Обыкновенное чудо Юрия Соломина

В театр он влюбился с первого взгляда. Сразу и навсегда. Когда восьмилетним мальчуганом вместе с одноклассниками отправился смотреть «Снежную королеву» в Читинском драмтеатре. Разбойники, собиравшиеся напасть на карету Герды, распевая лихую песню, шли на сцену через зал, ведя на поводках настоящих собак. Разбойники пели, собаки лаяли, а юные зрители вопили от восторга. Было это в 1943 году… С тех пор энергия этой любви и ведёт его за собой.

На праздновании 80-летия Соломина его друг и коллега Александр Ширвиндт предложил перенести фигуру Александра Островского через площадь и установить вместо Карла Маркса, чтобы из кресла великого драматурга Юрию Мефодьевичу было сподручнее осуществлять руководство вверенным ему театром. На что юбиляр резонно ответил, что изнутри всё гораздо виднее, а на таком постаменте и забронзоветь недолго. Между тем сия метаморфоза ему абсолютно не грозит: кресло худрука Юрий Соломин занимает 35 лет, и за всё это время никто в театре — от вахтёров до премьеров и от капельдинеров до музыкантов оркестра — ни секунды не жалел о сделанном когда-то выборе.

В 1988 году Соломин стал первым художественным руководителем в истории отечественного театра, избранным в результате голосования. Весь коллектив Малого — труппа, цеха, администрация — проголосовал единогласно! Такое единомыслие среди коллег мастера объяснить совсем не трудно. Он — генетический щепкинец, питомец главной кузницы кадров Малого театра, где всегда превыше всего ставили свою неповторимую школу, свои традиции. После выпуска из стен alma mater Соломин истово и преданно служил в Малом на тот момент уже три десятка лет. Но он не просто был в труппе «своим», он при этом ещё был и «ничьим»: за ним не стояла ни влиятельная творческая династия, ни какое бы то ни было министерское или закулисное лобби. Он был Соломиным, которого любил зритель. И это превыше всего. 

Любовь эта длится по сию пору, передаваясь из поколения в поколение. Она не ровня нынешнему, отдающему истерией, накачанному жёлтой прессой ажиотажу, поднимающемуся вокруг многочисленных метеоров, мнящих себя звёздами, которые обращаются в пар и дым уже через пару сезонов. На сцену Юрий Соломин всегда выходил, повинуясь правилу, сформулированному великим Михаилом Щепкиным: «Священнодействуй или убирайся вон!» Эта фраза, венчающая портрет великого русского артиста, встречает каждого, кто переступает порог училища, носящего его имя. На 17-летнего Юру Соломина из Читы, приехавшего поступать именно сюда, и никуда больше, он произвёл неизгладимое впечатление. На всю жизнь.  

В тот год курс набирала Вера Пашенная. Когда до конца вступительных экзаменов оставалось уже совсем немного, случилось несчастье. Отца Юры, приехавшего вместе с сыном, чтобы поддержать его в таком трудном деле, обокрали до нитки. Дальше жить в Москве им было не на что, надо было возвращаться домой. Юра пошёл к Вере Николаевне и, жутко смущаясь, попросил: если я вам не подхожу, вы мне сейчас скажите, я обратно в Читу поеду. Пашенная юношу оставила.

Студентом Юра, как и все, бегал в массовке и был счастлив возможности видеть, как играют корифеи, ведь это были самые наглядные уроки мастерства. По собственному признанию Юрия Мефодьевича, ни он, ни его товарищи не страдали комплексом непризнанности: я Гамлета играть могу, а вместо этого стою третьим алебардщиком в пятом ряду. К примеру, в «Ярмарке тщеславия» он, вымазанный морилкой «под негра», возил в кресле на колёсиках непревзойдённую Александру Яблочкину, которая в свои 90 ещё не без азарта играла миссис Кроули. Лиц без речей, как писали в старинных программках, Соломин переиграл великое множество. А первая роль со словами досталась юному студенту в спектакле «Порт-Артур»: его вихрастый солдатик, тоскуя обо всём, что было оставлено в родной деревне, мечтательно восклицал: «Эх, домой бы, к бабе!» Бывалый солдат, которого играл Николай Рыжов, недоверчиво спрашивал: «А баба-то у тебя есть?», на что солдатик расплывался в улыбке: «А как же!!!». И зал каждый раз откликался заразительным, долго не стихавшим смехом.

