Андрей Громыко. Молодость дипломата

Крестьянский сын, ставший железным канцлером, легендарным «мистером Нет», которого дипломаты всего мира ещё сотни лет будут вспоминать с трепетом, ужасом и почтением. Здесь нет преувеличения: он символизирует внешнюю политику одной из самых могущественных держав в истории человечества.

В «Вопросах ленинизма» Иосиф Сталин говорил о двух качествах, необходимых советскому политику, и определял эти качества с учительской скрупулёзностью:

«а) русский революционный размах и

б) американская деловитость.

Русский революционный размах является противоядием против косности, рутины, консерватизма, застоя мысли, рабского отношения к дедовским традициям. Русский революционный размах — это та живительная сила, которая будит мысль, двигает вперёд, ломает прошлое, даёт перспективу. Без него невозможно никакое движение вперёд.

Но русский революционный размах имеет все шансы выродиться на практике в пустую "революционную" маниловщину, если не соединить его с американской деловитостью в работе…

Американская деловитость является, наоборот, противоядием против "революционной" маниловщины и фантастического сочинительства. Американская деловитость — это та неукротимая сила, которая не знает и не признаёт преград, которая размывает своей деловитой настойчивостью все и всякие препятствия, которая не может не довести до конца раз начатое дело, если это даже небольшое дело, и без которой немыслима серьёзная строительная работа.

Но американская деловитость имеет все шансы выродиться в узкое и беспринципное делячество, если её не соединить с русским революционным размахом. Кому не известна болезнь узкого практицизма и беспринципного делячества, приводящего нередко некоторых "большевиков" к перерождению и к отходу их от дела революции? Эта своеобразная болезнь получила своё отражение в рассказе Б. Пильняка "Голый год", где изображены типы русских "большевиков", полных воли и практической решимости, "функционирующих" весьма "энергично", но лишённых перспективы, не знающих, "что к чему" и сбивающихся ввиду этого с пути революционной работы. Никто так едко не издевался над этой деляческой болезнью, как Ленин. "Узколобый практицизм", "безголовое делячество" — так третировал эту болезнь Ленин… Соединение русского революционного размаха с американской деловитостью — в этом суть ленинизма в партийной и государственной работе. Только такое соединение даёт нам законченный тип работника-ленинца, стиль ленинизма в работе».

Трудно найти политика, который бы в большей степени соответствовал этому определению, чем Андрей Громыко. О его «американской деловитости» многие из нас давно наслышаны, а без «русского революционного размаха» он не стал бы лицом великой коммунистической империи, которая не раз перекраивала политическую карту мира, умело осуществляла экспансию, опиралась на целостную идеологию… Разумеется, Громыко был внимательным читателем сталинских «Вопросов ленинизма».

Он родился далеко от столиц Российской империи, в живописной белорусской деревне Старые Громыки на Гомельщине. По происхождению считал себя радимичем. Всю жизнь интересовался прошлым своей земли: Громыко был любознателен к историко-культурным материям. Отец был сельским пролетарием — бедный крестьянин вынужденно ездил в город на заработки. Воевал и с японцем, и с немцем. Первые политические уроки получил от бабушки. Сам Громыко рассказал об этом в мемуарах: «Когда я был малышом, можно сказать, ещё пешком под стол ходил, услышал я как-то от бабушки необычное слово. Не помню, в чём я провинился, но она мне погрозила пальцем и сказала:

— Ах ты, демократ! Зачем шалишь?

Дело происходило до революции, при царе, и она, знавшая понаслышке, что "демократов" сажают в тюрьмы, ссылают на каторгу, решила и меня припугнуть этим "страшным" словом. Потом позже часто я слышал, если чуть что было не по-бабушкиному:

— Ах ты, демократ!»

Да, он не стал демократом. Всю жизнь предпочитал более надёжную почву, чем игра на предпочтениях избирателей. Он умел учиться, умел подчиняться дисциплине, отстаивать интересы корпорации: партии, ведомства, государства. Ненавидел самовлюблённое гарцевание перед телекамерами, всю эту вздорную чепуху, которую так любят вечно шалящие демократы.

С 13 лет Андрей Громыко работал на лесосплаве и в поле. Но был и книжным мальчиком, читал всё, что мог найти в окрестных деревнях, например, «Живописную астрономию» Камиля Фламмариона, труды историка Михаила Покровского, «Дворянское гнездо» Ивана Тургенева… Пленился античной героикой: «Через некоторое время я достал "Одиссею" в переводе В. Жуковского и "Илиаду" в переводе Н. Гнедича. Знал я В.А. Жуковского как поэта и очень удивился, узнав, что он ещё к тому же и переводчик. Сотканный из далёкой были и легенд мир, населённый героями троянской эпопеи, находится на особом счету у человечества. Сколько бы ни спорили историки и археологи о деталях, относящихся к этой эпопее, творения гениального ахейца с течением времени не только не тускнеют, но светят ещё ярче, чем прежде. Поражает энциклопедичность автора "Илиады" и "Одиссеи". Его поэтический дар бросил в наши руки само событие с такой силой красок и блеском граней, что оно и сегодня воспринимается как объёмное и чёткое». Потом проштудировал Иоганна Гёте, но полюбил «Фауста» только с годами, при повторном прочтении. В 13 лет он стал комсомольцем — самым начитанным в округе.

В партию Громыко вступил в 1931-м, будучи студентом Борисовского техникума, немедленно стал и секретарём партячейки. Было ему 22 года. За плечами — комсомольская работа, споры об индустриализации, о колхозах, наконец, разгром троцкистов и зиновьевцев, который обсуждали юные активисты. В Минске Громыко поступил в Экономический институт. После второго курса стал даже директором сельской школы под Минском. Зоотехником в местном совхозе работала его молодая жена Лидия Дмитриевна — единственная на всю жизнь. После института (последние сессии Громыко сдаёт экстерном) — аспирантура со стипендией в размерах партмаксимума. В 1934-м группу аспирантов из Минска перевели в Москву.

Перед ним открывались политические перспективы, но душа лежала не к партийной работе, а к науке. Он поступил в Экономический институт Академии наук. Из-за этого выбора нач. 1930-х Громыко, уже сделавший блестящую дипломатическую карьеру, долго не занимал высокого положения в партийной иерархии. Он никогда не работал в партийных комитетах — и это вплоть до 1970-х годов воспринималось как изъян в биографии одного из самых влиятельных политиков СССР. Комсомолец, рано ставший большевиком (а в 1931 году вступление в партию было делом ответственным, а никак не рутинным обрядом!), Громыко с энтузиазмом воспринимал лозунги эпохи, её революционные порывы. Однако его тянуло к чему-то более основательному, чем общественная работа. И вскоре Андрею Андреевичу предоставился шанс проявить себя. 

В нач. 1939-го Громыко пригласили в Комиссию ЦК, занимавшуюся подбором молодых кадров для дипломатической работы. Войдя в кабинет, он сразу узнал Вячеслава Молотова и Георгия Маленкова. Весной он уже заведовал американским отделом Наркоминдела. Так начиналась легендарная дипломатическая карьера.