Памяти Валентина Осиповича Осипова

Ушёл из жизни Валентин Осипович Осипов — замечательный историк литературы, писатель, издатель. Летом ему исполнилось 88 лет. Именно Валентин Осипов когда-то «придумал» и «пробил» уникальную книжную серию «Библиотека литературы Древней Руси». Написал замечательные книги о Михаиле Шолохове, Афанасии Никитине, Василии Клочкове, Льве Толстом... Мы рады, что он был автором «Историка», одним из наших старейшин. 

Как он болел за русскую литературу, за своих любимых авторов, за свои темы!.. Неравнодушный, остроумный человек, целиком отдавший себя любимому делу. Вечная память Вам, Валентин Осипович! От души выражаем соболезнования родным и близким писателя. 

В этот день мы хотели бы напомнить вам фрагменты воспоминаний Валентина Осиповича, специально написанные для нашего журнала несколько лет назад. 

 

МАРИЭТТА ШАГИНЯН. ДВА СЮЖЕТА

Эта многожанровая писательница (1888–1982) была известна даже как биограф, в том числе Ленина. Однако точно знаю: писала о нём не суесловий ради, а в надежде вычленить то, что помогло бы идти к коммунизму в чистоте замыслов. Но работалось ли ей спокойно?

Писательница Мариэтта Сергеевна Шагинян. Фотохроника ТАСС

 

ЦК: «Сплошные коньюнктурщики!»

1969-й. «Молодая гвардия». Без никакого предупреждения её визит. И уже с порога, по обычаю нервно топоча палкой и фальцетно — от глухоты и армянского темперамента, — вскрикивая:

— Я приказываю вам задержать подписание в печать своей книги «Четыре урока у Ленина»... Всё. Точка. И никакие ваши графики меня не касаются. Требую восстановить справедливость!..

Послушалась меня — уселась в кресле, отдышалась и снова на повышенных тонах:

— Это как понимать, что издательство не хочет упомянуть в этом предисловии Сталина по связи с Лениным? Вы коммунист или нет?!

Дальше, чуток успокоившись, но только чуть-чуть:

— Вы слышали о письме ко мне Александра Воронского, когда он был редактором «Красной нови»? Ах, не слышали?! Это вас ничуть не красит! Надо знать этого коммуниста с дореволюционным стажем! Да, он обвинён в троцкизме, и вы боитесь этого?! И всё-таки читайте это его письмо. Да при мне читайте, чтобы не откладывать срочного дела в долгий ящик! Начинайте с этого последнего абзаца…

Читаю, обратив внимание на дату — 1923-й, при жизни Ленина писалось: «Да, забыл: знаете, очень Ваши вещи нравятся тов. Ленину. Он как-то об этом говорил Сталину, а Сталин мне. К сожалению, тов. Ленин тоже болен, и серьезно. Ну, пока всего хорошего. Выздоравливайте. Привет. А. Воронский».

Шагинян продолжила, снова взрываясь восклицательными обозначениями своего возмущения:

— Это что же за порядки в партии?! Сплошные коньюнктурщики! Да, сплошь и рядом! И во все времена! Это гнусный зажим правды! Я устала! Я измучена!

Вдруг успокоилась и пошла излагать факты истинно стратегической важности для понимания порядков в Кремле:

— Когда я собралась опубликовать это письмо, так Воронского по велению Сталина репрессировали и предали забвению. Но Ленин ведь в письме! И даже это не подействовало. Все отказались помогать мне. Решаюсь звонить Сталину. Соединили на удивление уже через два дня. Пожаловалась ему. Сказала ему: «Товарищ Сталин! Из-за обвинённого в троцкизме Воронского мне запрещено писать об отношении к моему творчеству Ленина и вас, товарищ Сталин!» Он в ответ проговорил кратко, хотя внушительно: «Мы подумаем. Мы разберёмся. Не допустим несправедливости в отношении товарища Ленина. Попытаемся восстановить справедливость...»

Вскоре мне сообщили: «Публикуйте отзыв Ленина с прямой ссылкой на товарища Иосифа Виссарионовича Сталина без никаких посредников. Зачем вам какие-либо посредники?! Расскажите, что товарищ Сталин рассказывал, что Ленин рассказывал ему, как высоко ценил он ваши, товарищ Шагинян, вещи».

