Первый мировой конфликт

65 лет назад, в октябре 1853 года, началась Крымская война. Ее предпосылки складывались не годами, а десятилетиями. Приверженность Николая I устаревшим дипломатическим нормам противопоставила Россию всей Европе, считает биограф императора, кандидат исторических наук Дмитрий Олейников

Николай I еще за несколько десятилетий до Восточной (Крымской) войны хорошо знал, что некогда могущественная Порта находится на грани распада. Он хотел предложить мировым державам заранее решить, что делать, когда наступит час икс, не понимая, что время благородных соглашений между монархами давно прошло, что каждая страна будет руководствоваться своими интересами.

Спор о ключах

– Кто ответственен непосредственно за начало войны? Кто ее развязал – Россия или ее противники?

– Можно уверенно говорить о том, что Российская империя эту огромную, практически «протомировую» войну не развязывала. Другое дело, что она переоценила свои возможности в этом регионе и недооценила возможности европейских держав. Как образно сказал замечательный советский историк Николай Троицкий, Россия думала, что легко справится с одним «больным человеком» (Турцией), а оказалась перед лицом «двух здоровяков», то есть Англии и Франции. Как раз последние, заметив, что Россия слишком амбициозна, нашли повод начать против нее войну, которая должна была помочь им решить их собственные проблемы. В целом же для Крымской войны, как и для многих других, не нужно искать некую единую, все объясняющую причину. Произошла аккумуляция факторов катастрофы, накопилась критическая масса – и грянул взрыв страшной силы.

Но мы говорим не о России вообще, а лично о Николае I. Скажем, его министр иностранных дел Карл Нессельроде, судя по источникам, прекрасно понимал ситуацию, но он был человеком, который абсолютно подчиняется воле государя, благодаря чему, собственно, и смог продержаться во главе русской внешней политики столь долго – с 1822 по 1856 год (считайте, при трех императорах).

Николай же был уверен, что за ним очень сильная страна, что у него полуторамиллионная армия, у него мощный флот. Однако экономическую ситуацию он оценил, очевидно, неверно. А главное, недооценил возможность совместного выступления против России Британии и Франции. Мы знаем, что Британия всячески усыпляла бдительность русского царя, давая понять, что она совершенно не заинтересована в этом конфликте, что Николай может идти на обострение отношений с Оттоманской империей, не опасаясь британского сопротивления. И одновременно вела такой разговор с турками: «Не соглашайтесь ни на что, упирайтесь – мы вас поддержим в решающий момент». Британия, таким образом, сыграла роль провокатора, не сомневающегося в своей мощи.

– Так называемый спор о ключах от храма Рождества Христова в Вифлееме, то есть на самом деле спор о покровительстве над святыми местами Палестины, стал лишь поводом к войне?

– Петербургский историк Олег Анисимов считает, что этот спор между Николаем I и Наполеоном III был не формальностью, как говорили в советское время, а подлинным детонатором Крымской войны. Ведь в конечном счете суть спора заключалась в том, что Франция может получить покровительство над католиками, жившими в Османской империи, только при условии, если Россия получит подобное же покровительство над православными. Но католиков там было совсем чуть-чуть, а православных, по разным подсчетам, от 7 млн до 12 млн человек.

Естественно, Османская империя выбрала меньшее из зол, с ее точки зрения. Ей было выгоднее стать на сторону Франции, иначе она рисковала получить иностранное государство в качестве законного представителя интересов значительной части своего населения. И речь шла не просто о «нацменьшинствах». Речь шла о «неверных», то есть в общем-то о людях второго сорта согласно официальной идеологии Порты, в которой религиозная составляющая была неотъемлемой. Это были болгары, сербы, другие южнославянские народы, которые именно по вышеназванной причине и мечтали о независимости. Вероятно, турки отдавали себе отчет, что такая уступка России может привести к политической дестабилизации, но французам при этом уступили, прежнее равновесие нарушили…

В ожидании распада империи

– Каковы были более глубинные причины войны?

