Истоки вражды

Когда и почему возникло враждебное отношение стран Запада к России и ее правителям? Об этом в интервью «Историку» размышляет профессор СПбГУ, доктор исторических наук Александр Филюшкин

«Изумленная Европа, в начале правления Ивана едва знавшая о существовании Московии, стиснутой между татарами и литовцами, была ошеломлена внезапным появлением на ее восточных границах огромной империи» – так писал об эпохе Ивана III Карл Маркс, не отличавшийся, мягко говоря, особыми симпатиями к России. Изумление Европы вскоре сменилось весьма негативным отношением к Русскому государству, которое не удается переломить вот уже более пяти столетий. Александр Филюшкин считает, что от России тут мало что зависит: сформировавшиеся стереотипы являются частью западной картины мира, расставаться с которой там не хотят.

В этом смысле само открытие Европой России в конце XV века больше напоминало открытие ею самой себя. «Это была попытка европейского христианского мира (а иного христианского мира, кроме европейского, Запад не признавал) найти собственную историко-культурную идентичность», – полагает историк. По его словам, этот поиск происходил по определенной модели, возникшей еще в эпоху Крестовых походов.

Если враг не сдается

– Почему Европе понадобилось открывать себя заново?

– Когда средневековая Европа столкнулась с мусульманским Востоком, Библия в качестве универсальной объяснительной схемы, ранее дававшей на всё ответы, перестала удовлетворять все запросы времени. Ведь там не было ни Мухаммеда, ни Аллаха, ни мусульман как таковых. Нужно было изобретать какую-то другую схему.

В итоге в эпоху Возрождения вновь оказалась востребована классическая античная оппозиция «цивилизация – варварство», согласно которой есть эллины и есть варвары. Точнее, произошла своего рода контаминация, сложение двух ипостасей: с одной стороны, это христианская модель мира (есть истинно верующие и «не истинно верующие», а также просто язычники), с другой – это античная концепция мироздания (есть «свои», эллины, а есть «чужие», варвары). Причем эти «чужие» – они необязательно плохие. Их можно обучить, цивилизовать, как-то использовать в своих интересах: по сути, именно в это время сформировалась идеологическая основа будущего колониализма. Здесь принципиально важную роль играли идеи ученичества, то есть влияния, распространения ценностей и практик европейского христианского мира на другие пространства.

Если «чужие» были готовы усваивать «подлинно христианские» понятия и принципы, или, как бы мы сейчас сказали, европейский modus vivendi, то вставал вопрос, какое место в иерархии народов Европы они имеют право занять. Как правило, речь шла о «бахроме», окраине европейского мира: мне очень нравится в этом плане термин польского историка Ежи Клочовского «Младшая Европа» – это то, что мы сегодня называем странами Центральной и Восточной Европы. Эти народы находились на периферии тогдашнего европейского мира и воспринимались в старой доброй Европе как «младшая», «ученическая» Европа – прежде всего потому, что там позже приняли и усвоили христианство.

– А если эти народы не были готовы усваивать европейский modus vivendi?

– Если «чужой» мир противился, не воспринимал «наше», «подлинно христианское», тогда он становился принципиально враждебным, из «чужого» переходил в разряд «чуждого», оценивался как часть анти-Европы. А дальше включался механизм, отработанный еще в годы Крестовых походов: если это враг, то с ним разговор короткий.

Интересно, что до определенного момента о Московии писали люди, которые в ней никогда не бывали. Павел Йовий, Альберт Кампенский, Иоганн Фабри, заложившие традиции описания России, создавали свои произведения, не совершив далекого путешествия. Так что открытие России происходило в тиши кабинетов итальянских и немецких гуманистов.

Смена оптики

– То есть открытие России – это скорее кабинетная работа, нежели полевая?

