В поисках языка

Какую роль сыграл Карамзин в становлении русского литературного языка? Об этом в интервью «Историку» рассказал директор Института русского языка имени В.В. Виноградова, академик РАН, доктор филологических наук Александр МОЛДОВАН.

Фото: Наталья Львова

Как складывался русский литературный язык – язык Александра Пушкина и Льва Толстого – и о чем спорили «архаисты» и «новаторы» в начале XIX века? Эти вопросы только на первый взгляд кажутся сугубо академическими, не имеющими отношения к сегодняшнему дню.

Преодоление двуязычия

– Мы называем Николая Карамзина выдающимся реформатором русского языка. А была ли эта реформа необходимой?

– Оценить необходимость преобразований, как и вклад Карамзина в формирование русского литературного языка, можно лишь в широком историческом контексте. Споры о языке на Руси начались задолго до Карамзина и велись в течение почти двух столетий. Напомню, что вплоть до XVIII века функции официального письменного языка в нашей стране выполнял язык церковнославянский. И он неплохо справлялся с этими функциями до тех пор, пока требовалось обслуживать только нужды религии, делопроизводства и большой политики. Церковнославянский язык за свою почти тысячелетнюю историю от Кирилла и Мефодия до Нового времени достиг высокого уровня развития. На этом языке существовало множество переведенных с греческого и оригинальных текстов. С конца XVI столетия нормы церковнославянского языка закреплялись в грамматиках и словарях. И многие образованные люди в XVIII веке, и не только в его начале, но и во времена Карамзина, считали, что этот язык и должен оставаться русским литературным языком – просто нужно дальше над ним трудиться, избавляясь от устаревших конструкций и всячески совершенствуя его. И все-таки положение менялось. Светская наука, литература, искусство отвоевывали позиции, эти занятия играли все более важную роль в общественной жизни. Культура уже не ограничивалась религиозной и церковной сферой ‒ появляется светская культура.

Другая проблема – своеобразное двуязычие, которое имело место в России. Несколько упрощая, можно представить это так. В быту все пользовались разговорным русским языком и даже частные письма писали на нем, а не на церковнославянском. Отчасти эта разговорная речь зафиксирована в берестяных грамотах, в фольклоре. А книжные тексты, религиозная и богослужебная литература, деловые документы и прочие подобные тексты ‒ все они разительно отличались по языку от бытовой речи. Когда иностранцы приезжали в Россию, они обращали внимание на такое противоречие: говорят на одном языке, а пишут на другом.

– А можно было приспособить церковнославянский для устной речи и светской литературы?

– Для устной речи он однозначно не годился, потому что это место издревле было занято «природным» древнерусским языком. Да в этом и не было нужды. Проблема заключалась не в том, чтобы модернизировать язык, на котором ты разговариваешь с соседом, а в том, чтобы выработать универсальный общенациональный язык, охватывающий все сферы жизни, соответствующий новым экономическим и культурным потребностям государства.

Чем больше развивались наука, экономика, социальные отношения, культура, тем очевиднее становилось, что церковнославянский язык с вызовами времени не справляется. Нужна была языковая реформа.

Определенное влияние здесь имели аналогичные процессы, происходившие в других странах. В Европе на смену латыни приходили народные языки, на которых создавались литературные, научные и другие произведения. В Россию начинали проникать образцы светской литературы самых разных жанров – переводы с латинского, польского или немецкого языков. Это были рыцарские романы, книжки по истории, географии, медицине и прочая, в основном развлекательная, литература. Ее тематика выходила за рамки православной религии, с которой жестко был связан церковнославянский язык. Поэтому здесь начинаются эксперименты с так называемым «простым» языком, то есть языком, подражающим разговорному, но использующим элементы церковнославянского языка. Единый стандарт, разумеется, отсутствовал. Каждый переводчик по-своему представлял, каким должен быть новый литературный язык. Неудивительно, что на первых порах у всех получалась вульгарная смесь церковнославянского с разговорным, нередко приправленная изрядным количеством иностранных слов, и она не могла не раздражать своей макароничностью (то есть соединением несоединимого).