Продолжила:

— А дальше? Умер Сталин — и стал неугоден Хрущёву. Теперь Сталин запрещён для упоминаний, а Воронского разрешили упоминать. И выходит, из-за Сталина письмо с именем Ленина ещё раз под запрет.

Снова пошло на взрывы эмоций:

— Запрет — и всё тут тебе! Это потому, что вы, издатели, и там, в ЦК, трусы и в результате содействуете исторической необъективности! Да, да, именно так!

Постепенно град восклицаний иссяк:

— Подумала: надо говорить с Хрущёвым. Не соединяют. Я к помощнику. Ничего в ответ вразумительного. Вчера снова напомнила — юлит... Уж сколько месяцев прошло.

К концу встречи без выстрела не обошлось:

— Кто поможет мне и моей книге?! Ленин-то при чём в ваших конъюнктурных игрищах?!

Она таки добилась своего. Всё-таки разрешили печатать письмо полностью. Правда, тот, кто от имени ЦК звонил мне, добавил, многозначительно понизив голос: «Если можно, то попытайтесь как-нибудь уговорить старуху обойтись без имени Сталина. Что нам заниматься его реабилитацией? В случае чего пришьют, что издательство пересматривает решения партии об осуждении культа личности... Пусть письмо пойдёт в пересказе, ну хотя бы по такой схеме: Воронский рассказал Шагинян о положительном отзыве В.И. Ленина».

Писательница, выходит, не одно десятилетие пребывала в коварной западне особого в истории треугольника, всего в извилинах от постоянно действующей политконьюнктуры. Она, естественно, от совета цековца категорически отказалась. Храню эту книгу. На титульном листе по шагинянскому обыкновению шло наискосок учительски аккуратным почерком и фиолетовыми — опять же как в школе — чернилами: «Дорогому Валентину Осиповичу и его милой жене с чувством сердечной дружбы. Мариэтта Шагинян».

 

Не для вражды…

Стоит у меня дома на шагинянской полке незатейливо, не для парада, просто для книгочейского повседневья изданная книжка с величаво звучным названием: «Низами Гянджеви. Великий азербайджанский поэт».

Обратило внимание — год издания: 1981-й. Всего-то за год до кончины Мариэтты Сергеевны. Ещё взволновавшая меня примета времени — на последней странице значатся годы работы с книгой: 1941–1981. Обратите внимание: в войну начало!

То был подарок мне. Но почему-то не от автора. Книжечку — в ней всего 40 страниц — издала «Литературная газета», а прислал из Баку Республиканский рукописный фонд Академии наук.

Какой же прекрасный символ: русский издатель получает из Баку книгу, которую написала армянка, а издала опять же Россия.

Почему такие пафосные строки? А напомню: конец советской власти, увы, увы, ознаменовался вспышкой вражды — и даже войной! — между Ереваном и Баку.

Говорят, что на Кавказе существовал древний обычай: женщина с белым платком в руках могла стать между враждующими, и это заставляло примириться.

Женщина с книгой, сотканной из белоснежной бумаги…

Есть в этой книге и такое мудрое наставление Низами:

В её мастерской себе дело нашли.

Листаю, листаю… И благоговейно, и вдохновенно написанное исследование о гении азербайджанского народа. В широком размахе сведений: и биография, и толкования наследия, и благодарное отношение к Низами от современников поэта и далее по многим ступеням времени: персы, арабы, затем англичане, французы, чехи, великие Руссо и Гёте, затем строки с благодарным отношением советских народов.

По этой книге узнал, что у Шагинян и в 1955-м появились «Этюды о Низами».

Горько от того, что последние 25–30 лет забыты труды о великом Низами замечательной московской писательницы с армянской кровью в животворных на щедрое творчество жилах.

 

Дмитрий ЛИХАЧЁВ: КАК ТВОРИЛСЯ НЕОБЫЧНЫЙ 12-ТОМНИК

Дмитрий Сергеевич Лихачёв (1906–1999). Выдающийся литературовед, академик считал издательство «Художественная литература» родным домом. Немало его книг здесь вышло.

Дмитрий Сергеевич Лихачёв (1906–1999)

 

Eхеgi monumetum! Он памятник себе…

С 1978 года наше издательство приступило исполнять его замысел — самый, как уверен, значительный и для  учёного, и для страны: Библиотека «Памятники литературы Древней Руси» (БПЛДР). Не было таковой ранее в России.

