«Это был чистый популизм»

Сергей СТЕПАШИН, народный депутат РСФСР в 1990–1993 годах, председатель правительства РФ в 1999 году

В декабре 1991 года все произошло, как в феврале 1917-го: верхи не могли, а низы не хотели

Когда я был мальчишкой-школьником, а потом курсантом и молодым офицером, я считал, что СССР – лучшая страна. У меня судьба была связана со службой, как и у отца. Я оканчивал высшее военно-политическое училище и сам был в известном смысле пропагандистом своей Родины. Плюс, естественно, история Великой Отечественной войны. Она переплеталась с историей нашей семьи: я ни одного своего деда не видел – они погибли, мой покойный тесть – Герой Советского Союза, всю войну прошел командиром взвода саперов-разведчиков. Как я мог плохо думать о своей стране – мальчик, живущий в Ленинграде, в городе, пережившем такую страшную блокаду?

Но потом, когда мне, к тому времени 35-летнему офицеру внутренних войск МВД СССР, пришлось побывать в горячих точках (начиная с 1988 года я прошел их почти все: Фергана, Сумгаит, Нагорный Карабах, Сухуми, Баку), когда я увидел кровь, увидел беды людей, увидел ложь власти (нам говорили одно, а перед глазами было другое!), тогда я начал задумываться, все ли так уж правильно у нас.

В начале 1990 года, когда я избирался в народные депутаты РСФСР, мы все шли с разными темами, но одна была общей: почему Россия оказалась подзабытой в большой советской семье, почему у нее, в отличие от других республик, нет ни своей компартии, ни своей Академии наук? Потом была Декларация о государственном суверенитете РСФСР. Когда мы голосовали за нее в июне 1990 года (а голосовали все – и коммунисты, и антикоммунисты), многие из нас не понимали, что первый шаг к тому, чтобы единая страна перестала существовать, совершался именно тогда. Я имею право так говорить, потому что в числе многих сам голосовал за суверенитет России. Пожалуй, не надо было так делать – сейчас я это понимаю. Давайте говорить откровенно: это был чистый популизм. Но ведь мы шли под лозунгом «За Россию!». Нам казалось, что таким образом мы ее можем спасти. И мы не осознавали, что сами даем сигнал другим республикам на выход из состава Союза.

Почему мы так голосовали и почему люди тогда нас в этом поддержали? Очень просто: мы все стали жить плохо. Экономика трещала по швам, идеологическая составляющая была абсолютно тухлой: люди не верили в то, о чем говорили с высоких трибун, они устали. Ситуация напоминала февраль 1917 года, когда верхи не могли, а низы не хотели. 

Однако главную лепту в распад Советского Союза внесла Украина – национализм там лез уже из всех дыр. Борис Ельцин мне сам рассказывал, что инициатива заключения Беловежских соглашений шла от президента Украины Леонида Кравчука. Именно он сыграл тогда решающую роль. Сами соглашения, поставившие точку в судьбе СССР, писались на коленке. Насколько я понимаю, российские участники той исторической встречи думали, что на руинах СССР им удастся из СНГ слепить некое «славянское братство», ведь и Советский Союз создавался на основе России, Украины и Белоруссии плюс Закавказской Федерации. Но ни в 1991-м, ни потом из этого уже ничего не вышло.

Когда сегодня президент Владимир Путин говорит о том, что распад СССР стал самой крупной геополитической катастрофой ХХ века, он, конечно, имеет в виду не систему, не политическую или экономическую модель (и та и другая к тому времени себя изжила). Речь идет о потере страны как территории и, самое главное, о людях – о 25 млн русских, которые в одночасье оказались изгоями. Миссия Путина, как я ее понимаю, и состоит в том, чтобы попытаться собрать страну, в которой мы родились, за которую воевали наши предки. И это касается не только и не столько собирания территорий. Мы должны почувствовать, кто мы, чего мы стоим на самом деле. История дала нам последний шанс, чтобы сделать мощный рывок, чтобы стать страной, уважаемой и своими гражданами, и внешним миром. И мы не должны его упустить.