Спор большевиков между собой

С 26 июля (8 августа) по 3 (16) августа 1917 года в Петрограде (Выборгский, затем Нарвский район) проходил VI съезд Российской социал-демократической рабочей партии (большевиков). На нём присутствовали 267 делегатов, представляющих 240 тыс. членов партии. Съезд проходил полулегально, большевики тогда подвергались репрессиям. В легендарном шалаше на берегу озера Разлив скрывались Владимир Ленин и Григорий Зиновьев, в петроградских «Крестах» сидел Лев Каменев и другие функционеры. Там же находился и Лев Троцкий, который формально ещё не был большевиком, но уже решил для себя вопрос о своей партийной принадлежности.

Неудачная акция

Преследования начались после событий 3–5 июля. Тогда в стране произошёл очередной политический кризис. Из Временного правительства вышли министры-кадеты, протестующие против предоставления автономии Украине. В реальности этот протест был поводом для того, чтобы оказать влияние на министров-социалистов. А вот это уже вызвало негодование широких масс. На улицы хлынули десятки тысяч рабочих и солдат.

Для большевиков это явилось даже некоторой неожиданностью. И вначале Петроградский комитет заявил о несвоевременности подобной акции. Но число протестующих росло столь стремительно, что руководство решило попытаться возглавить протест и провести некий смотр сил. Военная организация партии вообще предлагала взять власть, однако товарищей остудили: дескать, время пока не пришло. Хотя вооружённые большевики всё-таки проявили себя. Так, они разгромили штаб Петроградского военного округа.

4 июля на улицы Петрограда вышло полмиллиона рабочих, солдат и матросов, поддержавших лозунг «Вся власть Советам!». Обстановка накалилась, и в городе начались военные столкновения. В результате власти ввели осадное положение, а верные им войска стали громить большевиков. Последовали и аресты. Однако настоящего разгрома так и не произошло, пусть военные власти и были к нему готовы. Александр Керенский и министры-социалисты очень боялись, что репрессии усилят крайне правые элементы, которые в конце концов выкинут с властного Олимпа умеренных. И выступление этих самых элементов действительно произошло, войдя в историю под названием «Корниловский мятеж». Тогда Керенский вступил во временный союз с большевиками, которым стали раздавать оружие прямо с государственных складов.

Но к такому развитию событий он готовился уже в дни июльских репрессий. Тогда Александр Фёдорович, несмотря на все протесты военных, отменил приказ об обязательном разоружении. Вместо этого было объявлено разоружение добровольное, на которое большевики (имевшие много оружия) попросту наплевали. Собственно, одно то, что власти так и не разогнали съезд большевиков, говорит о нежелании предпринимать какие-то по-настоящему серьёзные меры.

Итак, разгрома не произошло, правда, некоторые погромные и репрессивные акции создали большевикам ореол «мучеников революции». Ну а потерю нескольких видных функционеров они компенсировали, талантливых кадров у них хватало.

«Разбор полётов»

На своём съезде большевики продемонстрировали достаточно высокую степень сплочённости, выразив железную уверенность в своей конечной победе. Однако имелись и серьёзные трения. В самом начале некоторые делегаты попеняли центральному руководству на то, что оно слишком замыкается на столице. Так, делегат Юрий Милонов (Самара) заявил:

«ЦК, будучи руководящим органом всей партии, считался главным образом с условиями питерской работы. А провинция ведь не обладает достаточно высоким уровнем сознательности, и те лозунги, которые были брошены ЦК, нуждаются в серьезном обосновании. Например, был брошен лозунг: контроль над производством. Сколько мы ни вглядывались в "Правду", мы обоснования данного лозунга не находили и должны были искать разъяснений во враждебной нам прессе, например, "Новой жизни"».

Юрий Милонов

Далее Милонов затронул тему несостоявшейся большевистской мегадемонстрации, которая намечалась на 10 июня. Тогда эсеровско-меньшевистское большинство президиума съезда Советов настояло на том, чтобы большевики отменили демонстрацию. И руководство эту демонстрацию отменило, хотя против этого возражал Владимир Ленин (а Иосиф Сталин даже подал в отставку из ЦК, которую, правда, не приняли).

«У нас в провинции получилось впечатление, что выступление 10 июня было подготовлено конспиративно, — жаловался Милонов. — Конечно, петроградские товарищи обсуждали этот вопрос, они были подготовлены, но в провинции мы ничего не знали. Центральный Комитет, по-моему, должен был бы подготовить такую демонстрацию во всероссийском масштабе, а не только в питерском».