– Совершенно верно. Восприятие Московии было связано с двумя вещами. Во-первых, первая треть XVI века – это эпоха Реформации, которая нанесла серьезный удар по Священной Римской империи германской нации. Здесь имеются в виду не только территориальные потери, но и то, что в результате эта империя не смогла принять участия в колониальном разделе мира. Захватом земель в целях превращения их в колонии занимались испанцы, португальцы, потом к этому подключились англичане и французы, а немцы не успели. Возник резонный вопрос: чем компенсировать потери, связанные с Реформацией? Открытие Европой России в каком-то смысле отвечало на этот вопрос. У Альберта Кампенского прямо так и сказано в письме папе римскому Клименту VII: «…не могу надивиться, о чем же думали предшественники твоего святейшества, которые доселе не обращали внимания на этот весьма многочисленный народ московитов». Альберт представлял посрамление протестантов, воображая, как «народ дальней Скифии, почти что из другого мира, придет к послушанию Римской церкви, между тем как лютеране, неистовствуя и безумствуя, в злобе и умопомрачении восстали против достоинства и власти сей церкви». В случае обращения русских, считал он, «мы найдем… выгоду более несомненную и славу более истинную и более христианскую, чем в том случае, когда бы мы оружием победили всех турок, всю Азию и, наконец, всю Африку…».

Во-вторых, был и другой практический смысл: европейские дипломаты начиная с Николая Поппеля, посетившего Москву в 1486–1490 годах, звали Россию в антитурецкие коалиции. Тогда многие на Западе были под впечатлением от того, что Россия победила Орду, свергла иго. У нее была репутация страны, которая может воевать с Востоком и успешно это делает. А Европа как раз в то время нуждалась в мощной силовой поддержке, чтобы противостоять Османской империи.

В итоге в Москву стали периодически приезжать посольства, связанные с римским престолом. России предлагалось стать частью Европы на правах королевства, но при соблюдении обязательных условий – заключения церковной унии с Римом, а также совершения брака между представителями династии Рюриковичей и какого-нибудь европейского католического дома. Пока Москва не отвечала категорическим отказом, в текстах о ней, принадлежавших европейским интеллектуалам, она изображалась вполне положительно: мол, это наша потенциальная паства, потенциальные союзники католического мира. Да, конечно, там много дикого, варварского, но эти люди чисты душой, они способны усваивать «истинное учение». Иоганн Фабри так описывал свои впечатления от знакомства со слухами о благочестии православной Московии: «Мы были так потрясены, что, охваченные восторгом, казались лишенными ума, поскольку сравнение наших христиан с ними [московитами] в делах, касающихся христианской религии, производило весьма невыгодное [о нас] впечатление».

Фабри помещает целый панегирик нравам русских в сравнении с загнивающим германским миром: «Ибо где [у русских] обнаруживается корень жизни, там наши немцы скорее находят смерть; если те – Евангелие Божие, то эти воистину злобу людскую укоренили; те преданы постам, эти же – чревоугодию; те ведут жизнь строгую, эти – изнеженную; они используют брак для [сохранения] непорочности, наши же немцы совсем негоже – для [удовлетворения] похоти… Что касается государства, то те привержены аристократии, наши же предпочитают, чтобы все превратилось в демократию и олигархию».

– А что потом?

– Все изменилось после второй миссии австрийского посланника Сигизмунда Герберштейна в 1526 году, когда стало понятно, что Россия не пойдет на унию. Надо сказать, что до этого момента Москва вела разговоры о возможном заключении унии, но для нее это был просто дипломатический ход, поскольку и для Ивана III, и для Василия III было важно вступить в европейский дипломатический мир, получить доступ к участию в коалициях, завязать связи и т. д. То есть резкого отказа от унии поначалу не было, однако и никаких практических шагов к ее подписанию не предпринималось. А Запад торопил: посол Николай Поппель, например, предлагал немедленно показать ему московскую княжну, чтобы он определил, достаточно ли она хороша и дородна, чтобы выйти замуж за европейского принца. Но ему не удалось этого добиться.

В конце концов пришло осознание, что Россия не пойдет на унию, что ей не нужна католическая церковь и она не очень рвется воевать с турками (поскольку с ними у нее на тот момент не было конфликта – хватало и других противников).

Иван III. Гравюра из «Космографии» А. Теве. Париж, 1575 год

Австрийский посланник Сигизмунд Герберштейн в кафтане, пожалованном ему великим князем московским Василием III в 1517 году

Обостренное чувство суверенитета

– В одной из ваших книг вы писали о том, что уже в XV веке у правителей Русского государства и русской правящей элиты в целом сформировалось, как вы выразились, «обостренное чувство суверенитета». Что это значит?