Лихачёв не уставал волновать себя и общество таким вот огорчением: мол, со школьной скамьи внушается, что древнерусская литература — это только «Слово о полку Игореве», получается, одинокое.

...Великий замысел. Он задумал её ещё в нач. 1970-х. И вёл её с доктором филологии Львом Дмитриевым. Они взяли на себя наитруднейшую роль составителей и общую редакцию. А это означало возглавить генеральный штаб. Иначе нельзя: какие цели, какое войско...

И вот этому моему восклицанию подтверждения, обоснования. В проспекте обозначалась многосложно-многогранная новизна идеи. Что и говорить: всё впервые! Ещё бы: охватывала долгие по тем временам столетия — от XI до XVII! Более 200 произведений! Более 8000 страниц — это 12 томов!

При научной подготовке текстов, с разделами комментариев! А ещё метода билингвы, то есть для читателя каждый текст представал двуязычным — на языке далёких предков, на древнем русском, на соседней же полосе — сравнивай! — в переводе на современный русский. И сколько же научных работников привлечено Лихачёвым: на каждый текст и переводчик, и тот, кто готовил текст к печати, и комментатор.

Нашлись противники — в ЦК партии. Сократили запрос ИРЛИ на число томов: оставили 12, а требовалось-то на три больше. Оправдывались тем, что-де бумаги и типографских мощностей в стране недостаёт. На самом деле боялись приобщать страну к литературе, которая были пронизана православием.

Наша редакция русской классической литературы взялась за это очень сложное издание с превеликой охотой. Она добровольно уверовала в своё особое призвание — помочь Д.С. Лихачёву сделать огромный свод начальной русской литературы достоянием народа.

И вот в 1978-м первый том. Выглядел он и торжественно, и необычно для такого рода изданий. По тканевому переплёту — орнамент в стилизации под старорусскую книгу, с сюжетными форзацами, в разделе иллюстраций — и миниатюры из старинных книг и рукописей, и фотографии храмов, формат необычен. Даже объём вызывал почтение: 9/8 — почти 500 страниц. И тираж неплохой для такого научного издания — 50 000.

Замечу: академику было около 70 лет, когда он «придумал» эту грандиозную идею — завершал библиотеку, когда приближалось 85-летие.

Тревоги! Готовится седьмой том — и вдруг от Лихачёва письмо — обжигающее!

Не надо думать, что авторитет академика спасал в доперестроечные времена от пристальных взглядов партначальства. Оно уже по первому тому уловило: Лихачёв и ИХЛ затеяли неслыханно-невиданную для советского атеистического книгоиздания антологию православной литературы. Правильно догадывались — так и было.

И именно по этой причине понадобилось хитрить. К примеру, свою задачу я видел в том, чтобы этот важный для отечественной культуры замысел уберечь от лобовых атак партцензоров. Пришлось прибегать к камуфлированию-маскировке.

Знал, что высокое от партидеологии начальство читать тома не будет, будет лишь листать, а значит, перво-наперво натолкнётся на иллюстрации и по ним станет судить, о чём речь в библиотеке. Но я давно исповедовал хитрованное: если театр, как сказано, начинается с вешалки, так книга — с переплёта и с картинок. Вот и затребовал, чтобы раздел с иллюстрациями включал не просто церковную символику, но и что-то светское, благо, что и на это оказалась щедра древнерусская культура.

Лихачёв тоже проявил осторожность. Не предлагал печатать «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона. Надеюсь, что нынешнему читателю не надо пояснять, по какой причине: то «Слово...» сугубо во славу православия — пропаганда-де религии! Он стал пропагандировать это сочинение только в «перестройку» — напечатал его и свою статью о нём в Альманахе библиофила за 1989 год, что вышел в ознаменование, как было указано на переплёте, «Тысячелетия русской письменной культуры. 988–1988».

Итак,1985-й — письмо; сколько же всего в нём: «Дорогой Валентин Осипович! Я очень ценю Ваше отношение к "Памятникам литературы Древней Руси". Но у меня принцип: не делай ничего, что бы шло вразрез с моими убеждениями и за что потом пришлось бы стыдиться. Сейчас вопрос о церкви настороженный, а, допустим, через 10 лет он станет менее напряженным (после юбилея крещения). Зачем "временные высказывания"?

