Звёздный пришелец

3 октября исполняется 125 лет со дня рождения Сергея Есенина. Одна из самых ярких фигур русской поэзии XX века, он был загадкой для современников и остаётся манящей тайной для последующих поколений.

Литературоведами под разными углами рассмотрена каждая буква в оставленных им строчках. Биографами с различных, порой диаметрально противоположных, точек зрения описана едва ли не каждая минута его жизни, о которой сохранились хоть какие-то сведения. Но звезда по имени Есенин продолжает сиять над нами в своей недосягаемой вышине.

Легенда о поэте

Легенда о том, что на земле время от времени появляются посланники небес, по окончании своей земной миссии пути на небеса же и возвращающиеся, известна с древнейших времён. И пусть самые яркие звёзды носят имена богов и героев, светил во Вселенной и для смертных хватит. В так называемом Поясе астероидов, протянувшемся между орбитами Марса и Юпитера, свой «космический дом» есть у многих прекрасных русских поэтов — Анны Ахматовой и Марины Цветаевой, Николая Гумилёва и Бориса Пастернака, Константина Бальмонта, Александра Блока, Владимира Маяковского. Тот, что за номером 2576, назван в честь Сергея Есенина. «Человек есть ни больше ни меньше, как чаша космических обособленностей…» — писал юноша двадцати пяти лет от роду в философском трактате под названием «Ключи Марии», зашифровав именем Богородицы душу человеческую. Откуда подобное знание у крестьянского сына, появившегося на свет в невеликой деревеньке, затерявшейся среди рязанских просторов? 

Впрочем, с крестьянским происхождением Серёжи не всё так просто. Отец поэта Александр Никитич был отдан матерью в учение к некоему московскому купцу, торговавшему мясом, и от мальчика на побегушках дорос до старшего приказчика. По дореволюционным временам занятие вполне почтенное — живи и радуйся. А не получалось. Потому как от природы Александр Никитич голос имел красоты необыкновенной и мечтал петь в одном из главных рязанских соборов. Не судилось. И в любви ему судьба отказала. Свою невесту, красавицу Татьяну, он, человек тихий и скромный, видно, очень сильно любил. А вот она о другом мечтала и сбежала бы, судя по всему, да родные до свадьбы под замок посадили. Да и после свадьбы не стерпелось и не слюбилось: муж — в Москве на заработках, а она — дома, под присмотром суровой свекрови. Той гармонии, той безусловной, безграничной и всеохватной любви, какой жаждала его душа с детства, поэт будет искать всю жизнь, да так и не найдёт. Может, её и вовсе на земле не бывает, и найти её можно только где-то там, среди высоких звёзд?

Как догадался этот «села давнишний житель» о том, что нет иного ключа к вселенской гармонии, кроме поэзии? Чудом уцелела одна из тетрадок одиннадцатилетнего Серёжи, где неумелым, совсем ещё детским почерком выведено:

Звёздочки ясные, звёзды высокие!

Что вы храните в себе, что скрываете?

Звёзды, таящие мысли глубокие,

Силой какою вы душу пленяете?

Как и Михаил Лермонтов, он умел расслышать, «как звезда с звездою говорит». Образы небесных светил будут прошивать поэзию Есенина, подобно метеорам, соединяя несоединимое, объясняя необъяснимое. Однако родня, что по материнской, что по отцовской линии, только недоумевала: разве ж стихи — это занятие? На хлеб такой забавой не заработаешь. И лишь отец, о котором Есенин упоминал до крайности скупо, понял, каким необыкновенным сыном наградила его судьба: «Он не такой, как мы, он бог знает кто…»

Случайный гость

Кто в юности не тщится разгадать тайны мироздания? Люди идут к ним разными дорогами. А Есенину и идти-то никуда не надо было — вместилищем вселенской мудрости он видел деревенский дом, всеми стенами своими вросший в землю: «Изба простолюдина — это символ понятий и отношений к миру, выработанных ещё до него отцами и предками, которые неосязаемый и далёкий мир подчинили себе уподоблениями вещам их кротких очагов». Аналогии для него ясны и прозрачны: красный угол — заря, потолок — небесный свод, а матица (главная опорная балка) — Млечный Путь. И так любовно Сергей Александрович перебирает всё, что окружает каждого с колыбели: «Все наши коньки на крышах, петухи на ставнях, голуби на князьке крыльца, цветы на постельном и тельном белье вместе с полотенцами носят не простой характер узорочья, это великая значная эпопея исходу мира и назначению человека».

За два с небольшим года до того, как «Ключи Марии» выйдут из печати, произойдёт первая встреча Сергея Есенина с Максимом Горьким. Они будут бродить по Петербургу (третьим спутником был поэт Николай Клюев), вглядываться в чёрные невские воды, и Сергей покажется Алексею Максимовичу «растерянным мальчиком». Быть может, стройная, непротиворечивая теория творчества, изложенная в трактате, у которого нет ни авторского предуведомления, ни даже разъясняющего подзаголовка, и была для Сергея способом одолеть в себе эту растерянность? Легко ли ощущать себя «проводом», соединяющим землю со Вселенной, по которому передаётся такая информация?