Ольга Равич выражалась ещё более резко:

«Демонстрация была отменена только 2–3 товарищами, членами ЦК, под давлением съезда (Советов. — А.Е.), причем им было указано, что достоверно известно о том, что контрреволюционеры хотят воспользоваться ею в своих целях. Но ЦК не было предпринято никаких шагов, которые позволяли бы надеяться, что эти контрреволюционные замыслы будут раскрыты, что будет вестись действительная борьба с контрреволюцией. Центральный Комитет не оказал тогда никакого давления на Совет в этом направлении. Мне хотелось указать на это упущение Центрального Комитета».

Весьма критично был настроен и Евгений Преображенский:

«Эта демонстрация имела всероссийское значение, и вопрос о ней должен был бы обсуждаться в печати только во всероссийском масштабе. Провинциальные организации должны были знать, что демонстрация будет, и они могли бы ее поддержать. Когда мы переходим к событиям 3–5 июля, то и здесь вопрос идет о выступлении, имеющем всероссийское значение, а между тем провинциальные организации нашей партии в этом движении участия не принимали. Неудача этого движения, столкновение петроградского пролетариата и гарнизона объясняется изолированностью Петрограда от провинции. Вывод ясен: раз борьба будет происходить во всероссийском масштабе, ЦК должен считаться с положением на местах».

Россия и социалистическая революция

На съезде встал вопрос о социалистической революции в России. Многие тогда (да и в последующем) тесно увязывали его с вопросом о мировом революционном процессе. И весьма радикальную позицию занимал здесь Николай Бухарин:

«И тут могут быть два случая: либо наша крестьянско-пролетарская революция победит раньше, чем вспыхнет революция в Западной Европе и в других странах, либо в какой-нибудь из западноевропейских стран революция победит раньше, чем у нас. В первом случае перед победившей рабоче-крестьянской революцией на очередь станет объявление революционной войны, т.е. вооруженная помощь еще не победившим пролетариям. Эта война может носить различный характер. Если нам удастся починить разрушенный хозяйственный организм, мы перейдем в наступление. Но если у нас не хватит сил на ведение наступательной революционной войны, то мы будем вести революционную войну оборонительную. Тогда мы будем иметь право заявить  пролетариату  всего мира, что мы ведем священную войну во имя интересов всего пролетариата, и это будет звучать товарищеским призывом. Такой революционной войной мы будем разжигать пожар мировой социалистической революции. Единственным действительно демократическим выходом из того тупика, в который зашли западноевропейские, а затем и американские страны, является международная пролетарская революция, скольких бы жертв она нам ни стоила. Никакого другого разрешения вопроса нет».

Расстрел демонстрации 4 июля 1917 года в Петрограде

Таких взглядов Николай Иванович будет придерживаться ещё долгое время. Во время дискуссии по поводу Брестского мира он, будучи лидером фракции «левых коммунистов», решительно выступит за «революционную войну» против германского империализма. По его мнению, в ходе этой войны главная задача Советской России заключается в том, чтобы поднять европейский пролетариат, пусть даже ценой своей гибели.

На съезде у Бухарина и других, если так можно выразиться, «глобалистов» тоже нашлись оппоненты. Так, делегат Моисей Харитонов отмечал:

«Если вы проследите резолюцию в целом, то вы заметите, что красной нитью проходит мысль, что мы в том же положении, что и пролетариат Западной Европы: пережили буржуазную революцию и идем к пролетарской. Есть место, которое говорит о нивелировке, о том, что Россия перестала быть очагом революции. Получается впечатление, что у нас перспективы дальнейшего развития революции не имеется. Как будто над нашей революцией ставится точка, и остается только возможность международной пролетарской революции».

Высоко оценивал готовность России к социалистической революции Сталин:

«Некоторые товарищи говорили, что так как у нас капитализм слабо развит, то утопично ставить вопрос о социалистической революции. Они были бы правы, если бы не было войны, если бы не было разрухи, не были расшатаны основы народного хозяйства. Но эти вопросы о вмешательстве в хозяйственную сферу ставятся во всех государствах, как необходимые вопросы. В Германии этот вопрос поставлен и обошелся без прямого и активного участия масс. Другое дело — у нас в России. У нас разруха приняла более грозные размеры. С другой стороны, такой свободы, как у нас, нигде никогда не бывало в условиях войны. Затем громадная организованность рабочих: у нас, например, в Питере 66% организованных металлистов. Наконец, нигде у пролетариата не было таких широких организаций, как Советы рабочих и солдатских депутатов. Все это исключало возможность невмешательства рабочих масс в хозяйственную жизнь. В этом реальная основа постановки вопроса о социалистической революции у нас в России. Поскольку рабочие вмешиваются активно в процесс организации контроля, обмена, постольку у нас ставится практически вопрос о социалистической революции».

