Дней александровых медальное начало

«Плешивый щеголь, враг труда» — по выражению язвительного поэта, в наше время Александр I именовался бы хипстером. Полюбуйтесь на его парадный портрет кисти Степана Щукина: элегантные баки, небольшой аккуратный «ирокез», прикрывающий рано наметившуюся лысину… Ничего не выдавало в нём поначалу ни победителя Наполеона, ни пресловутого тобольского старца Фёдора Кузьмича.

Александр I

При дворе своего отца, Павла I, будущий император вёл себя мечтательно-вызывающе, отдавая одновременно дань двум наиболее модным течениям среди «золотой молодёжи» того времени — политическому либерализму и эстетическому сентиментализму. Так, например, он любил говаривать в узком кругу, что, придя к власти (цесаревич благоразумно не уточнял, каким именно способом он это сделает), дарует народу Конституцию и отречётся от престола, чтобы остаток жизни провести в каком-нибудь прелестном домике на живописном берегу Рейна.

Как ни странно, оба обещания он сдержал, хотя и с крупными оговорками. Конституция действительно была им дарована, но не России, а присоединённой к ней в 1815 году Польше. Что же касается второго, то есть ухода «в мир», то мы вслед за князем Владимиром Барятинским и Даниилом Андреевым склонны по меньшей мере всерьёз относиться к знаменитой (однако, будем справедливы, не до конца убедительной) «легенде», согласно которой Александр Благословенный не умер в 1825 году в Таганроге, а отправился, «духовной жаждою томим», в долголетнее странствие. Правда, не на запад, как планировал в юности, а на восток, в Сибирь.

Однако это случится позднее, а пока, смахнув меланхолическую слезу по поводу сообщённого ему графом Паленом среди ночи 12 (24) марта 1801 года известия о только что совершённом цареубийстве, оробев и немного поломавшись, молодой Александр вышел к ожидавшим его войскам, объявил, что «батюшка скончался апоплексическим ударом», и многозначительно добавил, что всё при нём будет, как при бабушке. В тот же день эти слова были повторены (возможно, что заранее обдуманы и заготовлены) и обрели официальный статус в Манифесте о вступлении на престол:

«Мы, воспріемля наследственно Императорскій Всероссійскій Престолъ, воспріемлемъ купно и обязанность, управлять Богомъ Намъ врученный народъ по законамъ и по сердцу въ Бозе почивающей Августейшей Бабки Нашей, Государыни Императрицы Екатерины Великія, коея память Намъ и всему Отечеству вечно пребудетъ любезна, да по Ея премудрымъ намереніямъ шествуя, достигнемъ вознести Россію на верхъ славы и доставить ненарушимое блаженство всемъ вернымъ подданнымъ Нашимъ…»

Разумеется, «наследственно» и «купно» воспринималась и обязанность награждения медалями — отрасль, достигшая расцвета именно при «августейшей бабке» и едва ли не оттого пребывавшая во времена правления «батюшки» в немилости.

Медаль «За служение во время коронации»

Летом того же года специально для коронационных московских торжеств, случившихся позднее, в сентябре, изготовили первую в длинном ряду наград Александровской эпохи медаль «За служение во время коронации» (мастер — Карл Леберехт). Не будем отвлекаться на её описание. Причина для её вручения ясна из названия.

Медаль «За служение во время коронации»

Далее последовало несколько более интересных, хотя и маловыразительных медалей, которые, однако же, недостаточно было бы просто перечислить — их история не ограничилась ни коронацией, ни даже царствованием Александра.

Такова, к примеру, медаль «За полезное». Серебряная или золотая, с менявшимся с течением времени профилем императора на аверсе и неизменной надписью на реверсе, она выдавалась купцам и мещанам за различные услуги правительству, а равно и за крупные пожертвования на благотворительность. Носить её полагалось на лентах Аннинского, Владимирского или Александровского ордена в зависимости от величины заслуг.

Эта медаль явилась вариантом другой, более разнообразной по составу награждённых медали «За усердную службу». Обладателями её могли стать и хан Киргиз-Кайсацкой Орды «за усердие его к престолу, за переселение на здешнюю сторону Урала с тридцатью тысячами кибиток», и простой столярный мастер Царскосельского дворцового правления «за отличную службу и особое искусство в работе», и немецкий колонист Келер «за работу учителем в течение 24-х лет».