«Пространство будет побеждено, и в свой творческий рисунок мира люди, как в инженерный план, вдунут осязаемые грани строительства. Воздушные рифы глазам воздушных корабельщиков видимы так же, как рифы водные. Всюду будут расставлены вехи для безопасного плавания, и человечество будет перекликаться с земли не только с близкими ему по планетам спутниками, а со всем миром в его необъятности. Но для этого перед нами лежит огромнейшая внутренняя работа».

Последняя, судя по всему, встреча с Горьким состоялась незадолго до смерти поэта. И тогда Алексею Максимовичу открылась совсем иная картина: «Весь он встревожен, рассеян, как человек, который забыл что-то важное и даже неясно помнит — что именно забыто им». Забыто ли? А может, напротив, понято, что адресат не готов принять адресованную ему информацию? Кто же тогда он, Сергей Есенин?

Там, где вечно дремлет тайна

Есть нездешние поля.

Только гость я, гость случайный

На горах твоих, земля.

В поисках утраченного

Изображений Есенина, к несчастью, не так много, и надежды, что отыщется что-то, доселе неизвестное, практически нет. Но одна несбыточная мечта у есениноведов всё-таки есть — что найдётся исчезнувший почти сто лет назад портрет, написанный Борисом Григорьевым. Он был блистательным рисовальщиком. Ему позировали Фёдор Шаляпин и Всеволод Мейерхольд, Сергей Рахманинов и Александр Скрябин, Николай Рерих, Мстислав Добужинский и ещё многие из тех, чьи имена навсегда вписаны в историю русской культуры. Его считали «глубоким русским художником, может, более русским, чем многие и многие». Когда Борис Дмитриевич понял, что революция несёт с собой разрушение всему тому, что было ему в России особенно дорого, а произошло это достаточно быстро — в 1919 году, он, перебравшись с семьёй через Финский залив, навсегда покинул родину.

Есенин не мог не заинтересовать такого художника, как Григорьев. Познакомились они в мае 1923 года в Париже, куда поэта привезла Айседора Дункан, завершившая большое гастрольное турне по Америке. В честь знаменитой пары брат Айседоры устроил вечер, после которого немногие избранные были приглашены в дом Дункан. Среди этих счастливцев оказался и Борис Дмитриевич. И, не откладывая в долгий ящик, сразу же предложил Есенину написать его портрет. Сергей Александрович согласился, сеансы начались буквально на следующий день. Через неделю портрет был готов, но Есенин его так и не приобрёл. Григорьев, оставивший достаточно подробные воспоминания о том, как он работал над картиной, о причине отказа почему-то умолчал.

Картина уехала вместе с художником за океан и через год была экспонирована на его выставке. Там-то она и была куплена неким нью-йоркским миллионером по имени Адольф Левинсон. Дальше следы портрета теряются. Сохранились только чёрно-белая фотография и воспоминания художника, записанные в первую годовщину гибели поэта, которые позволяют приоткрыть одну из многочисленных есенинских тайн. Поэт вышел к Григорьеву из ванны, облачённый в ярко-голубой халат. Так в нём и позировал. Но живописец изменил цвет на красный: «Для меня был не важен его чисто внешний вид, я желал написать С.А. Есенина таким, каким я его чувствовал, и не таким, каким он был передо мной, в натуре… Я написал Есенина хлебным, ржаным. Как спелый колос под истомлённым поздним летним небом, в котором где-то уже заломила свои руки жуткая гроза...

Волосы я С.А. Есенину написал цвета соломы, такие они у него и на самом деле были.

В С.А. Есенине я видел так много. До избытка, от иконы старорусской — так и писал.

Особая дерзость отмечена в прожигающей, слегка от падшего ангела (!) улыбке, что сгибала веки его голубых, васильковых глаз».

Заграничное путешествие Сергея и Айседоры длилось 15 месяцев. И за это время он не написал ни одной поэтической строчки. Все красоты мира были сложены к его ногам, но в прекрасной Венеции, сидя в гондоле, он пел русские песни, и гондольеры ему аплодировали. Григорьев полагал, что «Есенин погиб потому, что не мог ни понять, ни принять Европы. Все, кто не смогут сделать этого, погибают». Прощаясь, он сказал Есенину, что, после того как тот повидал Европу, ему трудно будет жить без неё. Он ошибся. Хотя оказался прав в другом: увидев поэта в красном — вот она, жуткая гроза с молниями, рассекающими небо, — Григорьев ощутил, какая смертельная реакция идёт в недрах души его модели. Не эту ли правду о себе Есенин и отверг в портрете?

Этот космический странник осознавал своё предназначение и гигантским напряжением сил и таланта стремился реализовать его. Строку «Гори, моя звезда, не падай» часто интерпретируют как предчувствие страшного конца. В случае с Есениным гармонией была поверена не алгебра, а астрономия. Когда в звезде, сияющей слишком ярко, иссякает топливо для продолжения термоядерной реакции, она превращается в чёрную дыру. Он, как, пожалуй, мало кто на нашей земле, понимал: «Ничто не даётся без жертвы. Ни одной тайны не узнаешь без послания в смерть…»