Назад

Версия для слабовидящих

Настройки

Узник Шпалерки

30 Марта 2019

Эта увлекательная история связана с одним из, пожалуй, самых загадочных узников Петроградского Дома предварительного заключения в годы Первой мировой войны.

         4 октября 1915 года на пограничной станции Торнео Финляндской железной дороги произошёл удивительный случай. Был задержан мужчина с паспортом, в котором говорилось о необходимости представления его судебным властям. Но этого человека слишком долго искала царская охранка, чтобы пропустить просто так... Пограничники обратили пристальное внимание на человека: кто это мог быть, подумали они? И вспомнили.

Из цифровой коллекции фотодокументов Гуверовского архивного института (Сан-Франциско, США)

         Его лицо, его имя громко дали о себе знать осенью революционного 1905 года в Петербурге, когда граф Сергей Витте, казалось бы, всесильный премьер-министр страны, был совершенно растерян и не знал, как ему поступить с образовавшимся в столице загадочным Советом рабочих депутатов. Издатель газеты «Новое время» Алексей Суворин быстро придумал яркий «слоган» для очередного своего номера. Он назвал этот совет «Правительством Носаря», намекнув, что неизвестно, кто возьмёт верх в этой революции — Витте или Носарь, царские министры или депутаты совета. И теперь перед пограничниками на станции Торнео стоял... тот самый председатель Совета рабочих депутатов 1905 года Георгий Хрусталёв-Носарь! Взяв у рабочего Петра Хрусталёва фамилию ещё в начале революционных событий 1905-го, Носарь так и остался для всех Хрусталёвым-Носарем.

         Какие цели преследовал этот человек, пожелав прибыть в Россию? Уже много лет, с 1907 года, Носарь был в эмиграции, в основном жил в Париже. Он совершил побег из ссылки в г. Берёзове (где когда-то, в XVIII веке, доживал свои последние дни другой «всесильный» герой своего времени — сподвижник Петра I Александр Меншиков), через который в Сибирь на поселение отправили всех осуждённых руководителей Петербургского Совета рабочих депутатов — этого «преступного сообщества», как его обозначала в документах царская власть, поднявшего в стране «мятеж». И теперь спустя много лет парижский эмигрант Носарь, бывший председатель Совета 1905 года, явился на русскую границу. В сообщении о задержании Хрусталёва-Носаря говорится, что он сказал, будто прибыл с целью «принять посильное участие в общей работе по обороне страны». А времена стояли непростые: войска на фронте отступали с тяжёлыми потерями, в августе был совершён страшный расстрел рабочих Иваново-Вознесенска (где в 1905 году, кстати, возник первый городской Совет уполномоченных депутатов), а в высших властных кругах представители промышленников стали переходить в оппозицию царю и правительству... В Петербурге не хватало предметов первой необходимости, рабочим приходилось тяжело, шли массовые забастовки...

        

         «Я не могу дать свиданий с Хрусталёвым всему Петрограду»

         Итак, истинный патриот своей страны, Носарь приехал после многолетней эмиграции, чтобы помочь Родине. Но происходит, как ему кажется, какое-то сплошное недоразумение: его арестовывают и отправляют в Дом предварительного заключения, или, как его ещё называли, Шпалерку. Он находился на Шпалерной улице в Петрограде. Больше того, ему не дают свидания с известным литератором, эсером Владимиром Бурцевым, чтобы тот как-то помог решить вопросы его имущества и осуществить планы по изданию брошюр. Прийти из родных на свидание в тюрьму некому, все кто где: три брата — офицеры на фронте, жена — в военном госпитале, мать и сестра — где-то на Украине...

 

      Владимир Бурцев

   Не нарушение ли закона — не давать свидания заключённому? Будучи присяжным поверенным, юристом по образованию, успешно представлявшим ранее интересы рабочих профсоюзов и делегаций, он юридическим языком озвучивает свои мысли в прошении министру юстиции в декабре 1915 года, с сожалением вздыхая: «Я не могу нести на себе последствия неустройства судебной части в России». По его словам, прокурор Петроградского окружного суда мотивировал отказ в свидании так: «Я не могу дать свиданий с Хрусталёвым всему Петрограду». Зато, писал автор жалобы, от невозможности с кем-то встретиться и обсудить свои дела он уже потерпел убытки примерно на 2700 рублей от срыва издания его новой рукописи «Немецкий вопрос в России, в его прошлом и настоящем». Нарушение его права на свидание он считал грубым беззаконием, на которое закрыл глаза даже сам прокурор окружного суда: «Едва ли в какую другую эпоху русской истории необузданное самовластие произвола достигало таких чудовищных размеров...» В прошении он как юрист не только по профессии, но и по духу утверждал, что «долг всякого гражданина защищать от надруганий и произвола существующее право как необходимое условие борьбы за новое право». Правда, какое «новое», он не пояснил.