Нечто похожее происходило и в других европейских странах, только несколько раньше. В Петровскую эпоху, когда жизнь общества резко изменилась и культура получила совершенно новую роль, вопрос о создании общеупотребительного языка встал особенно остро. Нужен был язык нового типа, удобный для использования во всех сферах жизни общества и государства. Церковнославянский для этого не годился, его книжные конструкции были слишком тяжеловесны, а значения слов – слишком обременены теми смыслами, которые находили отражение в церковных текстах. Так что реформа назрела.

«Мои безделки»

Первую известность Карамзин получил как поэт. Его стихотворение «Осень» долго считалось образцовым.

Веют осенние ветры

В мрачной дубраве;

С шумом на землю валятся

Желтые листья.

Петр Вяземский восхищался: «Тут все верно: краски, точность выражения и музыкальный ритм».

Прежняя поэзия – со времен Ломоносова – считалась чуть ли не государственной службой во имя просвещения державы. Поэты водились с царями и вельможами, воспевали воинские победы…

Карамзин отрицал патетику. Излюбленный жанр – дружеское послание. Непринужденный разговор о том о сем. И о высоком, и о низком. Сборник произведений он назвал программно – «Мои безделки». Друг Карамзина поэт Иван Дмитриев окрестил свою книгу еще камернее – «И мои безделки». Впрочем, на восшествие на престол императора Павла Карамзин откликнулся торжественной одой.

Итак, на троне Павел Первый?

Венец российския Минервы

Давно назначен был ему…

Я в храм со всеми поспешаю,

Подъемлю руку, восклицаю:

«Хвала творцу, хвала тому,

Кто правит вышними судьбами!

Клянуся сердцем и устами,

Усердьем пламенным горя,

Любить российского царя!»

Но, быстро разочаровавшись в Павле, он написал стихи, которые получили дополнительный смысл много лет спустя, когда появилась «История государства Российского».

Тацит велик; но Рим, описанный Тацитом,

Достоин ли пера его?

В сем Риме, некогда геройством знаменитом,

Кроме убийц и жертв не вижу ничего.

Жалеть об нем не должно:

Он стоил лютых бед несчастья своего,

Терпя, чего терпеть без подлости не можно!

Это написано в 1797-м, за несколько лет до того, как Карамзин стал историографом.

Законодатель мод

– Чему учился Карамзин у европейских литераторов и ученых?

– Во Франции к тому времени давно существовала филологическая Академия, и она с XVII века решала схожие задачи. Французские академики боролись со своим макаронизмом, добивались чистоты и ясности языка. Французские классицисты считали, что чистый язык должен быть свободен от диалектизмов, архаизмов, а также от слов низких и грубых. Эта доктрина давала готовые рекомендации распределения «чистой» и «нечистой» лексики.

Русские просветители середины XVIII века, и в первую очередь здесь нужно назвать Михаила Ломоносова, предлагали различные схемы преобразования языка. Ломоносов остроумно переосмыслил французскую доктрину, предложив разделить слова на три разряда («штиля») в соответствии с иерархией – от высокого до низкого. Но на практике эта схема оказалась малополезной. Чтобы пользоваться языком, необходимы были литературные образцы, а не только теория. А русская литература к тому моменту еще не обладала корпусом образцовых произведений. Первые удачные опыты лишь появлялись в сатирическом жанре, где языковые шероховатости можно было списать на грубость содержания и специфику жанра. На этом поприще успешно работали деятели екатерининского времени, прежде всего Денис Иванович Фонвизин и Иван Андреевич Крылов – прямые предшественники Карамзина.

Министерство народного просвещения в Санкт-Петербурге

– Как же удалось прийти к «простому и чистому» общеупотребительному языку?

– Самое важное – создание образцов употребления языка. Образцы появляются не только в литературе, но и в языковой повседневности, в первую очередь в переписке культурной элиты, в литературной журналистике, в языке дворянских салонов. Последнее обстоятельство обеспечивало их престижность. Во всех этих областях фигура Карамзина оказалась центральной, самой значимой. Эпистолярный жанр – это форма, в рамках которой можно было экспериментировать с разговорной речью, предлагать интересные обороты. И Карамзин воспользовался ею в «Письмах русского путешественника». Важными образцами стали и его повести, прежде всего «Бедная Лиза».