– Действительно, с 1448 года Русская церковь де-факто стала автокефальной, вышла из подчинения Константинопольскому патриархату. А спустя несколько десятилетий, в 1480-м, Иван III покончил с зависимостью от Орды. Именно под влиянием этих событий в Русском государстве формировалось обостренное чувство суверенитета, которое в принципе характерно для нашего мироощущения в разные периоды истории. Это чувство – своеобразная красная черта, которую нельзя переходить, и ради того, чтобы она никем и никогда не была перейдена, страна готова очень многим жертвовать, отстаивая свой суверенитет всеми возможными средствами.

Суверенитет очень ценили, и в русской политической культуре идея самостоятельности, отстаивание независимости играют важнейшую роль. Не случайно Иван Грозный неоднократно подчеркивал, что «мы на своей земле сами государи, мы – самовластцы».

Видимо, с этим и связан отказ от той модели, которую предлагал России Запад. Ведь ей предлагали «вступить в Европу» на тех же правах, на которых это совершали другие европейские королевства: принимай корону из рук европейского императора, заключай католическую унию с папой – и пожалуйста. При этом ты подчиняешься имперскому суду и суду папы, которые регулируют отношения между подданными. Наконец, ты участвуешь в общеевропейских коалициях. Момент обязательного подчинения был принципиальным – и из-за этого заманчивые предложения со стороны Запада в Москве не принимали. Именно в силу обостренного чувства суверенитета. Идти на какие-то компромиссы в стиле «поступаемся частью суверенитета в обмен на те или иные блага» начиная с XV века стало абсолютно неприемлемой формулой для русского политического сознания.

– И с этого момента из категории «чужих» Московия перешла в категорию «чуждых»?

– Именно так. Как только пришло осознание, что Россия не намерена договариваться на предлагаемых ей условиях, получила стремительное развитие идея о том, что русские «совершенно другие, нежели мы», что столковаться с ними не удастся. И вот тут появился уже упомянутый Герберштейн, который стал писать о России прямо противоположное тому, что говорили его предшественники. Если раньше утверждалось, что русские – замечательный народ, который нужно только немножко окультурить, обратить в «истинную веру», и все будет хорошо, то теперь Герберштейн уверял, что они варвары, дикари, рабы. Что их правитель Иван III – тоже раб, который кланялся татарам, и единственным человеком, побуждавшим его к храбрым поступкам, была его жена, европейская принцесса Софья Палеолог.

Совершенно очевидно, что оценки менялись буквально на прямо противоположные. То, что раньше было белым, становилось черным. Например, если до этого восклицали: «Как русские послушны власти! Как хорошо, что у них такая твердая власть и что они ей подчиняются!» – то теперь стали писать: «Как плохо, что у них такая твердая власть, что они самые настоящие рабы!»

– Получается, что с этого времени и возникло враждебное отношение к нам Европы?

– Тут надо различать две вещи. Дело в том, что в политике всегда сочетаются, что называется, «высокие принципы» (неприятие России как анти-Европы, как не согласившейся стать Европой) и прагматизм. И с прагматических позиций компромиссы, безусловно, были – и со стороны России, и со стороны европейских стран. На практике враждебность чередовалась с внешними проявлениями дружбы и симпатии. Другое дело, что в политике всегда правят бал интересы. А интересы, конечно, не совпадали. И основная проблема заключалась в том, что, когда при Иване III Русское государство вышло на мировую арену, сразу встал вопрос о его будущих границах.

Между тем в XVI веке в Европе происходили поистине тектонические перемены. Во-первых, исчез Ливонский орден. Во-вторых, резко усилилась Швеция, вышедшая из Кальмарской унии [личная уния Дании, Норвегии и Швеции под верховной властью датских королей. – «Историк»] и ставшая независимым королевством. В-третьих, образовалась Речь Посполитая, что принципиально изменило расклад сил в Восточной Европе. В-четвертых, Османская империя пришла в Европу, столкнувшись со многими странами, а потом и с Россией. Да и сама Россия стала царством, включила в себя осколки Золотой Орды – Казанское и Астраханское ханства, начала освоение Сибири. Очень многие вещи менялись, перекраивались границы, и здесь конфликт интересов был неизбежен.

Антонио Поссевино, автор сочинения «Московия»

Водораздел в отношениях

– Продолжались ли после этого попытки Запада заключить союз с Россией?