Я был в разговоре с Н.Н. Акоповой (заведующая редакцией. — В.О.) раздражен "общей ситуацией", нажимом на сектор др/евней/ р/усской/ л/итературы/ по этой линии вообще — со стороны разных лиц и учреждений. Это именно и обязывает меня сказать, что издание я готов прекратить, если оно вызывает опасения.

Я понимаю, что Ваше положение более сложное, чем мое. Вы свернуть издание не можете. Поэтому я прошу у Вас извинения, что думаю только о своем добром имени. Я не отступаю при этом от своих позиций и, скажем, приглашать историков для дополнительных статей не соглашусь. Кое-что я убрал и добавил три страницы о положении церкви в Др/евней/ Руси. Это максимум того, что я могу сделать. Рад, что удовлетворю издательство.

Но труднее положение будет со Смутой. Там была борьба с поляками-католиками, и поэтому церковный элемент в патриотических сочинениях резко возрос.

Трудно будет и со старообрядческими сочинениями.

Но сокращать что-либо нельзя. Придется ждать времени, когда религиозный вопрос станет менее острым. Что делать? Издание — хорошо, но истина дороже.

Шлю Вам самые хорошие пожелания. Привет Нат/алии/ Ник/олаевне/, которая все это вытерпела от меня.

Искренне Ваш Д. Лихачев. Извините за почерк. 20.05.85».

Ответное послание. Не час, не два обсуждали это письмо и с главным редактором, и с заведующей редакцией.

И не дрогнули, хотя я — не скрою — перепугался явной паники в настроении главного союзника.

Размышлял: Лихачёв непредсказуем. Вот публично заявит, что прекращает издание, так попробуй потом возобновить. Знал психологию работников ЦК: никаких громких протестов, которые бы спровоцировали разбирательства! Разбирательство коли случится, так будет иезуитским: директору прикажут — издание с пропагандой православия прекратить, но так, чтобы не от имени ЦК, но только от имени директора и чтоб — ни-ни! — никаких протестов от Лихачёва.

Надо успокаивать Лихачёва. Я — за ответное письмо, в нём и такие строки: «Издательство гордится библиотекой и осуществляет немалую работу по исполнению Вашей идеи, которая столь естественно слилась с патриотическими чаяниями редакции».

Далее я посчитал необходимым познакомить Лихачёва и с моим личным отношением к изданию: «Кое-что сделано и мною (эти не очень-то скромные слова лишь с одной целью — доказать Вам, что и директор ничуть не замышляет чего-либо плохого для библиотеки): вспоминайте, что без всяких проволочек исполнил Вашу просьбу об увеличении количества томов, стремился сократить время выпуска библиотеки, подсказал необходимость улучшения ее художественного оформления и кое-что иное, давал библиотеке добрые оценки в печати и у себя в издательстве на собраниях».

В самом конце письма выписал: «Уверяю Вас, что издательство не даст в обиду наше общее и столь нужное народу и нашей социалистической культуре дело. Будете в Москве — ждем в гости».

Признания в хитрованности. Достаточно ли, однако, письма? Конечно, надо отправляться в Ленинград. Сидение за столом было долгим. Там я и посвятил Лихачёва, как нелегко далась наша с ним общая забота увеличить количество томов. Хитрованность помогла. Это я в объяснениях с начальством пошёл на такую вот агитацию: «Увеличим число сочинений XVII века, что повлечёт увеличение числа сугубо светских произведений, не религиозных».

 

Ленинград — Вёшенская: единомышленники!

Кто бы мог подумать, что Дмитрия Лихачёва и Михаила Шолохова могло что-то связывать. Ни разу ничего ни от кого я на это счёт не слышал.

Михаил Шолохов

 

2010 год. Идёт в ИМЛИ имени Горького научный семинар тех, кто связан с Шолоховской энциклопедией. Сижу рядом с Людмилой Петровной Разогреевой. Она заместитель директора по науке Шолоховского музея-заповедника в Вёшенской. Смотрю, достала какую-то яркую книгу. Она перехватила взгляд и преподносит — в дар. Читаю: «Библиотека М.А. Шолохова. Книги с автографами. Каталог». Листаю и вдруг — о, удивление — автограф академика Д.С. Лихачёва: «Михаилу Александровичу Шолохову с искренним уважением. Д. Лихачев. 30.12.62».

