Счастливая сказка для Маши и все-всех-всех

Эрнст Теодор Амадей Гофман придумал самую счастливую рождественскую историю, но не её главного героя. Деревянный человечек, способный разгрызать самые твердые орехи, появился больше шестисот лет назад в небольшом немецком городке Зайффене, расположившемся в самом сердце древних Рудных гор. Жили в нем рудокопы, добывавшие в шахтах серебро и олово. Шахты в те времена были неглубокими – с наступлением холодов земля промерзала и все работы прекращались. Чтобы не остаться без куска хлеба, они принимались столярничать – лесов на горах было тогда не меньше, чем металлов в их недрах. Но к концу XVII века запасы руды истощились настолько, что быть столяром стало выгоднее, чем шахтёром.

Помимо посуды и мебели мастерили они нехитрую домашнюю утварь и игрушки. Ярко раскрашенные деревянные человечки служили и детской забавой, и подсвечниками, и курильницами (по старинным поверьям свет свечей и дым пряных трав отгоняли от дома нечистую силу). А потом какой-то умелец приспособил их для колки орехов: железные щипцы не каждому были по средствам, а деревянные если и сломаются – не жалко. «Сезон» щелкунчиков наступал ранней осенью, когда поспевали орехи, и достигал пика как раз в Рождество, когда их заворачивали в цветную бумагу и развешивали на еловых ветвях. По окончании рождественского обеда хозяева и гости усаживались у камелька пить пунш и лакомиться орехами. Кому больше орехов достанется, тому достаток будет сопутствовать до следующего Рождества.

Как выглядел щелкунчик, разбудивший фантазию Гофмана, мы не знаем. Того, которого мы знаем сегодня, появился спустя много лет после смерти писателя. Придумал в 1870 году столяр Фридрих Вильгельм Фюхтнер. Его мануфактура существует до сих пор – трудится в ней уже восьмое поколение потомков старого мастера. Впрочем, какая разница, как выглядел деревянный человечек, которого обессмертил Эрнст Теодор Амадей? Жизнь вынудила его служить Фемиде, и несмотря на всю нелюбовь к профессии, из Гофмана вышел весьма достойный юрист. Однако подлинным его призванием было искусство – лет в семь он уже очень неплохо рисовал, в десять начал сочинять музыкальные пьески. Повзрослев, он будет писать музыку, руководить хором, создавать декорации к спектаклям, выступать с критическими статьями в музыкальных изданиях, а в возрасте под сорок возьмётся за литературу. Стихией Гофмана станет новелла, в которой волшебство и повседневность будут плавно перетекать одно в другое – реальная фантастика, она же фантастическая реальность.

Героями сказки о Щелкунчике Эрнст Теодор сделал своих маленьких друзей – Мари и Фрица, детей близкого друга и коллеги Юлиуса Гитцига, который потом станет первым биографом писателя. В историю Мари он вложит другую – о  принцессе Пирлипат, заколдованной злой королевой Мышильдой, и орехе Кракатук, способном разрушать злые чары. По воле Гофмана маленькая героиня из сказки перебирается в реальность – Щелкунчик оказывается не только зачарованным принцем, но и вполне земным племянником Дроссельмейера, Мари чудесным образом взрослеет, выходит за него замуж и… снова возвращается в сказку, уезжая с любимым в его волшебное королевство. Гофман переносит историю на бумагу за три недели, и она выходит в сборнике «Детских сказок» в канун Рождества 1816 года.

«Щелкунчик» полюбился и детям, и взрослым. Не зря же выдающийся хореограф Мариус Петипа вспомнил о нём, в 1890 году директору императорских театров Ивану Александровичу Всеволожскому пришла в голову идея дать в один вечер и оперу, и балет, сочинённые одним композитором. Его выбор пал на Чайковского. Петр Ильич согласился. Для оперы, которая получит название «Иоланта», он возьмёт драму Генрика Герца «Дочь короля Рене». А тему для балета выбрал Петипа, написав либретто и программу спектакля на основе французского перевода сказки, сделанного Александром Дюма-отцом.

Но история о том, как честный и отважный принц освободился от злых чар и стал править прекраснейшим королевством, для Мариуса Ивановича, искренне любившего родную Францию, была воплощением мечты о царстве свободы, равенства и братства – французская революция только что отметила своё столетие. В первоначальном плане балета во втором акте герои перемещаются не в сладкий Конфитюренбург, а в идеально устроенное государство, о котором мечтали те, кто снёс с лица земли Бастилию. Мечты так и остались мечтами – и в жизни, и в балете. Второй акт в итоге превратился в волшебный, но совершенно бессюжетный дивертисмент.

Тяжкий недуг не дал маститому балетмейстеру осуществить постановку. Её поручили младшему его коллеге Льву Иванову, который уже успел зарекомендовать себя как талантливый хореограф, поставив «Половецкие пляски» в опере Александра Бородина «Князь Игорь» и сочинив балетные партии для «Млады» Николая Римского-Корсакова. Иванов не только развил идеи своего наставника, но и придумал номера, вошедшие в анналы мирового балета - «Вальс снежных хлопьев» и вариациями Феи Драже, которые в современных версиях балета исполняет Мари.