– Да, конечно. В конце XVI века, когда Россия фактически проигрывала Ливонскую войну, появился папский легат Антонио Поссевино, у которого, судя по его туманным речам, создалось впечатление, что Москва готова возобновить разговор об унии и в целом о военно-политическом союзе, но этому мешает польский король Стефан Баторий. Русские дипломаты сказали Поссевино примерно следующее: «Мы же воюем? Вот давайте нам помогите, с польским королем замирите, а тогда мы уже поговорим и об унии, и обо всем прочем». Вообще это была одна из самых блистательных операций русской посольской службы: Россия проиграла Ливонскую войну в военном отношении, но блестяще сработала в дипломатическом – ее переговорщики спасли ситуацию.

Поссевино активно помогал русским дипломатам на переговорах с Речью Посполитой: он не то чтобы выступал за Россию, но просто в Ватикане считали, что поляки и русские занимаются ерундой. Чего они друг с другом воюют? С турками воевать надо! В итоге условия Ям-Запольского перемирия 1582 года оказались более чем приемлемыми для Москвы, поскольку все русские земли, которые в ходе войны захватили польско-литовские войска, были возвращены назад. Поляки оставили Псковщину, которую заняли почти полностью. Россия потеряла только Ливонию, которая и до войны не была русской территорией. После этого Поссевино поехал к Ивану Грозному и сказал: «Ну, давай говорить о римском папе и унии». На что царь ответил: «Твой папа – волк», и вот тут Поссевино понял, что переговоров не будет, и весь остаток жизни посвятил написанию трактатов о том, какая Россия ужасная страна и как ее завоевать.

Портрет Ивана Грозного. Первая половина XVII века

– То есть эпоха Ивана Грозного – это помимо того, что мы привыкли о ней думать, еще и определенный водораздел в отношении Запада к России?

– Это безусловный водораздел, причем по нескольким позициям. Во-первых, речь идет о первом крупном столкновении России с силами, которые можно назвать европейской коалицией. До этого воевали с Великим княжеством Литовским, были локальные войны с Ливонским орденом, конфликты со Швецией, но чтобы столкнуться с Европой как с некой консолидированной силой – такого раньше не происходило. Это был первый случай. Причем это оказалось прямое противостояние не только с конкретными странами, когда противниками России стали Польша, Литва (в 1569-м произошло их объединение в Речь Посполитую), Швеция, – было еще и огромное количество наемников, которые воевали в армиях всех этих стран. В том числе у Стефана Батория, на стороне которого помимо поляков и литовцев сражались венгры, немцы, французы, шотландцы, англичане. То есть это был действительно конгломерат европейских вооруженных сил. Кстати, поэтому Россия и уступала в военном отношении, ведь она столкнулась с европейской военной машиной, с наемными профессиональными армиями – а это то, чего у нее в XVI веке не было.

Во-вторых, Ливонская война – это, если можно так сказать, первая пропагандистская война, и здесь Россия тоже проиграла. Произошло это по одной простой причине: у ее противников уже появилось книгопечатание, а русское печатание книг только начиналось. Тогда в Европе был организован массовый вброс антироссийской литературы. Распространялись так называемые «летучие листки» – небольшие брошюры в четыре-восемь страничек, с картинкой и кратким текстом. Как правило, они рассказывали о том, как московиты кроваво воюют в Ливонии и какие они сами ужасные люди. Интересно, что в основе таких сочинений лежали антитурецкие листки: русские даже изображались в тюрбанах с ятаганами, которыми, подобно османам, рубили младенцев. Есть такая «замечательная» книжка Георга фон Гоффа об «ужасной, устрашающей и неслыханной тирании Ивана Васильевича», это 1582 год. Там картинка на обложке: Иван Грозный с пикой, на пику насажена голова, вдалеке – виселица, тут же рядом – сцена продажи европейцев в рабство и прочее. И эта гравюра полностью соответствует той, что была в трактате Леонарда Фронспергера, посвященном преступлениям турок. Просто вместо султана изображен Грозный, а все остальное – фактически точная копия. То есть на восприятие России переносился антитурецкий дискурс, к тому времени широко распространенный на Западе. И такая литература в немалом объеме выходила в Европе.

Опричники. Худ. Н.В. Неврев. Около 1900 года

Два типа восприятия

– Тогда же появился и большой комплекс сочинений о самом Иване IV?