Новый язык должен был завоевать литературное пространство. Здесь решающую роль играла периодическая печать. Напомню, что Карамзин был одним из самых авторитетных и энергичных издателей и журналистов того времени. Он выпускал сначала «Московский журнал», потом «Вестник Европы». В этих изданиях Карамзин выступал не только как автор повестей, которые привлекали всеобщее внимание, но и как литературный критик, своего рода законодатель мод.

Очень важно, что эта реформаторская деятельность совпала с появлением сентиментализма как литературного направления и как нового способа говорить о человеческой жизни и человеческих переживаниях. Тогда же стала формироваться психология как наука, открылась целая область душевных переживаний. С одной стороны, их изучали ученые, с другой – описывали литераторы, и в русском языке возникали новые формы выражения, простые и ясные. Образованное общество, читавшее Карамзина, усваивало эти новые речевые образцы, у читателей формировался литературный и языковой вкус. Авторитет Карамзина был чрезвычайно важен в этом процессе.

– У Карамзина нашлись и яростные противники, которые не могли смириться с модернизацией русского языка, считали ее гибельной.

– Вы, наверное, в первую очередь имеете в виду Александра Шишкова и ту дискуссию, которая впоследствии стала называться спором «архаистов» и «новаторов». Тут важно, что Карамзин сумел опередить своих критиков. Они затеяли дискуссию, когда дело уже было сделано и уже были выработаны синтаксические модели карамзинского «нового слога». Новый литературный язык к тому времени уже употреблялся во всех сферах культуры. Так что предметом полемики стала в основном лексика.

Фигуру Шишкова подчас незаслуженно высмеивают, представляя его туповатым ретроградом, автором неудачных опытов замены заимствованных слов славянскими новообразованиями («мокроступы» вместо «галош», «землемерие» вместо «геометрии» и так далее). На самом деле Шишков был тонким, талантливым филологом, президентом Российской академии, организатором работы над академическим словарем. Кстати, именно Шишков способствовал избранию Карамзина в Академию. Другое дело, что Шишков (и не он один, ведь у него тоже имелись сподвижники) преувеличивал важность славянизмов для русского языка и решительно отвергал любые заимствования. В отличие от него, Карамзин и его последователи считали, что заимствования необходимы для обогащения языка, только использовать их нужно осмотрительно.

Многое из того, на чем настаивал Шишков, впоследствии было принято самим Карамзиным. Например, Николай Михайлович начинал с решительного отторжения славянизмов, но в последние годы жизни скорректировал свою позицию и нашел для церковнославянской лексики соответствующее место в обновленном литературном каноне. В особенности это проявилось в его «Истории государства Российского». Карамзин менялся, он отдавал должное красоте и выразительности древнерусской словесности. Возможно, это произошло под влиянием летописей, которые он изучал, работая над «Историей», и таких произведений древнерусской литературы, как «Слово о полку Игореве». В исторических темах и сюжетах церковнославянская лексика была уместна, и Карамзин стал чаще ее использовать. В конце концов, славянизмы по сей день остаются важным стилистическим элементом русского литературного языка. Таким образом, старания «новаторов» и «архаистов» послужили на пользу его развитию.

«Бедная Лиза»

Карамзин открыл для русской литературы жанр бытовой психологической прозы. Первую сентиментальную повесть «Евгений и Юлия» он опубликовал в журнале «Детское чтение для сердца и разума» в 1789 году. Ранняя смерть юноши разлучила влюбленных, сердце Юлии навсегда осталось разбитым – этот сюжет мало кого оставил равнодушным. Немало слез пролили читательницы над страницами этой короткой повести.

«Бедная Лиза» (1792), несомненно, самое яркое событие в истории русской художественной прозы допушкинского времени. Говоря современным языком, повесть стала культовой, а имена ее героев (Эраст и Лиза) – нарицательными. Чувствительные девушки совершали паломничество к московскому пруду, в котором утопилась карамзинская Лиза.