Для Чайковского работа над балетом оказалась сущим адом, о чем свидетельствует его переписка с братом. «Я всегда стремился как можно правдивее, искреннее выразить музыкой то, что имелось в тексте» – но тексту Гофмана соответствовал только первый акт. «Я работаю изо всей мочи, и начинаю примиряться с сюжетом балета» - пишет он Модесту в феврале 1891 года. Два месяца спустя настроение композитора становится еще более скептическим: «Я тщетно напрягал все силы для работы, но ничего не выходило, кроме мерзости». Летом Петр Ильич уже был на грани отчаяния: «А вдруг окажется, что… «Щелкунчик»… гадость». Чайковский попросил перенести премьеру на год.   

Но роковой день всё-таки настал. 6 (18) декабря 1892 года в Мариинском театре в один вечер давали оперу «Иоланта» и балет «Щелкунчик». Оперу публика приняла восторженно. Балету повезло меньше. Главные партии исполнили совсем юные танцовщики, ученики балетного отделения Императорского театрального училища – двенадцатилетняя Станислава Белинская и семнадцатилетний Сергей Легат. Их соученики были заняты в сцене детского праздника в доме Штальбаумов. Традиция занимать в ней учащихся балетных училищ жива по сей день.

Критика была беспощадна. «Щелкунчик» поставлен преимущественно для детей — для танцовщиц в нем было весьма мало, для искусства — ровно ничего. Даже музыка оказалась довольно слабою», — негодовал в «Биржевой газете» Константин Скальковский. «Трудно представить себе что-нибудь скучнее и бессмысленнее «Щелкунчика», - не стеснялся в выражениях Николай Безобразов из «Петербургской газеты». «После ряда удачных постановок, как «Пиковая дама» и «Спящая красавица», появилась невообразимая по безвкусию постановка балета Чайковского «Щелкунчик», в последней картине которого некоторые балетные артистки были одеты сдобными бриошами из булочной Филиппова», - метал громы и молнии Владимир Теляковский. Наиболее дипломатичным оказался художник Александр Бенуа: «Постановка... великолепна и в балете даже слишком великолепна — глаза устают от этой роскоши». Петру Ильичу крикливая яркость костюмов и декораций тоже пришлась не по душе.

В Мариинском балет продержался до самой революции. После недолгого перерыва, в 1923 году, когда бывший императорский стал именоваться Государственным академическим театром оперы и балета, «Щелкунчик» был возобновлен балетмейстером Федором Лопуховым. Но ему хотелось осовременить балет и в 1929-м он создал свою версию, которая для публики оказалась слишком авангардной. Спектакль сняли. Но в 1934-м появилась редакция Василия Вайнонена, в которой главную партию танцевала великая Уланова. Эту версию в Ленинграде-Петербурге до сих пор считают эталоном.

Большой поначалу опередил Петроград – «Щелкунчика» в постановке Александра Горского показали уже в сезоне 1919-20 гг. В 1939-м сюда перенес свою ленинградскую постановку Василий Вайнонен, но первопрестольная, испокон веков ревновавшая к Ленинграду, приняла ее довольно холодно. Московский эталон возник только в 1966 году, когда своего «Щелкунчика» явило божественное трио – Юрий Григорович, Екатерина Максимова и Владимир Васильев.

Однако каноны – канонами, а бессмертный балет Чайковского остаётся своего рода пробным камнем для всех выдающихся хореографов. Джордж Баланчин, в юности принимавший участие в премьере, так огорчившей Чайковского, в 1954 году выпускает свою постановку в Нью-Йорке.  В 1967-м в Стокгольме на свой, весьма мрачный лад, историю «Щелкунчика» рассказывает Рудольф Нуреев. Его балет покоряет все европейские подмостки, включая лондонский Covent Garden, миланский La Scala и парижский Grand Opera. В 1976 году Михаил Барышников создает едва ли не самый светлый свой балет в American Ballet Theatre.

Не отстают и нынешние корифеи, такие как Джон Нормайер или Мэтью Боурн. Морис Бежар, превративший старую добрую сказку в сеанс психоанализа для себя любимого. В 2001 на сцене Мариинского свое прочтение старой сказки представили дирижёр Валерий Гергиев, балетмейстер Кирилл Симонов и художник (он же сценограф, автор костюмов и либретто) Михаил Шемякин, по воле которого в финале Маша и Щелкунчик превращаются в сахарных куколок, которых сжирают крысы. А совсем недавно в Парижской опере Дмитрий Черняков снова скрестил «Иоланту» со «Щелкунчиком», превратив действо в оперу-балет с вложенными друг в друга сюжетами и тоже каким-то макабрическим финалом. Но как ни стараются балетные мэтры утащить публику в свои собственные круги ада, она остается верна светлому чуду, созданному гениями Гофмана, Чайковского, Петипа, Григоровича – такими разными, но сходными в одном – в стремлении служить Свету, а не Тьме.