Запорожцы

Верность православным обычаям запорожского казачества — это неустаревающий урок всем нам. Наследие, которое объединяло и всё ещё может объединить восточнославянские народы, имеющие к нему равное отношение.

Сказанное не умаляет значения собственной истории и культуры прямых потомков запорожцев — кубанских казаков. Конечно, это прежде всего их наследие. Однако, каким бы ни был признанный статус казачества, на определённом историческом этапе оно вбирало в себя всё лучшее, что давал русский народ, ещё не разъединённый тогда на три рукава, которым одна судьба — слиться в будущем воедино под одним солнцем православной веры. Не видим, почему бы и казачеству избегать такой судьбы, этого содружества. В те суровые века, когда запорожцы встали в низовьях Днепра как грозный оплот славянского православия, именно это единение обеспечило нынешнюю жизнь братских народов.

Начало Запорожской Сечи теряется во мраке прошлого. Хотя уже в XV столетии запорожские казаки представляли собой единую, ни от кого не зависимую силу, заградившую путь татарской степи и католической Польше. В условиях, когда ежегодно набеги степняков уводили в полон тысячи, десятки тысяч православных славян, продававшихся затем на рынках Крыма и Турции в качестве рабов, именно запорожцы становились для этих людей последним фактором спасения. Казаки на суше и на море отбивали полон, освобождали прикованных к галерным вёслам рабов и отпускали их домой, помогая всем, чем могли. В этом деле они оказались благороднее, чем Мальтийский рыцарский орден святого Иоанна, который также вёл непрерывную войну против исламской экспансии: мальтийцы освобождали только католиков; запорожские рыцари — и православных, и католиков, и протестантов… При этом если воинственная степь вторгалась в пределы славянского православного мира и уходила, унося свою добычу, то близкая по языку и культуре, но чужая по вероисповеданию польско-литовская Речь Посполитая грозила поглощением самому существованию православия на Украине и в западных пределах Руси. Римский престол вёл постоянную, непрерывную политику обращения в католичество славян; польские короли вооружённой рукой и кознями опытных иезуитских эмиссаров преследовали те же цели. И потому именно войско Запорожское из всех прочих казачьих войск должно было стать самым стойким в православии. И оно было таким! Если, как теперь известно, донским казаком порой мог стать и мусульманин, и буддист, то приходившему на Сечь задавали один неизбежный вопрос: «В Бога веруешь? Перекрестись!» Лишь православное крестное знамение могло быть условием приёма пришедшего. Не окончательного — на испытательный срок…

Сама жизнь этих людей становилась подвигом. По своему древнему обычаю запорожские казаки, вербуя добровольцев в своё войско, ходили по городам, сёлам и базарам и так зазывали желающих: «Кто хочет за христианскую веру быть посаженным на кол, кто хочет быть колесован, четвертован — приставай к нам!» Удивительно, что приставали! Не обещали казаки новоприбывшим ни богатой добычи, ни почёта. Какой почёт в Диком поле? И знали они: тот, кто приходит ради одной добычи и лёгкой жизни, так же легко предаст. Поэтому они звали на подвиг тех, кто готов был принести жертву Богу, исполнив заповедь Христову, положив душу свою за ближнего своего.

Такое служение давалось нелегко и требовало строгой, почти монашеской дисциплины. Пришедший на Сечь проходил тяжёлый семилетний искус и обучение. Только после этого (если выживал) становился полноправным «братчиком». Ему отводили в курене кусок земли, достаточный для того, чтобы мог поместиться лежащий человек, и говорили: «Вот тебе место! Как помрёшь — ещё меньше будет!»

На Сечь был строго запрещён доступ женщинам. Единственной, кого не касался этот запрет, была Богородица Дева Мария — покровительница запорожцев. Храм Покрова Божьей Матери был главным войсковым собором Запорожской Сечи. Окормлял же запорожцев автокефальный Межигорский монастырь, в стенах которого оканчивали свои дни монахами те казаки, которым посчастливилось донести своё бранное служение до глубокой старости. Все накопленные за долгий боевой путь сокровища — золото, серебро, оружие, коней и одежду — уходящие в монастырь старые запорожцы отдавали в обитель или раздавали у её стен неимущим. И начинали новое служение.

Несмотря на значительную самостоятельность своей религиозной жизни, запорожцы никогда не считали себя чужими Киевской митрополии и, когда в 1624 году поляки решили запечатать киевские православные храмы, живо откликнулись на призыв митрополита Иова Борецкого, освободив Божьи дома от захватчиков. А когда коронный гетман Речи Посполитой Станислав Конецпольский двинул на Киевщину войска, даже архимандрит Пётр Могила — наследник рода молдавских господарей, запорожцев не любивший и всячески порицавший, — вынужден был обратиться на Сечь за помощью. В тяжёлой Куруковской войне с армией Конецпольского казаки отстояли права православных, не оставив киевских мещан и крестьян в беде.

Убитых в бою запорожцев хоронили в степи и втыкали над могилой копьё с белым прапорцем в знак того, что здесь лежит безбрачный рыцарь, погибший за Христа и не изменивший товариществу. В головах иногда ставили тыкву или склянку с горилкой (много позже украинские крестьяне, найдя при распашке такую могилу, выпивали горилку за помин души запорожца и вновь хоронили его в нетронутом плугом месте)…

Конечно, не всё было безоблачным, безгрешным в жизни запорожцев, в истории Сечи. Не всегда их отношения с Русью можно было назвать идеальными. Однако недоразумения и порою тяжкие обиды, недолговременные политические выгоды, преследовавшиеся государственными и общественными деятелями, царями, императорами, гетманами, кошевыми с обоих сторон, не отменили и не отменят того общего, что накрепко связало народы одной веры и одной крови. Потому клейноды войска Запорожского — знамёна, знаки войсковой власти, иконы и иные православные святыни — пришли в своё время из Сечи на Кубань, на землю кубанских казаков, потомков запорожских рыцарей и защитников России.