Награды Гражданской: вооружённые силы юга России

В разговоре о братоубийственной Гражданской войне язык не поворачивается произносить слова «подвиг» и «героизм». И всё же...

В сер. лета революционного 1917-го, после катастрофического провала русского наступления, последним оптимистам, если таковые на тот момент ещё оставались в Петрограде, стало ясно, что войны до победного конца не будет. Собственно говоря, боеспособная армия существовала только в воображении Временного правительства, которое, однако, успело заранее раструбить по всему свету о грядущих победах революционного оружия. Уходившим на дно истории политическим корифеям Февраля немудрено было хвататься за любую соломинку...

Первые сообщения о прорыве ударными частями отдельных участков австро-германского фронта обнадёживали. Но за «ударниками» не продвигалась вперёд основная масса войск. Русские армии, игнорируя приказы, от кого бы и в какой форме те ни исходили, не трогались с места. В ряде случаев дошло до самоубийственного безумия: свои обстреливали своих, препятствуя атаковать врага.

Всё-таки на некоторых участках ошеломлённый противник, тоже испытывавший проблемы с дисциплиной, был опрокинут и отброшен. Эти первоначальные успехи не следовало переоценивать. Перегруппировавшись, немцы перешли в контрнаступление — можно сказать, всемирно-историческое по масштабам и последствиям. Там, где перед австро-германцами оказывались полки и дивизии, остававшиеся таковыми лишь по названию, русский фронт таял, как утренний туман. Характерный эпизод: атаки трёх немецких рот оказалось достаточно, чтобы две дивизии 9-й армии пустились в паническое бегство.

Эхом катастрофы на фронте стали беспорядки в Петрограде, в конце концов приведшие к так называемому Корниловскому мятежу — неподготовленному выступлению новоназначенного Верховного главнокомандующего Лавра Корнилова в защиту последних остатков государственного порядка.

Лавр Корнилов

Этот фактически спровоцированный Александром Керенским «мятеж» был легко «подавлен», Корнилов и ещё несколько военачальников арестованы. Керенский формально укрепил свою личную власть, объявив главнокомандующим самого себя, фактически же он своими руками устранил единственную преграду, мешавшую оппозиционному Петросовету вышвырнуть его из Зимнего дворца.

Реальность угрозы была вполне очевидна его начальнику штаба генералу Михаилу Алексееву. Одной рукой осадив Корнилова, что, естественно, породило между двумя генералами взаимное недоверие, сказавшееся впоследствии на общем их деле, Алексеев тут же начал тайком подготавливать почву для создания силы, способной оказать активное сопротивление рвущимся к власти большевикам. Членам «Алексеевской организации» после известных октябрьских событий было приказано на свой страх и риск пробираться в казачьи области юга России, где Алексеев рассчитывал получить поддержку. В ноябре в Новочеркасск прибыл инкогнито и сам генерал, но встретил здесь более чем холодный приём.

Казаки в основной своей массе воевать против Советской власти не собирались. Они вообще не хотели браться за оружие. Их можно понять: донское и кубанское казачество понесло слишком тяжёлые потери в войне, теперь оно страстно желало мира. Лозунг «Земля — крестьянам, мир — народам» импонировал многим. Кроме того, многие донцы всё ещё находились вдали от дома, где-то в эшелонах, черепашьим темпом двигавшихся по разбойничье-самостийной Украине. Поэтому войсковой атаман Алексей Каледин, несмотря на то что лично сам он вполне сочувствовал зарождавшемуся белому делу, рекомендовал Алексееву и его сторонникам вести себя на Дону как можно тише и вообще поскорее покинуть область.

Алексей Каледин

Ещё один «сюрприз» преподнесла крупная буржуазия, ранее обещавшая своим защитникам широкое финансирование. Всё это были только слова — на деле толстосумы не торопились раскошеливаться. В итоге тем из немногочисленных добровольцев, кому с немалым трудом удалось достичь юга (некоторые были перехвачены в пути и расстались с жизнью), миновав полыхающие районы Центральной России, пришлось туго затянуть пояса.

Правда, в декабре среди них появился освобождённый из заключения в Быхове Корнилов, с именем которого ещё связывались некоторые надежды. В Рождество он принял командование слабой (примерно 4 тыс. штыков и сабель; численность всё время менялась — то из-за больших потерь, то благодаря притоку новых сил), из рук вон плохо снабжённой Добровольческой армией, перебазировавшейся в Ростов, откуда в конце февраля её выбили подошедшие части красных.

Интересно, что в обороняемом добровольцами городе в тот момент находилось «на отдыхе» более 16 тыс. офицеров, и вся эта масса вела себя здесь, как на курорте, не желая вставать под корниловские знамёна и совершенно не чувствуя приближавшейся беды. Несколькими расстрелами красные, войдя в Ростов 23 февраля, вернули оставшихся в живых к суровой действительности. Ещё через день войска командующего северным участком советского Юго-Восточного фронта бывшего царского прапорщика Юрия Саблина (вот дневниковый отзыв о нём Ивана Бунина: «Юрка Саблин — командующий войсками! Двадцатилетний мальчишка, специалист по кэкуоку, конфетно-хорошенький…») при содействии отряда казаков заняли Новочеркасск. Каледин, сумевший кое-как набрать со всего Дона полторы сотни сабель, видя вокруг полнейшую деморализацию, покончил с собой (фамилия атамана, кстати, произносится с ударением на последний слог, и поэт Велимир Хлебников ошибался вслед за другими, когда в 1922 году писал в своей «сверхповести» «Зангези»: «Богатый рыдал, смеялся кто беден, когда пулю в себя бросил Каледин и Учредительного Собрания треснул шаг»). Эти-то и немногие другие казаки, ведомые походным атаманом Петром Поповым, не желая окончательно покидать Дон, бежали в Сальские степи, в расположенные там зимовки, где можно было какое-то время отсидеться, не опасаясь внезапного появления красных, державшихся ближе к железным дорогам.