Медаль «За усердие»

Не менее любопытна медаль «За усердие», учреждённая одновременно с медалью «За полезное». Вот пример награждения ею. В 1809 году эту медаль пожаловали якутскому купцу Горохову «за найденную на берегу Ледовитого океана голову неизвестного зверя». Полезная вещь!

Медаль «За усердие»

Ещё в 1799 году, изъявив желание «пожертвовать приятной жизнью пользам любезного отечества», отправился в Закавказье русский химик и минеролог Аполлос Мусин-Пушкин (он был не просто Аполлос, а Аполлос Аполлосович — отца его, президента руководившей русской горнорудной промышленностью Берг-коллегии, звали Аполлосом Епафродитовичем). Кроме научной Мусин-Пушкин выполнял и дипломатическую миссию в Тифлисе, результатом которой стало присоединение Грузии к России в 1801 году.

Для участников экспедиции было велено в 1802 году изготовить в нескольких экземплярах специальную медаль для ношения на красной ленте Александровского ордена с надписью на оборотной стороне: «Воздаяние за усердие, оказанное во время экспедиции тайного советника Мусина-Пушкина для приискания руды в хребтах кавказских и араратских гор».

История перехода Грузии (точнее, Картли-Кахетинского царства) под покровительство России, а затем и вхождения в её состав долгая и драматичная. Пётр I, мягко говоря, сильно подвёл в своё время грузинского царя Вахтанга VI, внезапно прервав свой широко разрекламированный среди закавказских христиан Персидский поход. В результате Вахтанг потерял трон и был вынужден укрыться в России, где вскоре и умер.

Вслед за царём на север с берегов Арагвы и Куры потянулись многие. Так, например, оказались в России побочный сын одного из картлийских царей, дедушка знаменитого нашего Багратиона Александр и его сын Иван.

В русско-турецкую войну 1768–1774 годов в Закавказье не без успеха действовал русский корпус графа Готтлоба Тотлебена, личности весьма примечательной. «Лихой саксонец на русской службе» отличился храбростью при Кунерсдорфе, взял в 1760 году Берлин (вернее, перехватил славу занятия прусской столицы из-под носа у менее оборотливых Захара Чернышёва и Морица Ласси), в следующем году был обвинён в прусской измене и приговорён к смертной казни, затем помилован Екатериной, служил на Кавказе рядовым и вскоре был восстановлен в звании.

Имя этого типичного для XVIII столетия авантюриста уже при его жизни обросло многочисленными легендами. Одну из них в своей «Истории Пугачёвского бунта» позднее зафиксировал Пушкин. Согласно ей, Тотлебен ещё в Германии случайно обратил внимание на внешнее сходство одного казака с наследником российского престола, будущим кратковременным царём Петром III, смутив тем самым доверчивую казачью душу.

Грузинский царь Ираклий II, несмотря на личную вражду с Тотлебеном, едва не закончившуюся для него весьма плачевно, упрямо искал способы укрыться под защитой могущественной христианской державы. Он был согласен на вассальную зависимость, как прежде от Ирана. Но его, по выражению дипломата (и заговорщика, действовавшего в пользу Павла) графа Никиты Панина, «странные и не ко времени учиненные» предложения поначалу встретили в Петербурге холодный приём.

Однако через десятилетие именно они легли в основу Георгиевского трактата, которому мы обязаны началом строительства Военно-Грузинской дороги и основанием Владикавказа. Пользуясь случаем, расшифруем название крепости полностью: «Владей Кавказом». Придумал его, разумеется, поэт — генерал граф Павел Потёмкин.

Граф и впрямь являлся недурным рифмачом и участником суворовского штурма Измаила, коему впоследствии посвятил он поэтическое сочинение — драму «Зельмира и Смелон» в трёх действиях. Хотя гораздо более известна в то время была супруга генерала Прасковья Закревская, фрейлина императрицы, одна из наиболее порочных петербургских красавиц, любовница другого Потёмкина, Таврического, генерал-фельдмаршала и фаворита Екатерины.

Заключение трактата, кстати сказать, отмечено и памятной медалью с профилем императрицы на аверсе и надписью на реверсе:

«ВЕРЕ И ВЕРНОСТИ».

В сущности же, он явился лишь первым шагом на непростом пути к присоединению Грузии. Заявленная верность оказалась непрочной и сохранялась недолго: России Грузия всё ещё приходилась «не ко времени», да и сам царь Ираклий вскоре засомневался и уже через три года, в 1787-м, пошёл на сепаратный сговор с Турцией, чем фактически денонсировал соглашение с русскими.

