Дети университета

Именно так — дети Университета. Я не ошиблась. Не университетские дети, не дети сотрудников университета... А дети Университета! Пермский университет в первые десятилетия своего существования был больше чем учебным, научным заведением. Он был почти существом одушевлённым — большим, добрым, заботливым, строгим и... родным для всех, кто там работал.

Ну, конечно, Домом. Домом во всех смыслах. В нём просиживали сутками, его любили, в университет шли, даже когда не было конкретной необходимости: просто встретиться с коллегами, со знакомыми, с... да с кем угодно! Уборщицы, сотрудники, коллеги и начальство в давние, довоенные времена, когда университет был ещё не очень большим, словно были одной большой семьёй. Строгой субординации тогда не существовало. Отношение к людям зависело от их качеств. Старательную хорошую уборщицу уважали не меньше, чем начальника.

А ещё, можно сказать, университет был семьёй, большой, разновозрастной, порой со сложными отношениями, как часто внутри семей, но Семьёй!

И, как во всякой большой семье, в этой тоже были дети. Дети профессоров и лаборантов, дети руководства и обычных сотрудников... И университет о них заботился... То есть заботился, когда было нужно, когда этого требовали обстоятельства... Но помнил всегда.

Виктор Усть-Качкинцев

Я сама помню университет в моей жизни с самых ранних лет. Вот ещё довоенное время... Мы с родителями живём в первом общежитии, у нас две комнаты в маленьком коридорчике. Всего в этом коридорчике-отсеке три комнаты, в третьей живёт очень милая бездетная семья Луповых. У нас на дверях коридорчика замок. Днём место моих игр, прогулок — все этажи общежития, его двор-клумбы и газоны перед фасадом, заросли акаций, черёмухи во дворе... Среди тех детей, которых я помню с того времени, две Оли — чёрненькая и беленькая, конечно, Вова Журавлёв... а ещё моё общество — студенты, особенно студентки.

Они охотно разговаривали с нами, детьми. Я их очень потешала, рассказывая серьёзно, что мой папа — учитель, только учит не детей, а взрослых. Но скоро ему это надоест, и он будет машинистом паровоза. И мы всей семьёй будем постоянно кататься на поездах.

Около общежития находились железнодорожные пути, поезда манили постоянно... Отсюда и мои мечты о папе-машинисте.

Иногда мы с мамой ходили на Заимку, к университету, гуляли в Ботаническом саду. Однажды встретили там девочку чуть старше меня и мальчика. Мама забрала их к нам, кажется, мы дома пили чай с чем-то вкусным, хотя предвоенное время было голодным, потом мама отвела их обратно.

Девочку ту звали Лена Харитонова. Её мама умерла, когда Лене было лет пять, после неудачно проведённой операции. Жили они в старом геологическом корпусе, на территории университета. Отец Лены Дмитрий Евстратович Харитонов был не только крупным учёным, но и удивительно приятным, умным, остроумным... Его все любили, а Лену, так рано оставшуюся без мамы, жалели... Вечно кто-нибудь из сотрудников или студентов дарил ей что-то, водил к себе в гости, баловал…

И ещё несколько слов о довоенных воспоминаниях. Недалеко от Перми, на правом берегу Камы, тогда располагался Дом отдыха. Он находился примерно напротив Осы, поэтому звался Осинский дом отдыха. Был он весьма скромный: деревянные корпуса, небольшая территория... Но кругом лес, рядом Кама. Отдыхали там преимущественно медики, учителя и сотрудники пермских вузов, так сказать, люди второго сорта, небогатые люди, небогатые профсоюзы... Для юга, санаториев, курортов денег не хватало.

Летом 1940 года мои родители купили туда путёвку. Никто из нашей семьи никогда не пользовался бесплатными путёвками или путёвками с частичной оплатой. Считалось, что мы в состоянии сами оплатить отдых, это был принцип моих родителей, да, думаю, не только их.

Немножко помню путешествие. Сначала — до Осы. Моя мама провела детство в Осе, бабушка была доктором, ещё земским. Поэтому маму там помнили, было, где остановиться. Потом (это я почти не помню) — на лошадях, на пароме через Каму.

Пикантность ситуации состояла в том, что я была незаконным обитателем этого Дома отдыха: на меня путёвки не было.  Мои родители обратились к директору, попросили, естественно, за отдельную плату подыскать им хоть крохотное помещение, где бы мы могли разместиться все трое. Директору полагался отдельный домик, где он жил со своей семьёй: жена, двое детей, его мать. Комнат было несколько. Он сразу предложил моим родителям одну из комнат. Причём категорически отказался от платы за неё! Надо ли говорить, что отношения у нас с хозяевами дома сразу стали прекрасными.

