«Великое и редкое дело»

Привычный для нас термин – «эпоха дворцовых переворотов» – первым по отношению к событиям, последовавшим после смерти Петра Великого, стал применять историк Василий Ключевский в конце XIX века. Вернее, впервые словосочетание «дворцовые перевороты» появилось в работах его учителя Сергея Соловьева, однако наряду с этим тот использовал и массу других эпитетов для обозначения насильственных захватов власти, происходивших в XVIII столетии. Ключевский же унифицировал подход, превратив это словосочетание в устоявшийся термин, со временем вытеснивший из обращения все остальные. А до этого как только не называли дворцовые перевороты – «предприятием», «возмущением», «дерзновенной переменой», даже «революцией»! В одном сочинении, написанном современником событий, промелькнуло и вовсе уж замысловатое определение – «великое и редкое дело».

Назвать перевороты «великим делом», конечно же, мог лишь тот, кто очень хотел понравиться правителю, взошедшему на престол в результате одного из таких «предприятий». По большому счету, ничего великого ни в самих переворотах XVIII века, ни в их последствиях не было (конечно, если только не считать последний из них, 1762 года, когда к власти пришла Екатерина II, ставшая действительно Великой). А уж «редким делом» перевороты точно не назовешь: с 1725 по 1762 год на российском троне сменилось семь императоров и императриц (и почти все они приходили или уходили в результате разного рода «дерзновенных перемен»). Наконец, был еще один переворот, случившийся в самом начале века следующего – 11 марта 1801 года, когда от рук заговорщиков погиб император Павел. Ничего себе «великое и редкое дело»!

Между тем условия для этого «дела», столь регулярно происходившего в России, заложил действительно великий человек – первый российский император Петр I. Именно он 300 лет назад, 5 (16) февраля 1722 года, подписал знаменитый Указ о престолонаследии, который отменял традиционный – от отца к старшему сыну – порядок передачи власти и наделял правом решать вопрос о преемнике самого «правительствующего государя»: «Кому оной хочет, тому и определит наследство». Поскольку сам Петр так и не успел распорядиться троном, созданный им порядок перехода власти (если такой способ можно назвать «порядком») с самого начала стал давать сбои.

Впрочем, к этому времени прямых наследников по мужской линии у Петра Великого не было. Одного сына – царевича Алексея – он лишил жизни по собственной воле, другой – трехлетний Петр Петрович по прозвищу Шишечка – покинул сей мир по воле Божией. Был еще внук – сын Алексея, но к нему душа у императора, как и к самому Алексею, явно не лежала…

Почти сразу после 1762 года в литературе, апологетической по отношению к Екатерине II, период между их двумя великими правлениями стал преподноситься как потерянное время, эпоха, в которую ничего не происходило. Императрица справедливо считала себя продолжательницей дела Петра, и ей – немке по рождению, не имевшей никаких прав на российский трон, – было важно подчеркнуть эту преемственность. Представление, что одну великую эпоху разделяла с другой великой эпохой полоса безвременья, играло на руку Екатерине, понимавшей толк в том, что ныне принято называть public relations. Потом этот подход перекочевал в историографию, беллетристику и кинематограф. «Засилье немцев», «отказ от реформ», «мрачная эпоха "Слова и дела государева"» – каких только штампов не возникло!

Думаю, что все-таки не вполне справедливо считать это время потерянным. Скорее мы имеем дело с мифом, со «сказкой о потерянном времени». Тем более что продолжения преобразований в петровских масштабах и петровском темпе страна просто не потянула бы: рапорты об этом стали подаваться «птенцами гнезда Петрова» сразу же после кончины императора. Годы его правления сопровождались чудовищным перенапряжением сил, приведшим к великим результатам. Однако никто, кроме Петра, не способен был повторить подобное – в этом его исключительность и масштаб.

Период же между 1725 и 1762 годами был своего рода передышкой и адаптацией к многочисленным петровским нововведениям. Судя по обилию переворотов, это не была в полном смысле слова «эпоха стабильности». Впрочем, их недаром назвали дворцовыми: в жизни основной массы населения империи они мало что меняли. Что же касается верхушки, то ей, конечно, приходилось несладко: вспомним хотя бы суриковского «Меншикова в Берёзове». Как точно заметил современник событий, «воцарение каждого государя низвергает возвышенных властью предшественника и мощной рукою старается возвеличить наперсников нового повелителя».

                                                                                                    Владимир Рудаков, главный редактор журнала «Историк»