Иосиф Виссарионович категорически возражал против поправки (в резолюцию съезда), которую хотел внести Преображенский. Последний предлагал указать на то, что «напряжение сил» в борьбе за государственную власть уместно «при наличии пролетарской революции на Западе». Сталин возражал:

«Я против такой поправки. Не исключена возможность, что именно Россия явится страной, пролагающей путь к социализму». Согласно ему, «база нашей революции шире, чем в Западной Европе». Более того, «надо откинуть отжившее представление о том, что только Европа может указать нам путь. Существует марксизм догматический и марксизм творческий. Я стою на почве последнего».

Июльская демонстрация в Петрограде

Сталину оппонировал делегат Николай Ангарский:

«Но я не согласен с т. Сталиным, что мы должны перешагнуть через буржуазную к социалистической революции. Сталин говорит: у нас счастливые условия — в России до 70% организованных рабочих и так далее. Но этого слишком недостаточно для социалистической революции. У нас нет резервов. Резерв — это революционное в настоящий момент крестьянство, которое останется таковым до тех лишь пор, пока получит землю. Перескок, предлагаемый т. Сталиным, — не тактика марксизма, а тактика отчаяния, которая пока ничем не вызывается».

Скептицизм высказывал делегат В. Володарский:

«Эта революция является переходной к социалистической, но это не социалистическая революция, при которой мы теряем наших союзников и боремся одни. Между нами и Западной Европой есть большая разница. У нас больше чем буржуазная революция, но это не социалистическая революция».

Советоскептики

На съезде развернулась дискуссия о будущем Советов. Начало ей положил Ленин, направивший участникам июньского тайного совещания высших партийных функционеров свои тезисы. И если в тезисах апрельских он предлагал партии лозунг «Вся власть — Советам!», то тезисы июньские содержали нечто противоположное. Ленин испытывал глубокое разочарование в Советах, которые не просто отказались быть альтернативой Временному правительству, но и оказались его опорой. Так, после июльских событий ЦИК Советов признал «неограниченную власть» и «неограниченные полномочия» Временного правительства. И теперь, по мнению Владимира Ильича, Советы следовало рассматривать как «фиговый листок контрреволюции». Григорий Орджоникидзе вспоминал, что в этот период Ленин возлагал свои надежды на фабрично-заводские комитеты. Сейчас уже и речи не могло быть ни о каком мирном развитии революции, необходимо готовить вооружённое восстание.

Тезисы вызвали бурные споры участников конференции. За них решительно высказались Яков Свердлов и Вячеслав Молотов, против — Виктор Ногин и Алексей Рыков. В результате бурной полемики тезисы были отвергнуты подавляющим большинством (9 из 15). Повторилась ситуация со знаменитыми «Апрельскими тезисами», которые поначалу встретили неприятие большинства. Теперь же Ленин шокировал это большинство тезисами «антисоветскими».

Отказ от «Июньских тезисов» побудил Ленина написать статью «О лозунгах», в которой он представил дополнительные аргументы. И эта аргументация оказала своё воздействие — многие делегаты съезда стояли уже на его позициях. Ленинские взгляды нашли отражение и в докладе, который сделал Иосиф Сталин. В предложенной делегатам резолюции содержалось весьма яркое положение о том, что Советы разлагаются заживо. При этом сам Сталин сделал некий реверанс в сторону советской вертикали:

«Я не выступал против Советов, как формы организации рабочего класса, но лозунг определяется не формой организации революционного учреждения, а тем содержанием, которое составляет плоть и кровь данного учреждения. Если бы в состав Советов входили кадеты, мы никогда бы не выдвигали лозунга о передаче им власти. Теперь мы выдвигаем лозунг передачи власти в руки пролетариата и беднейшего крестьянства. Следовательно, вопрос не в форме, а в том, какому классу передается власть, вопрос в составе Советов… Отмена лозунга передачи власти в руки Советов не означает "Долой Советы!". Наше отношение к тем Советам, где мы находимся в большинстве, — самое сочувственное. Да живут и укрепляются такие Советы. Но сила уже не в Советах».