– Это стало неотъемлемой частью европейской пропаганды тех лет. Можно говорить о такой «иваниане» как о целом комплексе сочинений XVI века, венцом которого стала первая напечатанная в Европе биография русского правителя, царя Ивана IV, написанная немецким пастором Паулем Одерборном в 1585 году. При этом Одерборн больше именно сочинял, нежели описывал реальные сюжеты из жизни государя. Он брал античные трактаты о тиранах и прямо абзацами заимствовал оттуда текст: например, вместо имени тирана Дионисия Сиракузского подставлялось имя Ивана Грозного, а остальное ничего не менялось. В итоге русский царь произносил совсем не свои речи перед легионами, однако это никого не смущало, потому что вписывалось в картину представлений Запада о том, каким должен быть тиран, восходящую еще к античной литературе.

Понятно, что Иван Васильевич не отличался особым гуманизмом по отношению к своим подданным. Время было суровое, и жестокости, безусловно, имели место. Однако несомненно и то, что изображение Грозного в европейской «иваниане» изначально строилось в рамках определенной заданности: Иван – это враг, тиран, московит, противник, которого нужно показать как можно более ужасным.

Иван Грозный в Ливонии (Взятие Иваном Грозным ливонской крепости Кокенгаузен). Худ. П.П. Соколов-Скаля. 1937–1943 годы

– В какой мере образ ужасного правителя переносился на образ страны и ее населения как такового? Это были связанные вещи или они разделялись?

– Это были, разумеется, связанные вещи, поскольку считалось, что государство персонифицируется в правителе, правитель представляет свое государство, и быть не могло такого, будто московиты хорошие и только один царь у них плохой. Скорее наоборот: их еще больше дискредитировало то, что у них такой ужасный царь, что они ему подчиняются, а значит, сами – рабы. Впрочем, образ народа как такового Европу не очень-то интересовал. Ее интересовали конкретные персоны, сюжеты, связанные с отдельными личностями, с тем же Андреем Курбским или какими-то другими перебежчиками или противниками царя. По принципу «кто обличает тирана, тот наш человек».

– А что касается страны в целом?

– Если говорить в целом, то тогдашние описания страны делятся на два типа. Первый, скорее всего, можно назвать колониальным. Это особенно проявляется в сочинениях англичан: «там много мехов, там много богатств, там можно торговать этим, выгодно сделать то-то» – иными словами, страна описывается как потенциальное поле, пространство для приложения экономических усилий. Это своего рода практические руководства, что характерно именно для англичан, которые активнее других развивали в России торгово-экономическую деятельность. В конце концов, их Московская компания, основанная в 1551 году, – это первое крупное европейское торговое предприятие, которое стало работать здесь.

Второй тип – морализаторский, если угодно. В таких сочинениях речь идет о том, что в России живут пьяницы, грубияны, люди, выстраивающие отношения по принципу «бьет – значит любит». У Герберштейна много таких зарисовок. Но это скорее некая рефлексия по поводу европейской морали: мол, наша мораль правильная, а у них «неправильная». Насколько это соответствует реальности? Здесь хочется вспомнить прекрасную книгу американского историка Ларри Вульфа «Изобретая Восточную Европу», где он описывает очень похожие вещи применительно к оценкам России со стороны европейских государств, но в более поздний период – в эпоху Просвещения. Во введении к этой книге есть фраза, которая мне очень нравится: «Если бы России не было, ее следовало бы выдумать». Потому что образы России всегда занимали определенное место в европейской картине мира. Обычно они формировали представление о том, как нельзя, как не должно быть. Это как бы метод от противного. На европейской шкале ценностей нужны были минусовые отметки, и европейцы их создали. В этом смысле мне кажется, что образ России в Европе (а теперь и шире – во всем евроатлантическом мире) от самой России не очень-то и зависит. Ей отведена определенная роль, и эта роль меняется лишь в одном случае – когда появляется общий страшный враг, как это было в годы Второй мировой войны. Когда он появился, градус враждебности по отношению к России резко снизился, она вдруг сделалась не такой уж плохой, какой была раньше. И так продолжалось все время, пока западные страны оставались ее союзниками. Но как только враг был разбит, все возвратилось на круги своя: Фултонская речь Уинстона Черчилля и далее по списку.

Россию на Западе часто представляли в образе медведя. Карикатура журнала Puck. 1901 год

Фобии и стереотипы

– Можно ли говорить о формирующейся в Европе уже в XVI веке русофобии?