Турки потерпели сокрушительное поражение в войне 1787–1792 годов и официально отказались от каких-либо видов на Грузию. Однако тут же на неё ополчился Иран: в сентябре 1795-го персидские полчища Ага-Мухаммед-хана разгромили оставшихся без защиты грузин в Крцанисской битве, овладели Тбилиси и учинили там чудовищную резню.

В ответ на это русский корпус под командованием Валериана Зубова вторгся в Дагестан, штурмом овладел Дербентом и вполне мог тогда же «вымыть сапоги в Индийском океане», как вдруг кончина Екатерины II сразу спутала русским все карты.

Медаль «Воздаяние за усердие, оказанное во время экспедиции тайного советника Мусина-Пушкина для приискания руды в хребтах кавказских и араратских гор»

Главнокомандующий Зубов как брат последнего фаворита императрицы, Платона, был ненавистен Павлу I, и ради мести тот предпочёл немедленно прекратить столь удачно начатую кампанию. Войска отозвали, а бедного Зубова даже не удостоили личного приказания вернуться — пусть остаётся с персами один на один.

Несколько слов стоит сказать об этом баловне судьбы. Увлечение пожилой Екатерины его старшим братом позволило Валериану в 25-летнем возрасте сделаться генерал-аншефом. Для сравнения: великий Суворов получил то же звание в 1886 году — в 56 лет!

Заваленный деньгами, деревнями и орденами, награждённый чинами не по летам, юнец не стеснялся выпрашивать себе всё новые почести. Так, будучи пожалован королём Фридрихом в кавалеры прусского ордена Чёрного орла, Валериан тотчас прозрачно намекнул брату, что по уставу носить этот орден может лишь лицо, находящееся в звании не ниже генерал-поручика (сам же он в ту пору был только что произведён в генерал-майоры).

При всём том наш чинолюбец отличался личной храбростью, доходящей порой до безрассудства. Молодецкая удаль принесла ему вполне заслуженного «Георгия» IV степени за штурм Измаила, в Польше она же привела к скандалам вокруг амуров красавца с замужними дамами, на одной из которых, графине Потоцкой, он в конце концов принужден был жениться, а затем там же — к ранению в ногу ядром с последующей ампутацией (Зубов потом носил немецкий протез, стоивший целое состояние).

Опала Валериана вызвала к жизни одно из лучших поздних державинских произведений — оду «На возвращение графа Зубова из Персии»(1797). Сановный поэт уже успел воспеть юношу, когда тот находился на вершине удачи (оды «К красавцу» и «На покорение Дербента»). С переменой судьбы шансы стать адресатом новых стихотворных посланий у Валериана были, прямо скажем, невелики.

Такую довольно провокационную мысль высказал однажды при дворе Державину князь Сергей Голицын, язвительно присовокупив, что уж теперь-то льстить нет никакой выгоды. Гавриил Романович холодно возразил: из чувства собственного достоинства он никогда не переменяет мыслей и никому не льстит, а пишет по внушению своего сердца.

«Нынче ему не напишешь», — продолжал задираться Голицын. «Вы увидите», — ответил Державин и, приехав домой, тотчас взялся за новую оду.

Цель нашей жизни — цель к покою;

Проходим для того сей путь,

Чтобы от мразу иль от зною

Под кровом нощи отдохнуть.

Здесь нам встречаются стремнины,

Там терны, там ручьи в тени,

Там мягкие луга, равнины,

Там пасмурны, там ясны дни;

Сей с холма в пропасть упадает,

А тот взойти спешит на холм.

И т.д.

Стихи эти напечатали, разумеется, уже при новом императоре, смерти «батюшки» которого Валериан способствовал, но пережил убиенного ненадолго.

А перед самой гибелью Павла свою давнюю цель — покой — наконец обрела Грузия. В манифесте, обнародованном в Петербурге в январе 1800 года, говорилось:

«Сим объявляем императорским нашим словом, что по присоединении Царства Грузинского на вечные времена под державу нашу не только предоставлены и в целости будут \…\ все права, преимущества и собственность законно каждому принадлежащая, но что от сего времени каждое состояние народное вышеозначенных областей имеет пользоваться теми правами, вольностями, выгодами и преимуществами, каковыми древние подданные Российские по милости наших предков и Нашей наслаждаются под покровом Нашим».