Одновременно с нами отдыхали ещё несколько университетских семей. Помню Алексея Александровича Генкеля — легендарного Алёшу Генкеля, увы, погибшего в самом начале войны, куда он пошёл добровольцем. С ним отдыхали жена и дочь. Ещё там были в это время Иван Власьевич Цыганков с женой, Екатерина Осиповна Преображенская с сыном. Мы все нередко проводили время вместе: ходили за грибами, просто гуляли, взрослые беседовали, мы, дети, играли…

Однажды Алексей Александрович организовал соревнования среди университетских. На асфальте мелом были отмечены старт и финиш, бежали на время, отдельно дети, женщины, мужчины. Это каким же обаянием обладал Алексей Генкель, что в соревнованиях участвовала и моя мама! Она была вообще застенчива, необщительна... И совершенно чужда всем видам спорта! Но побежала! Хитрющий Алексей Александрович устроил так, что из каждой семьи было по победителю. У кого-то первым прибежал глава семьи, в другой семье — жена, в третьей — сын или дочь! Все были довольны и горды!

И опять мы, дети, находились как будто бы под общим покровительством.

Это немногие сохранившиеся довоенные воспоминания... Начало войны, день 22 июня, у меня тоже воспоминаниями связано с университетом. Мы с родителями, с семьёй Ивана Власьевича Цыганкова были на пикнике. Очень забавно по нынешним временам, но пикник этот проходил в пяти минутах хода от первого общежития, на лужайке около речки Данилихи, где были и деревья, и кусты. Всё происходило, как положено на пикнике. Что-то постелено, чтобы сидеть, с собой принесли бутерброды и бутылку с водой... Я с родителями, и Иван Власьевич с женой и двумя дочерьми. Всё шло отлично, но вдруг... я это хорошо запомнила, со стороны привокзальной площади, где всегда было много народа, раздался и нарастал какой-то общий гул или вскрик... Тревожный и скорбный…

Папа или Цыганков спешно поехали туда на велосипеде и, вернувшись через несколько минут, объявили: «Война!» Пикник, да и вообще мирная беззаботная жизнь кончились надолго.

Помню, что нас всех стремительно, буквально в первые дни войны расселили из первого общежития. Его отдавали эвакуированным из Харькова сотрудникам Наркомата угля.

Мы въехали в трёхкомнатную квартиру к Цыганковым. Прежде всю квартиру занимала семья Цыганковых. У них было двое детей, перед самой войной умерла бабушка. Нам выделили одну большую комнату. В маленькую вскоре приехала молодая семья из Москвы. Уже в Перми у них родился мальчик. А к нам из Москвы приехала бабушка с годовалым Игорем, это был сын младшей маминой сестры. По тем временам квартира не считалась перенаселённой.

И сразу все военные тяготы-карточки, отсутствие продуктов, товаров в магазинах — всё мгновенно стало дефицитом! И с первыми холодами в квартире похолодало. Не топили. Тогда в городе не было центрального парового отопления, в каждом доме была своя кочегарка. Этот дом на Ленина НЕ топили, а вот первое общежитие топили! И ещё почти не было электричества, в лампочке порой чуть светились красным волоски. У нас в комнате, как и у всех, появилась железная печка-буржуйка, труба выводилась в форточку. Она служила и для обогрева комнаты, и для приготовления еды. В квартире имелась кухня с дровяной плитой, но дров не было. Всем известны небывалые морозы первой военной зимы. Они, конечно, были очень кстати на фронте: немецкие военные таких не ждали, не было соответствующей одежды, обуви... Надо честно сказать, что сначала не было этого и у нашей армии, новобранцы ходили в тоненьких ботиночках, не всем повезло иметь валенки... А уж в тылу! Дома был жуткий холод. В первую военную зиму температура в комнате редко поднималась выше шести градусов.