Против «советофилии», которой успели проникнуться многие большевики, высказался Григорий Сокольников:

«Не задача нынешнего дня определять формы организации будущего. Я не знаю, в каком сборнике узаконений для марксистов написано, что революционными органами могут быть только Советы? Ведь органы восстания могут быть и совершенно иными. А потому выдвигание теперь же, немедленно, того или иного органа было бы авантюризмом. Это — перегибание палки в обратную сторону, это значит впадать в другую крайность».

На необходимость создания каких-то новых политических форм указывал Александр Бубнов:

«Советы не имеют теперь никакой власти, они гниют, на этот счет не должно быть никаких иллюзий. Мы переживаем период ликвидации мирной революции, стоим на пороге бурного периода, когда резко определяются две силы: с одной стороны, пролетариат и беднейшее крестьянство, с другой — империалистическая буржуазия и все остальные слои и классы, которые ее поддерживают. Контрреволюция развивается, и неизбежно произойдет столкновение двух сил. И если раньше мы говорили о "переходе" власти, то теперь этот термин устарел, надо накапливать силы для решительного боя, для "захвата" власти. Лозунг о переходе власти к Советам надо выбросить, нельзя цепляться за старые формы. Они ценны лишь постольку, поскольку выявляют волю и настроение революционных масс. Быть может, в развитии революции создадутся другие формы, лучше отражающие стремления низов. Такими органами классовой борьбы могут, например, явиться фабрично-заводские комитеты».

Советооптимисты

Однако у Советов оставалось и немало сторонников. Так, Преображенский был настроен в отношении них довольно-таки оптимистично, споря с советоскептиками:

«Пессимизм основан на том, что он ставит крест над Советами. Но пролетариат и крестьянство должны будут прийти к сознанию необходимости решительной борьбы с контрреволюционерами. На вопрос, что нам делать, Сталин говорит: не поддаваться на провокацию и т.д., но это ведь не указания. Нам нужен конкретный план действий. На это резолюция ответа не дает. Советы, правда, на краю гибели, но они начинают прозревать. Может быть, полное отрезвление придет поздно, но такой процесс уже идет. Это и заставляет нас не соглашаться на сдачу прежнего лозунга, ибо для сплочения революционных сил демократии нужен какой-либо центр. Какой? Партия? Но она не может заменить Советов, так как она не может объять всех слоев населения. Если бы было указано на необходимость создания органов, параллельных Советам, то эта резолюция была бы понятна».

Делегаты с мест указывали на близость большевиков и Советов, на революционный потенциал последних. И тут уже наблюдалось некоторое продолжение той критики центрального руководства, которая велась в начале съезда. Центр, по мнению некоторых делегатов, не видел многое, что происходит на местах. Так, делегат Прокофий Джапаридзе (Баку) отмечал:

«Завоевание власти пролетариатом и беднейшим крестьянством — наш старый лозунг. Лозунг "Вся власть Советам!" не изменял этого прежнего лозунга, а превращал его в более активный и жизнеспособный, двигающий массы. Тов. Сталин отождествляет Советы с Центральным Исполнительным Комитетом. Это — перенесение петербургских условий в провинцию. Если ранее провинциальные Советы выражали взгляды ЦИК, то теперь они не отражают его настроения. Например, в Баку, несмотря на то, что мы не можем добиться перевыборов, несмотря на то, что в Совете рабочих и военных депутатов (солдаты совместно с офицерами) на 300 [депутатов] было всего 20–25 большевиков, до 3–5 июля все наши резолюции проходили, и фактически мы главенствовали. Это показывает, что линия, рекомендованная нашим ЦК, блестяще проводилась и служила делу отрезвления масс».

Виктор Ногин предсказывал грядущее обновление советских структур:

«Рабочие на местах знают, что Советы не поддержат политики Дана (Фёдор Дан — один из лидеров меньшевиков. — А.Е.) и других, и ближайший съезд Советов создаст обостренные отношения с Временным правительством. И наш лозунг "Вся власть Советам!" остается революционным и поведет за нами массы. Таким образом, отношение наше к Советам не может быть пренебрежительным и поддержка их необходима и для нашей борьбы с контрреволюцией, которая все усиливается (резолюции казачьего съезда 176 , речь Милюкова на кадетском съезде, в которой он говорил почти открыто о необходимости применения вооруженной силы)».