Своё место в труппе Малого артист нашёл далеко не сразу. Его пробовали в разных амплуа: и комиком, и простаком, и романтическим героем, а в результате сам себя Юрий Мефодьевич определяет как «неврастеника» (есть в классическом театре и такое амплуа!). Однако главной проверкой на прочность были периоды тотального простоя. Сегодня в это трудно поверить, но, уже сыграв Павла Кольцова в «Адъютанте его превосходительства», артист, которого  полюбила вся страна, в родном театре в течение многих лет выходил в основном во второстепенных вводах. Единственной главной ролью его был Хлестаков. Да и ту ему ставивший спектакль Игорь Ильинский, сам некогда блиставший в ней, доверил далеко не сразу. Не был Юрий Соломин баловнем фортуны. Всё, чего он достигал, давалось трудом и адским терпением. И всегда от отчаяния безролья его спасали любовь к делу и неукротимая работоспособность. Не эти ли качества и дают ему силы оставаться в профессии — играть, ставить, сниматься?..

За 65 лет сыграно столько, что другому артисту на три жизни хватило бы. И каждый из вочеловеченных им персонажей отличается от своих «собратьев» необщим выражением лица. О каждом можно написать даже не театро- или киноведческое исследование, но философское эссе на вечную тему — per aspera ad astra. Войницкий и Фамусов, лейтенант Княжко и Сирано де Бержерак, Мольер и Тригорин, Николай II и царь Фёдор — примеры можно множить и множить. В кино, которое, как известно, более эксплуатирует данность актёра, чем заставляет его искать в себе ещё не открытое, у Соломина ситуация та же: капитан Кольцов в легендарном «Адъютанте» и Трактирщик из «Обыкновенного чуда», мистер Кэттл из «Скандального происшествия в Брикмилле» и подполковник Славин из «ТАСС уполномочен заявить», Телегин в «Хождении по мукам» и Арсеньев в «Дерсу Узала». В каждой роли он узнаваем, неожидан и непредсказуем.

О своих работах Соломин рассказывает увлечённо и увлекательно, так, что у неискушённого слушателя может возникнуть ощущение, что весь он, что называется, открыт городу и миру. И обманется тот, кто решит, что узнал через Соломина-актёра Соломина-человека. Близко знающие Юрия Мефодьевича говорят, что характер у него «резко континентальный», как в его родной Чите, где зимой может быть минус сорок, а летом те же сорок, но с плюсом. Он бывает вспыльчивым, резким, упрямым. Мстительным и несправедливым — никогда. А ещё он убеждён, что актёр публичен только на сцене и на экране. И больше нигде! Тонкая природа творчества чувствительна к малейшему внешнему воздействию, и слишком пристальное внимание прессы и публики ему не на пользу.     

Наверное, как и каждый артист, Юрий Мефодьевич мог бы посетовать на то, что самое заветное и выстраданное ему так и не довелось сыграть. Но сетовать не в его правилах. Расспрашивать о его отношении к возрасту и ролях, которые он ещё мечтает сыграть, совершенно бессмысленно. Он не станет, как это свойственно многим из его собратьев по цеху, кокетничать: ах! что вы, какой возраст! Юрий Соломин абсолютно убеждён: «Чувство возраста артисту необходимо даже больше, чем воздух, — без него невозможно выйти на сцену или съёмочную площадку и такого там наиграть!» Каждая роль имеет свои возрастные рамки, раздвинуть которые практически невозможно. Поэтому, когда поклонники искренне изумляются, почему он, пребывая в весьма приличной форме, не играет ту или иную «звёздную» роль из разряда тех, о которых мечтает каждый артист, он с хитрой улыбкой отвечает: форма-то, может, и неплоха, а вот с содержанием что делать? Если артистом прожито и пережито больше, чем «положено» персонажу, которого он играет, это непременно вылезет наружу, и получится пусть виртуозная, но всё-таки… фальшь. И зритель — чуткий, умный, думающий — непременно это почувствует. На сцене можно жить долго, однако из ролей надо уходить вовремя — таков незыблемый принцип Юрия Соломина.  

Он и сегодня выходит на сцену и держит руку на пульсе, бьющемся в недрах родного театра. Все, кто здесь служит, считают Юрия Мефодьевича добрым домовым, денно и нощно охраняющим хрупкий приют муз и вдохновения. Соломин с неизменным упорством отстаивает право Малого на звание «второго университета», где науку жизни осваивает не столько разум человека, сколько его душа. И упрямо — из интервью в интервью — повторяет вслед за Александром Островским: «Без театра нет нации». И лукаво усмехается, когда при нём Малый сравнивают с музеем: «А почему вы, ратующие за актуальность, не предлагаете вместо полотен Рембрандта и Ван Дейка повесить в Эрмитаже целующихся милиционеров, а вместо яиц Фаберже демонстрировать золотые унитазы?»