Он выписан по титульному листу его книги «Культура Руси времен Андрея Рублева и Епифания Премудрого».

И — мало того: тут же, на этой странице, идёт письмо, да какой ещё огромной общественной важности! Людмила Петровна поясняет: две книги пришли в тот год — в 1962-й — от Лихачёва в сопровождении письма.

Я бы не стал затевать эту главку с воспроизведением письма и автографа, и не просто потому, что цифра тиража каталога там мала — всего-то «100».

Главное в другом: письмо из Ленинграда в Вёшки состыковалось через 16 лет с письмом из Вёшек в Кремль, а ещё позволило внести новую — неожиданную — строчку в биографии Лихачёва и Шолохова. Итак, письмо, а затем всё остальное.

«Глубокоуважаемый Михаил Александрович! Посылаю Вам две своих брошюры: "Культура русского народа Х–XVII вв." и "Культура Руси времен Андрея Рублева и Епифания Премудрого", а также оттиск статьи "Памятники культуры — всенародное достояние".

Меня крайне беспокоит продолжающееся варварское уничтожение памятников русской культуры, существующее отношение к культурному наследию русского народа. Если бы мы больше берегли наши русские традиции, русское культурное наследие, не уничтожали бы русский облик наших городов и сел, не лишали бы Москву исторических воспоминаний, ее исторического облика, нам не пришлось бы сейчас защищаться от наплыва безродного абстракционизма, он был бы нам вовсе не страшен. А так... природа не терпит пустоты. Нельзя противополагать сильным современным течениям в искусстве Запада только передвижников.

Если бы Вы подняли голос в защиту русских национальных традиций, национального облика наших городов, сохранения исторических русских памятников! Сколько русских были бы Вам за это благодарны.

Если Вам нужны будут сведения о том, что сейчас уничтожается, предназначено к сносу, снято с охраны, гибнет от небрежения и от отсутствия национальной гордости у различных бюрократов-чиновников, — я Вам охотно сообщу (в моей статье по этому поводу дан далеко не полный перечень различных наших национальных несчастий).

Не пора ли нам вспомнить, что мы русские? Не пора ли восстановить в правах ленинское учение о культурном наследии?

С искренним уважением, Д. Лихачев, член-корреспондент АН СССР, лауреат Государственной премии, депутат Ленгорсовета, профессор».

Какое же страстное желание найти в Шолохове союзника. Мне не удалось выяснить, как ответил Шолохов. Зато мне выпало стать соучастником в 1990-е годы обнародования того, что хранилось в особом архиве ЦК — сверхсекретном. Он так и именовался — «Особый архив».

1978-й: письмо Шолохова Брежневу. Огромно оно. И в каждом абзаце требования озаботиться сложившимся принижением духовности русского народа. Пожалуй, главное было сосредоточено в таком вот абзаце: «Принижая роль русской культуры в историческом духовном процессе, искажая ее высокие гуманистические принципы, отказывая ей в прогрессивности и творческой самобытности, враги социализма тем самым пытаются опорочить русский народ как главную интернациональную силу советского многонационального государства, показать его духовно немощным, неспособным к интеллектуальному творчеству…»

И шли просьбы — конкретные — поддерживать патриотические направления в литературе и искусствах, заняться реставрацией памятников культуры, создать журнал и музей русского быта…

Что в ответ? Он просит «широкого и детального рассмотрения», а ему специально созданная комиссия в оскорбительном тоне — обвинения: «Разъяснить т. Шолохову действительное положение дел с развитием культуры в стране и в Российской Федерации, необходимость более глубокого и точного подхода к поставленным им вопросам в высших интересах русского и советского народа. Никаких открытых дискуссий по поставленному им вопросу о русской культуре не открывать…»

Словно школьнику: «Разъяснить… Более глубоко…» Таков закостенелый образ мышления. Гром грянул в конце «перестройки». Общество раскололось не просто на победивших либералов и побеждённых партократов, но и на патриотов при поддержке Церкви и западников при поддержке большинства олигархов.

Валентин ОСИПОВ