         Хрусталёв-Носарь также требовал немедленного его освобождения по Манифесту 1913 года (и соответствующему указу Правительствующего сената), изданному к 300-летию династии Романовых на царском престоле и давшему амнистию политическим заключённым. Однако здесь была проблема: амнистия действовала в течение года, а Носарь прибыл в Россию гораздо позже, когда срок действия указа истёк. И он объяснял свою задержку министру юстиции тем, что вынужден был лечиться — тяжело заболел в эмиграции туберкулёзом, пришлось проводить много времени в санатории.

         В итоге по существу жалобы Носарю в исключительном порядке разрешили два-три свидания. Но в нач. января следующего, 1916 года, бывший председатель Совета рабочих депутатов пишет новую жалобу, в которой с негодованием сообщает, что ему дали право на свидание, а пришла девушка, которую он вовсе не знал, — некая Софья Клименчук, пожелавшая с ним «познакомиться». Что же это за удовлетворение права на свидание? Он посчитал это издевательством, категорически заявил, что действия прокурора преследуют только одну цель — «причинение возможно наибольшего количества лишений».

 

         «Германские военные шпионы» и «гражданский долг»

         Наконец, делу героя событий 1905 года дали какой-то ход. Состоялось распорядительное заседание окружного суда. Однако процедура вызвала нарекания у обвиняемого. И в очередной жалобе министру юстиции Хрусталёв-Носарь неожиданно и прямо бросил: дескать, свидетелей с его стороны по его ходатайству суд вызвать на процесс не желает, «дабы не разглашать сведений о принадлежности агентов Департамента полиции, препятствовавших вернуться мне в Россию, к германским военным шпионам». Вот так поворот событий! Носарь заявил, что Константин Кафафов, нынешний директор департамента, поступает, как и его предшественник Русчу Моллов, который, оказывается, покрывал предателя и военного шпиона — полковника Сергея Мясоедова (а дело было весьма шумным, процесс шёл весной 1915 года и закончился казнью этого жандармского офицера). Значит, и Кафафов покрывает немцев? Носарь пошёл дальше и объявил, что у него есть «материалы о германском военном шпионаже в России» в его «заграничном архиве», которые могли бы пролить свет на все обстоятельства, связанные с немецкими шпионами в России. Но что это за документы, были ли они в действительности?

         В руководстве Петроградского окружного суда (как и Петроградской судебной палаты), видимо, таким скандальным заявлениям Хрусталёва-Носаря особого значения не придавали. Вне зависимости от того, имелись ли основания у бывшего председателя Петербургского совета подозревать кого-то в шпионаже или нет, в текстах его прошений министру юстиции, безусловно, ощущается обострённое чувство и желание восстановления законной справедливости во имя блага Родины. Он настаивал, говоря о сложном положении дел на войне: «Именно сейчас больше, чем когда-либо в другое время, требуется закономерная деятельность власти, всех её органов, от самых незначительных до играющих первую роль». И только тогда, считал он, страна сможет довести войну до победного конца. Ему не нравилось, что в общественных кругах ходят слухи, будто Россией на самом деле правят её враги по ту сторону фронта — немцы. Он боялся, что рано или поздно могут наступить непоправимые последствия из-за таких настроений, причём «раньше, чем предполагает правительственная власть». Не раз Георгий Степанович откровенно подчёркивал свои патриотические чувства к Родине. Например, он писал: «Я выполнил только свой гражданский долг, вернувшись в Россию».

         В результате жалоб обвиняемого возникли проблемы с ходом следствия по делу. Прокурор Петроградского окружного суда отмечал в конце января 1916 года, что дело возвращено на доследование, но не просто так, а «на предмет исследования... умственных способностей обвиняемого». Этот человек обвиняет директора Департамента полиции в укрывательстве каких-то немецких шпионов? Какой вздор! Однако Носарь — юрист, адвокат, человек образованный, как же такое может быть? Значит, надо проверить, не сумасшедший ли он, не произошло ли какого-то помутнения рассудка.

         Через месяц вышло определение Петроградского окружного суда: Хрусталёв-Носарь признан вменяемым и здоровым человеком. И всё-таки следственные и судебные чиновники не торопились с опрокидыванием его жалоб — решили проверить, не обращался ли обвиняемый в Департамент полиции в течение года действия царского манифеста и сенатского указа об амнистии на предмет желания вернуться в Россию. Выяснили — ничего такого не было. Дело представили в окружной суд к рассмотрению уже в третий — третий! — раз. Судебная палата, дабы придать надёжность ходу дела, расшатываемого многочисленными жалобами Хрусталёва-Носаря, затребовала все его материалы в подлиннике.