– Если говорить о глубинных причинах, то, конечно, нужно вспомнить о «восточном вопросе». Детонатор без взрывчатки – ничто. «Восточным вопросом» мы называем комплекс проблем, связанных с Османской империей, а точнее, с тем болезненным мусульманско-христианским пограничьем, фронтиром, который сформировался в ходе создания самой этой империи. Ведь под ее властью оказались христианские народы, а когда в XIX веке началось движение за образование независимых национальных государств, то встал вопрос, что с этим процессом делать. К тому времени от Османской империи уже фактически отпал Египет, от ее власти освободилась Греция, практически освободилась Сербия, укрылась «за гранью дружеских штыков» Армения, на очереди были Болгария, Дунайские княжества и т. д.

Главная улица в Вифлееме. Худ. Л. Майер. 1804 год

Постепенный распад Оттоманской империи стал проблемой для всех европейских государств, которые вели между собой борьбу за лидерство в мировой политике. Безусловно, для Британии и России как победительниц в Наполеоновских войнах. Для Франции, которая стремилась вернуть себе статус великой державы. И для Австрии, которая была ближайшей соседкой этого огнеопасного региона и сама правила славянскими, в том числе и православными, народами.

К середине XIX столетия все обострилось, потому что и стремление к национальной независимости усилилось, и понимания, что делать с Османской империей, не добавилось.

– Каких последствий ждали от распада Османской империи?

– XIX век – это бешено ускорившийся темп экономического развития. Во всех странах Европы происходила смена традиционного общества обществом индустриальным, а индустриальное общество базируется на рынках сырья и сбыта. Было важно, кто будет контролировать прямую евразийскую дорогу на богатый Восток – на Ближний, на Средний, в Индию и дальше в Китай. Экономические интересы оформлялись как отдельная сфера внешней политики. К примеру, Британия с большим и откровенно захватническим интересом смотрела на Египет, в том числе как на поставщика хлопка. Это должно было составить конкуренцию Соединенным Штатам, которые в то время активно развивали свою хлопковую торговлю. Кроме того, контроль над Египтом обещал более дешевый и безопасный путь в Индию, чем тот, что огибал всю Африку.

Россия тогда – с одной стороны, ближайший сосед Османской империи, но с другой – не конкурент Британии в борьбе за рынки. Однако если бы под контролем Петербурга оказались огромные территории, ранее подвластные туркам, понятно, что это сулило бы британцам серьезные проблемы. А британский экспорт рос бешеными темпами (в два раза каждые 10 лет), экономика постоянно разогревалась, нельзя было допустить краха. В конечном счете все упирается в деньги, в благосостояние нации или ее отдельных представителей…

Портрет императора Франции Наполеона III. Худ. Ф. К. Винтерхальтер. 1855 год

Ну и, разумеется, не будем сбрасывать со счетов соображения национального престижа. Не только в вопросе о том, кто и как поделит Османскую империю. Вот возьмем Францию. Там к власти пришел человек, который хотел стать вторым Наполеоном. Иными словами, Наполеон III стремился восстановить престиж страны, и одна из возможностей – месть России за поражение в Наполеоновских войнах. Потом появилась, кстати, гравюра Гюстава Доре, на которой французский солдат заталкивает в глотку Николаю I цифру 1812: дескать, хватит меня этим пугать, отбоялся.

«Жандарм Европы»

– Почему перестала эффективно работать Венская система международных отношений, которая несколько десятилетий обеспечивала стабильность Европы?

– Венская система как система «коллективной безопасности» была связана прежде всего с обеспечением внутреннего спокойствия империй. Призрак Французской революции поначалу действительно не давал покоя. Никому не хотелось появления нового Наполеона, который опять всколыхнет, подожжет весь континент и устроит массовые бойни на полях сражений – от Португалии до Москвы. Россия являлась одним из гарантов этой системы «коллективной безопасности».

Но время шло, и постепенно стало понятно, что государства сами могут справляться с подобными проблемами, а Российская империя по привычке считала себя покровительницей монархий, особенно применительно к Австрии и Пруссии. С одной стороны, русские помогли подавить восстание в Венгрии 1848–1849 годов, но с другой – Россия постоянно навязывала себя в качестве арбитра в отношениях между Пруссией и Австрией, которые тогда вели борьбу за господство в Центральной Европе. Причем Николай I делал это довольно жестко, даже угрожая, чем вызывал понятную неприязнь у «подопечных».