Дмитрий Мануильский считал, что отказ от прежнего лозунга играет на руку реакции:

«Зафиксировав недоверие к Советам, мы рискуем помочь столкнуть их из Таврического дворца и Смольного института. Приняв лозунг: "Диктатура пролетариата и беднейшего крестьянства", мы этим только поможем контрреволюции совсем столкнуть демократию. Мы должны признать, что в России 90% населения принадлежат к мелкой буржуазии, а потому тактика, изолирующая пролетариат от мелкой буржуазии, должна быть признана вредной. Мы должны остаться в Советах в качестве крайней оппозиции».

Николай Бухарин также высоко оценивал потенциал Советов, причём считал, что власть может перейти к некоторым из них при дальнейшей трансформации других:

«Нельзя говорить о данных Советах. Надо выдвинуть лозунг "организации революционных Советов, проводящих определенную программу, и передачи им власти". Отсюда ближайшим практическим действием явится передача власти большевистским Советам и перевыборы других».

Емельян Ярославский не отрицал возможности опоры на какие-то новые формы, но подчёркивал популярность Советов в широких массах:

«Лозунг "организации Советов" мы бросили в широкие массы, и до сих пор этот процесс не завершен. И теперь происходит организация и реорганизация Советов на местах. Организуются Советы и в Западной Европе. Новый лозунг выльется у многих товарищей в призыв: "Долой Советы!". Что делать тем нашим товарищам, которые работают в Советах? Придется играть назад, развенчивать и советское большинство и Советы. Меня интересует, как на практике подойдем мы теперь к Советам. Был дан лозунг: "Перевыборы Советов". Была определенная задача: разоблачая половинчатость мелкобуржуазных партий, укреплять внутри Советов позицию пролетариата, передавать Советам все большую власть в деле практического руководства хозяйственной жизнью. Эти организации охватывали очень широкие массы, и во многих случаях наша работа шла очень успешно. Конечно, в дальнейшем в Советах могут быть столкновения, и, может быть, нам придется задуматься и над другими формами организации, но, повторяю, надо помнить, что Советы охватывают широкие массы. Я не согласен с т. Сталиным, утверждающим, что русский пролетариат является наиболее организованным, и потому нахожу, что нам надо дорожить каждым форпостом, а потому и Советами».

Расхождения оказались столь велики, что пришлось создавать некую согласительную комиссию, которая выработала компромиссный вариант резолюции. Лозунг «Вся власть Советам!» сняли, однако в окончательный текст резолюции включили положение, заимствованное у московских большевиков. Согласно ему надлежало всячески защищать Советы от контрреволюции и работать там (как, впрочем, и в других массовых организациях) с особым усердием. О какой-то «новой революции» не говорилось, но призывалось быть готовыми к тому, чтобы власть перешла в руки городской и деревенской бедноты.

«Партия по-прежнему сохраняла взятый в апреле курс на социалистическую революцию, — оценивает итоги съезда историк Александр Рабинович. — На съезде этот курс получил твердую поддержку. Однако все еще неясными оставались решающие вопросы "как?" и "когда?". Не были улажены и внутрипартийные программные разногласия… Многие массовые организации Петрограда, невзирая на решения партии, продолжали рассматривать создание революционного правительства Советов в качестве пути решения своих наиболее насущных проблем. В конце августа во время корниловского мятежа представление о чисто социалистической власти почти повсеместно разделяли рабочие и солдаты Петрограда, и большевики были вынуждены официально возродить свой прежний боевой клич "Вся власть Советам!"». («Большевики приходят к власти: Революция 1917 года в Петрограде».)

Дискуссия на VI съезде партии позволяет лучше понять дальнейшие политические трансформации, произошедшие с большевиками, да и со всей Россией. Не исключено, что разочарование в Советах, характерное для многих вождей и функционеров РСДРП(б), сказалось на судьбах самой советской вертикали. Как известно, практически сразу после прихода к власти большевики ограничивали Советы, усиливая аппарат Совета Народных Комиссаров (СНК). Одновременно происходило и усиление партийных структур, подчиняющих себе структуры советские. Так закладывались основы государственно-политической системы, которую можно назвать советской с очень и очень большой натяжкой.

Александр ЕЛИСЕЕВ