И вот буквально в первые страшные месяцы университет вспомнил о самых страдающих — о своих детях! Главные заботы были о тех, чьи отцы ушли на фронт. Они сразу были как-то вроде учтены и на кафедрах, и в университете. Что-то им старались выделить из еды, даже одежды... но, как известно, не хлебом единым жив человек! Уже в новогодние дни 1941–1942 года университет забеспокоился о празднике, о подарках своим детям. Не знаю, как на других факультетах, а химики устроили своим детям новогоднюю ёлку. Всё организовали на кафедре физической и коллоидной химии, где доцентом работал мой отец, а заведующим — Михаил Николаевич Полукаров. Стояла ёлка — украшенная, нарядная, взрослые и дети водили хоровод. Присутствовали, как мне помнится, все дети, которые только были у сотрудников химфака — преподавателей, лаборантов, уборщиц... Конечно, я уже не всё помню по порядку, но общее впечатление, что было как-то особенно, по-домашнему тепло, уютно, весело... Помню, пели, танцевали... Мой отец исполнил свой коронный номер — станцевал чарльстон! Это такой сольный танец, который в кино, кажется, когда-то продемонстрировали Пат и Паташон. У папы выходило здорово! Дети визжали от восторга, однако повторить не могли. После пили чай... сладкий! Сотрудники пошли на служебное преступление, вероятно, так как к чаю для сладости дали глюкозу! Из запасов реактивов?! Не знаю, но радость была громадная. И, конечно, в конце праздника всем выдали подарки. Какие — не помню. Вероятно, разные, в зависимости от возраста. Хотя что-нибудь вкусное перепало всем.

И, наконец, заповедники! Это отдельная, большая и важная тема в рассказе о детях университета. С началом войны были отменены отпуска. Дач как таковых в нынешнем их понимании тогда, мне кажется, вообще не было. Некоторые снимали на лето дом или комнату в деревне, где и отдыхали семьёй. Ещё детей иногда вывозили летом на дачи детские сады, школьники ездили по путёвкам в пионерские лагеря.

Не знаю, оставались ли в войну лагеря, детсадовцев, мне кажется, никуда не вывозили. Во время войны при многих школах летом открылись детские площадки. Я провела на такой при школе № 17 одну смену летом 1943 года. Однако в основном летом дети болтались в городе. Плохо! И на помощь своим детям пришёл университет.

При Кунгурском заповеднике организовали летний отдых для детей сотрудников. Некое подобие пионерлагерей, но те, кто мог сравнивать, говорили, что заповедник несравненно лучше. Не было деления на отряды, линеек и т. п. Не было даже воспитателей как таковых. Их обязанности выполняли, вероятно, за какое-то вознаграждение те из сотрудниц, дети которых были в заповеднике. Дети всех возрастов — от дошколят до выпускников школ — проводили около двух летних месяцев на свежем воздухе, на природе. Купались, играли, загорали, ходили в лес за ягодами, грибами, но не только. Ещё и работали. Детей привлекали к прополке полей. Это являлось основной работой. Порой помогали на кухне, ну и что потребуется.

Дома на высоком берегу Сылвы — красота. Условия жизни спартанские. Сначала мы спали на каком-то навесе над скотным двором. Внизу мычали коровы, спускаться-подниматься приходилось по стремянке. Потом нас перевели в большую комнату деревянного дома, выдали раскладушки, в них была натянута какая-то дерюга, точнее, её надо было самим приспособить и пришить. Старшие помогали младшим. Надо мной сразу взяли покровительство две сестры Темниковы, Ксения и Марина, дочери Татьяны Ивановны Темниковой, выпускницы и преподавателя нашего университета. После ареста её мужа Петра Тихомолова, тоже химика, она с дочерьми переехала в Ленинград. В войну вернулась года на четыре в Пермь. Ещё меня опекала их сверстница и подруга Аля Ляхова — удивительно добрая, милая... Они мне и зашили, как положено, материю на раскладушке. А эти раскладушки имели препротивное свойство вдруг складываться, ты оказывался внутри. Требовалась помощь, чтобы под дружный хохот извлечь пленника наружу.

Кунгур. Помощь фронту

Кормили нас на улице, под каким-то навесом. Вероятно, весьма скромно, однако мы были довольны, ещё много овощей, ягод, которые собирали сами. Мылись в чёрной бане! Работали на прополке. Мне кажется, все, включая самых маленьких, дошколят. Существенной ли была наша помощь?! Я очень рассмешила родителей, когда в письме сообщила: Ксения и Марина научили меня правильно полоть. Оказывается, нужно выдёргивать не всё, что на гряде, а только лишние травы! Но мы старались!

Купались в Сылве. Многие, и я в том числе, не умели плавать. Однако старшие, те из сотрудников университета, которые выполняли роль воспитателей-надзирателей, находились всегда рядом. Конец нашего пребывания в заповеднике мы отметили большим концертом. Почти всё придумали сами дети, старшие чуть помогали. Плясали, пели, даже разыгрывали какие-то маленькие юмористические сценки! Рабочие заповедника были искренне рады, очень нам благодарны! Для них это стало настоящим праздником! Некоторые ещё и в кино ни разу в своей жизни не были.