 

         «Производство сего дела затянулось...»

         Время идёт, обвиняемый сидит в камере Шпалерки... и пишет новую рукопись для публикации. В итоге получилась работа из двух частей под философским названием «Проблема смерти». До нас дошла только первая в виде толстой исписанной тетради. Бывший председатель революционного Петербургского совета 1905 года рассуждал в своей новой рукописи о мире и гармонии, видя их главными источниками счастья человека, показывая, что новые открытия и достижения человечества ведут его историю, к сожалению, к конфликтам и войнам, а не к содружеству и единению. Хрусталёв-Носарь очень хотел опубликовать этот текст — обращался к Владимиру Бурцеву, даже написал письмо известному кадету и либералу Петру Струве, но результата не последовало.

         В августе 1916 года Носарь пишет очередную жалобу министру юстиции, подчёркивая, что его дело вносится на рассмотрение суда четвёртый (!) раз, а за время следствия сменилось три (!) следователя. Это при том, что, как он считал, в его деле нет никакого политического оттенка. Он снова подчёркивал смысл его прибытия в Россию: «Моё возвращение в Россию было продиктовано глубокими патриотическими соображениями». Но, считал он, «немецкие элементы» в руководстве страны не могут простить ему заявлений о шпионаже по всем линиям: в Министерстве двора, в Министерстве юстиции, в Министерстве иностранных дел... Он открыто писал: «Германизм в лице титулованных и нетитулованных русских немцев пользуется Россией как германской колонией и в интересах своей метрополии». Так, оказалось, что председатель окружного суда Виктор Рейнбот — «страстный пангерманист», организовавший из работавших в суде немцев «преступную шайку» для совершения разного рода незаконных действий.

         Тем временем общественность бурно обсуждала персону заключённого Шпалерки, так сильно прогремевшего в своё время по другому судебному процессу — Совета рабочих депутатов, с вынесения приговора по которому прошло лишь десять лет. Среди тех, кто заступился за Хрусталёва-Носаря, был тот, с кем он изначально добивался свидания в тюрьме, — известный литератор и эсер Владимир Бурцев. В газете «Речь» в августе 1916 года он писал, что хорошо знает Носаря, что он «удивительно хороший человек, никогда не сделавший никому никакого зла», что именно Носарь был «знаменем» одной из «самых обширных и влиятельных общественных организаций того времени». Здесь имеется в виду, конечно, Петербургский Совет рабочих депутатов 1905 года и председательство Носаря в нём. Рассказал Бурцев и о том, что содействовал больному эмигранту Носарю в лечении, нашёл ему санаторий. Хорошее место подсказал выдающийся профессор, историк и социолог Максим Ковалевский, высоко ценивший Носаря по его деятельности в 1905 году. Бурцев с сожалением, обращаясь к общественности через «Речь», констатировал: «Этот человек пережил много неправды с разных сторон...»

 

         «Очутился в немецком плену...»

         Так или иначе, но узник Шпалерки продолжал отстаивать свою позицию о проникновении немецких шпионов в Петроградский окружной суд, судебную палату, общеимперские министерства. Министр юстиции Александр Макаров (сменивший за время следствия по делу Александра Хвостова на этом посту) не выдержал и дал команду «рассмотреть беззамедлительно» это дело. В конце августа 1916 года прокурор судебной палаты Петрограда Сергей Завадский  докладывал министру своё мнение о Носаре: он «психически болен», поэтому на судебное заседание надо пригласить «опытных врачей-психиатров». Сам же заключённый не спешил отказываться от своих суждений: в очередной жалобе министру он обвинял прокурора в «узурпации прерогатив Верховной Власти», в том, что он хочет добиться его «убийства в тюрьме», лишив его права на жалобу о нарушении закона.

         Носарь писал, что немцы в концлагерях для пленников применяют такой метод: майор вызывает бесправного пленника и пускает ему пулю в грудь «за укоризненные выражения». Поэтому он, будучи с французскими солдатами на фронте, говорил им, что смерть будет «самой высшей наградой» для них, нельзя сдавать позиции даже в плену, надо до последнего — пусть под угрозой смерти — защищать свои гражданские и человеческие права. Бывший председатель cовета отметил, что был лишь ранен на фронте и в настоящий немецкий плен не попал. Однако он с сожалением констатировал, что «очутился в немецком плену в Петрограде» в окружении немецких шпионов, подрывающих в высших государственных органах власти позиции его Родины на войне и внутри страны и не дающих ему рассказать всю правду о них. Хрусталёв-Носарь обвинил прокурора окружного суда Фёдора фон Нандельштедта в шпионаже, приведя в доказательство факты, связанные с тем, что прокурор будто бы способствует побегам немецких военнопленных, перемещая их в лагеря, расположенные поближе к границе, нередко получает деньги на заграничный счёт от германского атташе... Носарь просил министра не накладывать на него в тюрьме дисциплинарное взыскание, а это было возможно, поскольку он, как утверждалось, написал заявление с оскорблениями в адрес председателя Петроградского окружного суда.