Участники полуторамесячного Степного похода приказом атамана от 26 апреля 1918 года награждались «крестом железным, полукруглой профили, массивным, без надписей». Казачий «Степной крест» носился на ленте ордена Святого Георгия.

А для предоставленных самим себе добровольцев в условиях плохой погоды и мартовского холода начался 80-дневный так называемый 1-й Кубанский, он же Ледяной поход.

В ходе него добровольцы, в основном бывшие боевые офицеры царской армии, ряды которых были «разбавлены» юнкерами и гимназистами, всякий раз демонстрировали превосходство над наседавшим врагом, малым числом побеждая количественно превосходящие, но всё ещё плохо организованные советские отряды. Однако добиться поставленной цели — утвердиться в изобильном краю — в  тот раз им не удалось: красные успели раньше захватить Екатеринодар и отразили штурм, окончившийся гибелью Корнилова. Генерал был убит случайной гранатой — чуть ли не единственной, прилетевшей со стороны города. Командующего поспешно похоронили в немецкой колонии Гначбау, не успев подумать о последствиях: когда Добрармия ушла, красные, отыскивавшие зарытые колонистами «сокровища», обнаружили и раскопали могилу Корнилова, отвезли тело генерала в Екатеринодар, а там...

«С трупа была сорвана последняя рубашка, которая раздиралась на части и обрывки разбрасывались кругом… Несколько человек оказались уже на дереве и стали поднимать труп… Но тут же веревка оборвалась, и тело упало на мостовую. Толпа все прибывала, волновалась и шумела… После речи с балкона стали кричать, что труп надо разорвать на клочки… Наконец отдан был приказ увезти труп за город и сжечь его… Труп был уже неузнаваем: он представлял из себя бесформенную массу, обезображенную ударами шашек, бросанием на землю… Наконец, тело было привезено на городские бойни, где его сняли с повозки и, обложив соломой, стали жечь в присутствии высших представителей большевистской власти…»

Сделанные в тот день, сохранились снимки мёртвого Корнилова, даровитого военачальника, георгиевского кавалера… Удивляться зверству красных, впрочем, особенно не приходится: террор с самого начала Гражданской войны использовали все воюющие стороны. Так, добровольцы-первопоходники той поры, допросив с пристрастием, обыкновенно тут же расстреливали сдавшихся им в плен; между господами офицерами не наблюдалось недостатка и в таких охотниках, которые вызывались собственноручно «пустить в расход». Для полноты картины заметим, что советская историография эпизод с глумлением над телом Корнилова оправдать не старалась, а командарм-изувер Иван Сорокин, принявший личное участие в посмертной расправе над белым генералом, осенью того же года был смещён со своего поста, объявлен вне закона, пойман и пристрелен бывшими «своими».

Однако вернёмся к Добровольческой армии. Командование над её частями, откатывавшимися от Екатеринодара, принял генерал Антон Деникин. В стремительно менявшейся обстановке на юге кубанская неудача и в конце концов даже гибель порой столь безрассудно решительного Корнилова, не щадившего ни себя, ни своих солдат и на полях Первой мировой, спасли Добрармию от полного уничтожения. Это, кстати, признавали впоследствии сами белые. Более рассудительный и осторожный Деникин вернул добровольцев обратно на Дон, где тем временем ситуация кардинальным образом изменилась: казачество, разъярённое репрессивной большевистской политикой, наконец поднялось против Советской власти.

Именно Деникин в августе 1918 года своим приказом установил для участников Ледяного похода особый знак, чрезвычайно ими ценившийся, — «терновый венок оксидированного серебра, 30 мм в диаметре, пересеченный слева снизу-вверх направо серебряным же мечом, рукоятью вниз, 50 мм длиною». Сражавшимся в строю лента в колодке знака полагалась георгиевская, с круглой розеткой бело-сине-красных национальных цветов. Нестроевым и гражданским чинам — владимирская (красная с двумя чёрными полосами) и тоже с трёхцветной розеткой.

Всего было изготовлено 5 тыс. таких знаков (знаком № 1 посмертно наградили Корнилова), из них несколько сотен остались невостребованными. Любопытна их судьба. Вывезенные из России, знаки были утоплены в 1944 году в Дунае эвакуировавшимся из Белграда ввиду приближения советских войск Союзом участников 1-го Кубанского похода — лишь бы не достались большевикам…

О других наградах Вооружённых сил юга России, связанных непосредственно с военными деятелями Белого движения, мы расскажем в следующей статье.

Максим ЛАВРЕНТЬЕВ