Николай I объявляет своей гвардии о восстании в Польше в 1830 году. Худ. Г. Б. Вундер

Известно, что Николай потом написал на портрете австрийского императора Франца Иосифа: «Неблагодарный!» Ведь русский царь спас Австрию от развала в 1849-м, всего за четыре года до Крымской войны. Он был уверен, что Австрия в благодарность за это будет как минимум держать благоприятный нейтралитет. Однако, как мы знаем, она держала нейтралитет, по сути, враждебный, выражавшийся в готовности в любой момент начать военные действия против России, и эта ее позиция во многом повлияла на исход Крымской войны. Благодарность Вены, ее молодого императора (он проживет долгую жизнь, и при его правлении Австро-Венгрия вступит в Первую мировую войну) заканчивалась там, где начиналось столкновение интересов империй, – на Балканах и вокруг них.

Одним словом, Россия как «жандарм Европы» постепенно теряла свои позиции, становилась в этом качестве ненужной, даже обременительной.

– Представление о России как «жандарме Европы» имело под собой основания?

– Я бы сказал, что каждое государство в определенной степени проводит политику силы и тогда понятие «жандарм» означает «блюститель законного порядка». Но почему-то, когда те или иные державы сталкиваются с подобной политикой кого-то еще, они словно забывают об этом и объявляют «жандарма» «носителем грубой невежественной силы».

Я напомню, что во время спора о святых местах Палестины первыми насилием стали угрожать французы. Летом 1852 года к Стамбулу подошел новейший линейный корабль Charlemagne («Карл Великий»), и под прицелом его 80 пушек, под угрозами французского посла двинуть флот из Тулона к берегам тогда турецкой Сирии османы вынуждены были пойти на заметные уступки Франции. Но когда силу стала демонстрировать Россия, введя войска в Дунайские княжества, это было подано как требующее наказания нарушение международного права. Такой подход, согласно которому есть две системы ценностей – «наша» и «неправильная», был в то время характерен, к сожалению, для всех ведущих европейских государств. Это в конце концов привело к Первой мировой войне, после которой, кстати, именно Англия и Франция дружно поделили Османскую империю, обойдясь без России и красивых слов о территориальной целостности.

Французский линкор Charlemagne («Карл Великий») с английским линкором Trafalgar покидают порт Маон острова Менорка 1 июня 1852 года. Худ. Д. П. Мэндс

«Опасный чужой»

– Какую роль во всем этом играла асинхронность общественного развития – то, что в Европе усиливались демократические и даже революционные настроения, а Россия оставалась самодержавной монархией на старинный лад?

– Действительно, наша эпоха, включая в нее и XIX век, отличается гигантской диспропорцией в развитии разных стран, разных регионов, разных частей света и т. д. Это не значит, что в России не усиливались демократические настроения, не шли какие-то модернизационные процессы, но они шли медленнее. И как один из результатов применительно к теме нашего разговора – это то, что у Российской империи и европейских государств возникли различия в дипломатических подходах.

В России, где сохранялось традиционное общество, по-прежнему исходили из того, что внешняя политика – это дело монархов и их взаимоотношений. В то же самое время в других странах, прежде всего таких как Британия и Франция, уже лежала в основе прагматическая точка зрения новых элит: «Мы заключаем те союзы, которые здесь и сейчас нам выгодны. Нас не интересуют какие-то глобальные догмы, связанные с династиями или с поддержанием религиозных традиций». И с чисто практической точки зрения это работало.

Британии, например, было выгодно получить Египет, поэтому она соответствующим образом выстраивала свою политику по отношению к Турции. Франции оказалось выгодным вступить в союз с Британией, что было совершенно невообразимо для России, потому что Франция в ее памяти все еще оставалась агрессором. Франция делала то, что в Петербурге представить себе не могли: как это, Англия и Франция – вековые противники – вдруг объединятся?

Но, кстати, есть мнение, что Наполеон III был готов променять спор о святых местах Палестины на официальное признание своего императорского статуса со стороны Николая I. Тот обращался к императору Франции со словами «мой дорогой друг» вместо «мой возлюбленный брат», как было принято по отношению к «законным», «от Бога» монархам. С новой, прагматической точки зрения пойти на такую этикетную уступку представлялось (да и сейчас многим представляется) пустяком. Но как раз на это согласиться русский царь и не мог: для него слово играло весьма значительную роль, имя Наполеона оставалось зловещим, писать «брат мой» означало одобрять воссоздание агрессивной империи. Однако заметим, что и Наполеон III, в свою очередь, не хотел терпеть «неуместного» обращения (хотя и объявил однажды, что «добрый друг» лучше фальшивого «брата»). Из таких линий напряжения и складывалась ситуация, превратившая в итоге русско-турецкий конфликт в общеевропейский.