– В известном смысле да, но только имея в виду, что русофобия – все-таки отношение по этническому принципу, а применительно к XVI веку еще сложно судить о восприятии русских как нации. Тогда восприятие все же больше определялось страной, подданством, религией. Вот вы задавали вопрос про Ивана Грозного: отождествляли ли с ним каждого его подданного? Да, отождествляли: главное – то, что ты подданный тирана, это и есть твоя идентичность. Можно ли это назвать русофобией как таковой? Вряд ли. Не думаю, что это отождествление носило этнически окрашенный характер, то есть переносилось на любого русского, который появлялся в Европе. Скорее маркером «инаковости» русских здесь выступала религия, что обуславливалось неприятием православия, «русской веры».

– А когда появился этнический окрас, на ваш взгляд?

– Когда в европейской мысли сформировались концепции наций в современном их понимании – в результате эпохи Просвещения, в XVIII–XIX веках. Тут как раз на первый план вышла этничность, этническая принадлежность, тут уже можно говорить о русофобии в прямом смысле слова.

Но то, что уже в XVI веке складывались антирусские стереотипы, безусловно. И в этом комплексе стереотипных взглядов негативной направленности России была уготована роль анти-Европы. Одни и те же стереотипы потом многократно повторялись и повторяются. В уже упоминавшейся книге Вульфа говорится об этих же стереотипах, но применительно к эпохе Просвещения. Причем вплоть до использования одинаковых образов. Возьмем, скажем, сравнение русских и России с необъезженным конем, который подчиняется человеку, ведущему его под уздцы, а вот если бы конь осознал свою силу, с ним бы никто не справился. Вульф пишет, что этот образ возник в эпоху Просвещения. Но нет, у англичанина Ричарда Ченслора, жившего в XVI веке, о России говорится в тех же самых выражениях. Мысль очевидна: если избавиться от того, кто управляет этим конем, можно изменить поведение и самого коня, то есть России. Сегодня на Западе говорят то же самое.

– Иными словами, существуют стереотипы в восприятии России на Западе, которые ведут свое начало с раннего Нового времени, c XVI–XVII веков?

– Конечно. И это прежде всего образ, согласно которому Россия – непременно тирания. Что бы здесь ни происходило, все другие варианты даже не рассматриваются. Кроме того, это стереотип о перманентной недоразвитости нашей страны, и отсюда вытекает представление, что она неизменно должна занимать некое подчиненное положение. Плюс стереотип о том, что русские всегда заблуждаются: он связан с тем, что они издавна считались схизматиками, «неправильными» христианами (известны даже диссертации на тему «Христиане ли русские?», которые успешно защищались в европейских университетах). Отсюда же, кстати, вытекало, что русские – это люди, которые заблуждаются не в силу какой-то конкретной ошибки, а принципиально, у них и не может быть правильного мнения.

В принципе большинство этих стереотипов никуда не делись и сейчас. Но повторюсь: их преодоление не зависит напрямую от того, как действует сама Россия, какой политический и экономический строй в ней существует, кто ею правит. В ментальной карте европейцев ей давно отведена определенная негативная роль. И эта роль может поменяться в их восприятии только при возникновении каких-то принципиально новых раскладов в мире.

Фултонская речь Уинстона Черчилля. Карикатура. Худ. Б.Е. Ефимов. 1947 год

То, что раньше было белым, становилось черным. Например, если до этого восклицали: «Как хорошо, что у русских такая твердая власть и что они ей подчиняются!» – то теперь стали писать: «Как это плохо, ведь они самые настоящие рабы!»

России предлагали «вступить в Европу», но жертвовать даже частью суверенитета в обмен на те или иные блага начиная с XV века стало абсолютно неприемлемой формулой для русского политического сознания

Изображение Грозного в европейской «иваниане» строилось в рамках определенной заданности: Иван – это враг, тиран, московит, противник, которого нужно показать как можно более ужасным

Что почитать?

Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения. М., 2003

Филюшкин А.И. Изобретая первую войну России и Европы. Балтийские войны второй половины XVI в. глазами современников и потомков. СПб., 2013

Филюшкин А.И. Первое противостояние России и Европы. Ливонская война Ивана Грозного. М., 2018

Фото: ФОТО ИЗДАТЕЛЬСТВА «МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ, LEGION-MEDIA, ХУДОЖНИК ЮРИЙ РЕУКА, ©ГОСУДАРСТВЕННЫЙ РУССКИЙ МУЗЕЙ, ©Б. ЕФИМОВ/РЕПРОДУКЦИЯ РИА НОВОСТИ