И Божья благодать сошла

На Грузию! Она цвела

С тех пор в тени своих садов,

Не опасаяся врагов

За гранью дружеских штыков.

Так позднее живописал другой русский поэт.

В России, однако, всё ещё не было однозначного мнения о целесообразности присоединения грузинских «садов». Молодой либерал на русском престоле в разговоре с генерал-прокурором Александром Беклешовым говорил о «крайнем отвращении» и о том, что он-де «почитает несправедливым присвоение чужой земли». Тем не менее местную царскую власть в Грузии ликвидировали и заменили прямым управлением из Петербурга. А вскоре пришлось пустить в дело и «дружеские штыки».

Участились набеги горцев (осетины, к примеру, полностью уничтожили казачий полк, а аварцы — пехотный батальон). В 1802 году в Тифлис направили генерала князя Павла Цицианова, потомка грузинских князей, переселившихся в Россию ещё при Петре.

«Между первейшими обязанностями Вашими, — письменно напутствовал его вошедший уже во вкус правления император, — поставите Вы принять все убеждения, настояния и, наконец, самое понуждение к вызову всех неспокойных царевичей, а особливо царицы Дарьи (вдова царя Ираклия II. — М.Л.) в Россию. Меру сию считаю я главною к успокоению народа, при виде их замыслов и движений, не перестающего колебаться в установляемом для счастья их порядке».

«Успокоение» требовало прежде всего подчинения опасного соседа — Гянджинского ханства. 3(15) января 1804 года столица ханства была осаждена и взята приступом. Хан Джавад, в прошлом однажды уже сдававшийся русским и присягавший на верность империи, а потом стремительно переметнувшийся к персам, на сей раз решительно отверг одно за другим несколько предложений о сдаче и, поклявшись умереть на стенах города, исполнил своё обещание; с ним погибло до полутора тыс. защитников.

Судьба остальных гянджинцев, в том числе и мирных жителей, оказалась различной. В то время как ни одна из порядка девяти тыс. женщин, взятых ханом в город из деревень в залог верной службы их мужей, и ни один младенец не погибли (Цицианов в рапорте специально отметил во вверенных ему войсках «человеколюбие и повиновение приказанию, доселе при штурмах неслыханное»), около пятисот мужчин были умерщвлены в Джума-мечети, обращённой на следующий день в церковь, после того как среди грузин, находившихся в войсках Цицианова, пронёсся слух, что в мечети укрылись горцы, их смертельные многовековые враги.

Серебряные медали для низших чинов — участников осады Гянджи — украшены вензелем Александра I на аверсе и семистрочной надписью на реверсе:

«ЗА — ТРУДЫ — И ХРАБРОСТЬ — ПРИ ВЗЯТИИ — ГАНЖИ — ГЕНВАРЯ 3.— 1804 г.».

Медаль предназначалась для ношения на Александровской ленте.

Известно, что Павел Цицианов противился массовому награждению и требовал, чтобы вместо почти четырёх тыс. было роздано лишь чуть больше полутора тыс. экземпляров медали — непосредственным участникам штурма. При этом изготовленные уже «манеты» предполагалось пустить в переплавку и отчеканить новые, убрав из легенды на реверсе слово «труды» и добавив слово «штурм» («За храбрость при взятии Гянджи штурмом»). Остаток серебра следовало продать и выстроить на вырученные деньги церковь в Тифлисе.

Из Петербурга было получено согласие, но дело затянулось по обыкновению; в 1806 году Цицианова предательски убили в Баку (объявив о мирной сдаче города, бакинский хан подстроил ловушку: подъехавшего к воротам города генерала командующего застрелили и обезглавили, а голову Цицианова хан отправил в дар персидскому шаху. Оставшемуся без командующего небольшому русскому отряду пришлось отступить), а других борцов за «чистоту» медали не нашлось.

По взятии Гянджи Россия втянулась в длительную вялотекущую войну с Персией (начало её отмечено любопытной золотой медалью 1804 года «За храбрость, оказанную в сражении с персиянами», которой были награждены двое казаков — Сурков и Егоров, есаулы Терского и Гребенского войск, в составе небольшого отряда захватившие у персов знамёна и пушки), а заодно и в «Большую игру» с Англией, помыкавшей тогдашним шахом в Тегеране. В то время как на западе, на севере и юге уже набирали силу и поднимали голову новые враги русской державы.

Максим ЛАВРЕНТЬЕВ