Новые повести – «Остров Борнгольм» (1793), «Сиерра-Морена» (1793) и написанная после некоторого перерыва «Марфа-посадница, или Покорение Новгорода» (1802) – закрепили славу беллетриста. Он открывал перед читателями экзотические страны, тайны прошлого, но главное – учил сопереживанию и сочувствию.

Реформа имени Карамзина

– Как соотносился язык Карамзина с языком тогдашнего дворянского круга? В большей степени он на них влиял или улавливал тенденции, которые складывались в обиходе?

– Это был обоюдный процесс, в котором Карамзин выступал инициатором. Для читательской аудитории литература стала школой социальной и духовной жизни. Очень важную роль сыграло то, что можно назвать модой или ориентацией на образцы. Читатели «Бедной Лизы» и «Острова Борнгольм», увлеченные красотой «нового слога», невольно начинали писать и говорить по-карамзински. «Новый слог» становился принадлежностью просвещенной публики, знаком образованности и хорошего вкуса, а также причастности к благородному обществу. То, что Карамзин привносил в язык, ассоциировалось с нравами высших кругов и потому получало престижный статус. Престижность была решающим фактором при выборе тех или иных форм языка. Карамзин, в свою очередь, внимательно приглядывался и прислушивался к тому языку, который использовали его современники и друзья. Не случайно приемы преобразования языка наиболее активно отрабатывались в эпистолярном жанре – самом близком к разговорной речи.

«Сия ужасная весть…»

Что такое карамзинский сентиментализм? Приведем для примера всего лишь одну фразу из повести «Сиерра-Морена»: «Эльвира любила юного Алонза, Алонзо любил Эльвиру и скоро надеялся быть супругом ее, но корабль, на котором плыл он из Майорки (где жил отец его), погиб в волнах моря. Сия ужасная весть сразила Эльвиру». Как тут не прослезиться?

Портрет А.С. Шишкова. Неизвестный художник. 1825 (Фото предоставлено М. Золотаревым)

– Мода на обстоятельную и откровенную переписку возникла именно тогда?

– Да, написание литературно обработанных писем стало привычкой благородной публики во многом под влиянием Карамзина, в конце XVIII века. Он сам в этом отношении подавал пример. Круг его корреспондентов был необычайно широк. И это были не просто деловые письма, а настоящие литературные произведения. В письмах совершенствовался язык. Изящная словесность – прежде всего сочинения Карамзина и других литераторов – играли в этом процессе большую роль, обеспечивая авторов писем образцами правильной речи.

– Насколько правомерно считать Карамзина создателем русского литературного языка?

– Это все-таки преувеличение. Одного человека, каким бы он ни был гениальным, создателем литературного языка можно называть лишь условно. Язык, его нормы складываются не в одночасье. Каждый оборот, каждое слово проходит проверку временем: что-то принимается, что-то отвергается… Правильнее было бы говорить о решающем вкладе Карамзина в этот процесс и о том, какие важные ориентиры он предлагал коллегам и читателям.

В своих обзорных критических статьях Карамзин призывал читателей размышлять об устройстве языка, сознательно относиться к выбору тех или иных языковых средств. Его суждения прививали читающей публике хороший вкус. Понятие вкуса, хорошего тона в языке и литературе сформировалось именно тогда, в кругу карамзинистов и их читателей. Разумеется, Карамзин не был одиночкой в этом процессе. Тем не менее то, что его имя было присвоено этим процессам, ‒ свидетельство высокого авторитета Карамзина, безупречности его репутации, привлекательности его личности. Он фактически создал новое литературное пространство. Это под его влиянием в России появилась читающая публика, которая нуждалась в развитии гуманистических идей и которая со временем становилась не только «потребителем», но и участником литературного процесса.

Несомненно, что во многом благодаря именно Карамзину русский язык приобрел необходимые для литературного языка качества.

Беседовал Арсений ЗАМОСТЬЯНОВ