Не следует забывать еще одну линию напряжения. Вступала в права эпоха массового печатного слова и телеграфа, который сейчас называют «викторианским интернетом». И поскольку никому не нравилось, что Россия по-прежнему претендует на эксклюзивный статус победительницы Наполеона и опоры уходящего в прошлое консервативного порядка, против нее действительно развернулось то, что сегодня мы бы назвали «информационной войной». Война эта выросла из недовольства, но она же его и постоянно подогревала: Россию показывали жестоким захватчиком, любые ее политические действия интерпретировали как поступь большого медведя, который хочет сожрать все вокруг. После европейских революций 1848–1849 годов и демократизации политики предварительно разогретое общественное мнение начало оказывать конкретное влияние на решение международных вопросов.

Бой на Малаховом кургане в Севастополе в 1855 году. Худ. Г.Ф. Шукаев. 1856 год

– В какой момент Россия оказалась в восприятии европейских стран «чужой», и даже не просто «чужой», а «опасной»? И что на это повлияло – сохранение крепостного права, отсутствие конституции или что-то еще?

– Вы подняли очень интересную проблему – проблему отчуждения России от Запада, которое зародилось в эпоху международных конгрессов начала 1820-х годов. Хотя еще в 1827–1829 годах Англия, Россия и Франция вместе не дали туркам задушить борьбу греков за свободу и в конце концов вынудили Османскую империю признать греческое независимое государство. А потом начался экономический и культурный разрыв, и постепенно Россия становилась все более и более чужой Европе. Очень значительную роль сыграло в этом процессе Польское восстание 1830–1831 годов. «Польский вопрос» стал особенно важной темой во Франции, которая на этом фоне постаралась снять с себя клеймо главного европейского агрессора.

Институциональная разница, о которой вы говорите, тоже проявилась именно в это время. Заметьте, что после Великих реформ мы уже такого резкого отчуждения не видим. А пока все это вместе, включая религиозные различия, создавало ощущение России как вообще иной страны – не очень-то и европейской.

Даже не зная толком русских, им приписывали самые разнообразные пороки, чтобы оттенить себя на этом фоне. Тем более что русским языком в Европе тогда мало кто владел – и информацию монополизировали в основном недоброжелательные посредники. То, что потом оказалось русским вкладом в европейскую или, если угодно, в европоцентричную культуру, – это все дело следующих десятилетий. А пока в массовом восприятии европейцев появлялась замкнутая, самодовольная и самодостаточная страна, считающая себя почему-то идущей во главе прогресса.

«Польши хватает выше головы»

– Под европейскими представлениями о том, что Россия якобы планирует территориальную экспансию на турецкие земли, были какие-то реальные основания?

– Здесь могут быть разные мнения, потому что непонятно, как интерпретировать источники. Но, например, Николай I говорил, что ему гораздо более удобна слабая Османская империя рядом, чем воюющие между собой ее куски. Ему же принадлежат знаменитые слова, сказанные в самый канун Крымской войны: мол, зачем мне Турция – мне Польши хватает выше головы.

Другое дело, что в Европе действительно было устойчивое представление, которое информационная война с охотой пестовала: дескать, Российская империя постоянно расширяется и захватывает все вокруг – все, что плохо лежит. Популярности этой конспирологической, по сути, теории добавило подложное «Завещание Петра Великого», которое сфальсифицировали во французских дипломатических кругах в эпоху Наполеона, – якобы первый русский император завещал своим наследникам завоевать мировое господство.

На самом деле расширение России шло постоянно – начиная с правления Ивана Грозного. То же самое было с другими империями (и с не империей США), но на это сходство мало обращали внимания. Только Россия преподносилась как колосс, который все время растет. Казалось, что его рост никогда не закончится. И это очень хорошо действовало с точки зрения пропаганды.

– У России были планы получить полный контроль над проливами Босфор и Дарданеллы?

– Не полный, но совместный с Оттоманской империей, как уже было до этого. С 1833 по 1841 год Россия обладала исключительным правом прохода ее военных кораблей через проливы и даже правом требовать от Турции закрывать их для любых других иностранных судов, но в 1841-м она эти права потеряла. Действительно, для нее было очень важно их вернуть.

