить особое внимание» - так рекомендации были повторены уже в письме Керженцева к композитору. 

Но главное, Керженцев настаивал на переносе финальной сцены из Кремля куда-нибудь в Замоскворечье, чтобы усилить «народное присутствие» и сделать оперу непохожей на финал «Ивана Сусанина». Спасая многострадальный спектакль, Булгаков и Асафьев выполнили все требования, кроме одного. Финал остался неизменным. И этим, судя по всему, подписали ей смертный приговор. На одновременную постановку двух столь похожих опер дирекция Большого пойти не могла. Теоретически черёд «Минина и Пожарского» мог бы прийти, когда «Сусанин» сошёл бы со сцены. Призрачная надежда. В декабре 1938 года для Всесоюзного радио был записан монтаж русских сцен оперы. На том всё и закончилось.

Булгаков написал ещё три полноценных либретто – «Чёрное море» (о боях за Перекоп в 1920 году), «Пётр I» и «Рашель» (по мотивам рассказа Мопассана «Мадмуазель Фифи»). Ни одно из них, как и «Минин и Пожарский» не увидело света рампы.