        

        

«Опился политуры и лаку»

         «Пленнику» петроградских немцев, неустанно писавшему жалобы, нездоровилось — условия его содержания были не самыми хорошими, что видно из его очередной, уже сентябрьской жалобы в адрес министра юстиции. Он просил родных и знакомых прислать вещи и фрукты, поскольку у него началась цинга, списывался с известным русским анархистом Петром Кропоткиным и уже упомянутым литератором Владимиром Бурцевым, но никак не мог встретиться с представителем французского издательства для напечатания своей брошюры.

         В итоге после всех бюрократических проволочек 16 сентября 1916 года Петроградский окружной суд всё-таки рассмотрел дело о побеге за границу Георгия Хрусталёва-Носаря в 1907 году из ссылки в Сибирь по делу Совета рабочих депутатов. Подсудимый, как свидетельствуют документы, на суде сначала уклонялся от обвинения, вспоминал о своей деятельности в 1905 году, но потом всё же вернулся к существу дела. После рассмотрения всех обстоятельств дела суд принял решение: приговорить Носаря к трём годам каторги, но ходатайствовать о его освобождении перед императором путём распространения на него действия указа 1913 года об амнистии.

         Однако узник Шпалерки не согласился с таким вердиктом суда. Он подал жалобу на приговор в вышестоящую судебную инстанцию. В октябре он послал жалобу и министру юстиции, утверждая, что прокурор судебной палаты задержал посланное им в адрес присяжного поверенного М.Б. Гальперина письмо о предполагаемой стратегии защиты Носаря на суде второй инстанции. Носарь заявил, что прокурор тем самым совершил «глупое преступление», поскольку находился в состоянии опьянения — «опился политуры и лаку». Поэтому, заключал осуждённый, прокурор только тогда исполняет закон, «когда бьёшь палкой по его морде». Носарь грозился: если министр юстиции ничего не предпримет, то он сам применит такую «отрезвляющую систему» к Фёдору фон Нандельштедту. Увидев такую жалобу, последний написал министру, что Хрусталёв-Носарь «обнаруживает ещё более явные признаки душевной болезни». Прокурор судебной палаты Сергей Завадский и вовсе писал в одной из записок, что жалобы Носаря представляют «бред душевнобольного человека». И, хотя оспаривание приговора для узника Шпалерки ничем не кончилось, сидеть в тюрьме, как показала история, ему оставалось уже совсем немного.

 

         Новые времена

         27 февраля 1917 года революционные массы вышли на улицы, начав широкомасштабное восстание в Петрограде. Толпы двинулись к тюрьме «Кресты» и Дому предварительного заключения, чтобы освободить  всех заключённых, в том числе представителей социал-демократии и интеллигенции, арестованных царской охранкой, что и было сделано. Среди них, естественно, оказался  Георгий Степанович Хрусталёв-Носарь, появлению которого обрадовались рабочие, помнившие его как председателя Петербургского Совета рабочих депутатов 1905 года. На том и завершилось его пребывание в тюрьме.

         Многострадальный узник обратился к массам и призвал их... сжечь здание Петроградского окружного суда! Что и было впоследствии успешно сделано. Многие очевидцы февральских событий вспоминали, как полыхал пламенем окружной суд. Позднее в эмиграции прокурор судебной палаты Сергей Завадский вспоминал, что его секретарь рассказывал, будто Хрусталёв-Носарь в тот день приказал толпе совершить ещё одно действие — пойти к нему в дом и арестовать его. Но, видимо, Завадскому повезло, поскольку, как он предположил, Носарь на что-то отвлёкся, вокруг царила суматоха, а Завадский жил далеко от суда, и толпы людей просто не добрались до него.

         А Георгий Степанович Хрусталёв-Носарь уже устремился в Таврический дворец. Там в одной из его комнат собрались люди, готовые «реинкарнировать», учтя традиции и опыт ошибок 1905 года, Совет рабочих депутатов. Однако это явилось началом совсем другого периода нашей истории...

ПРИГЛАШАЕМ НА ЛЕКЦИЮ НАШЕГО АВТОРА!

 

Илья Стрекалов