Со стратегической точки зрения такое стремление понятно: это прежде всего превращение Черного моря во внутреннее, это защищенный флот, защищенные южные берега и торговые пути. В то время начала заметно расти хлебная торговля России, в основном через южные порты, а стало быть, через Босфор и Дарданеллы. Кстати, придуманная в середине XIX века пицца «Маргарита» делалась из муки русской пшеницы, доставлявшейся в Неаполь морским путем через проливы.

А еще это гарантированный выход в Средиземное море – с древних времен проводник межцивилизационных контактов, пространство не столько разделяющее, сколько соединяющее континенты, нации, культуры. Россия во многом из-за своего геостратегического положения не участвовала в процессе великой колонизации (точнее, до тех пор, пока не получила выхода к морям), занималась Сибирью, тогда как европейцы делили богатейшие страны Америки, Африки, Азии. Но именно через черноморские проливы пошел русский экспорт на Балканы, в Южную Европу и в определенной степени в Северную Африку. Никто, конечно, еще не предполагал, что вскоре будет построен Суэцкий канал, но только представьте, какую значимость Босфор и Дарданеллы приобретали в этой перспективе.

Война не за Крым

– Мы называем войну Крымской лишь потому, что в Крыму развернулись ее самые драматические события, или же полуостров в этой войне имел самостоятельное геостратегическое значение?

– Совершенно очевидно, что это не была война за Крым. Тем не менее Севастополь – это важнейшая стратегическая база в этом регионе. Для России борьба за Севастополь – это борьба за право иметь флот и контролировать свое южное стратегическое направление.

И это же – крайняя точка, только северная, всей средиземноморской «ойкумены». Крым давно считался важной окраиной этого обитаемого мира. Это очень удобное место, да еще с таким идеальным портом, как Севастополь. Зацепиться за эту границу, контролировать этот «портал» – программа максимум, не дать такой возможности геостратегическому противнику – программа минимум.

– Риск утраты Крыма по итогам войны существовал?

– Нет, я думаю, что его не было, потому что все, в том числе противники России, уже вели борьбу на истощение. Война вызвала политический кризис в Англии, стала причиной очень тяжелой ситуации во Франции, сардинская армия практически полностью вымерла, Турция потеряла Карс и терпела жуткие поражения на Кавказе. Вопрос стоял о том, кто первым прекратит войну, и диктовать такие радикальные условия, как отказ от Крыма, никто уже позволить себе не мог.

К тому же Крым сам по себе не был целью – целью было геополитическое ослабление России, чего союзники добились, лишив ее, как вы помните, флота на Черном море. Но территорий Россию фактически не лишали. Никто бы не стал отдавать Крым Оттоманской империи: попытка отторгнуть его от России могла оказаться новым импульсом для продолжения войны. И еще неизвестно, чем бы все это кончилось и когда. Недаром же митрополит Московский и Коломенский Филарет (Дроздов) говорил вступившему на престол после смерти отца Александру II: «Не победили России враги: ты победил вражду».

– Насколько Крымская война изменила самоощущение России?

– Если Европа привыкала к ощущению отчужденности России, то Россия начала осознавать удивительное сочетание своей самобытности и при этом сопряженности с Европой. В государственной мысли укоренялось представление, что Российская империя вправе выбирать союзников и менять их исходя из сложившихся государственных и национальных интересов, а не в качестве дани традиции. Этой практики придерживались европейские страны, и нужно было не стремиться доминировать, но находить и развивать общие с ними интересы. Ведь та же «неблагодарная» Австрия, по сути, поплатилась за свою позицию в Крымской войне: сначала ее разгромили французы, потом пруссаки, и в результате она стала быстро терять свое былое влияние. Россия начала осознавать свои интересы в современном смысле, без монархического романтизма, и действовала в союзе то с Пруссией, то с Францией, ориентируясь на то, что ей выгодно. Это было принципиальным новшеством, это было вступлением в мир индустриального общества.

Захват Крыма не был целью противников России – им нужно было ее геополитическое ослабление

Никто бы не стал отдавать Крым Оттоманской империи: попытка отторгнуть его от России могла оказаться новым импульсом для продолжения войны