Убивал ли Иван Грозный своего сына?

Смерть царевича Ивана Ивановича в 1581 году стала одним из факторов надвигавшегося на Россию династического кризиса. Без этого события вряд ли произошло бы пресечение царской династии, а значит, не было бы и Смуты начала XVII века. В чем же причина внезапной смерти наследника?

Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года. Худ. И.Е. Репин. 1885 (Фото: Павел Балабанов/РИА Новости)

Знаменитую картину Ильи Репина «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года» в просторечии часто именуют иначе: «Иван Грозный убивает своего сына». Что и говорить, работа Репина лучше многих исторических сочинений определила в общественном сознании взгляд на судьбу царевича Ивана Ивановича. Однако имело ли место в действительности убийство царского сына?

В последние годы все громче раздаются голоса в пользу невиновности Грозного. А картину Репина все чаще упрекают не только в том, что она отвратительна (за это ее ругали еще в конце XIX века), но и в том, что она лжива с исторической точки зрения.

Но так ли это? Попробуем разобраться.

Русские источники о смерти царевича

Известно шесть источников русского происхождения, указывающих на убийство Иваном Грозным сына Ивана.

В «Хронографе» 1617 года рассказ о кончине Ивана Ивановича выглядит следующим образом: «…сына своего болшаго царевича Ивана, мудрым смыслом и благодатию сияюща, аки недозрелый грозд дебелым воздухом отрясе и от ветви жития отторгну, о нем же неции глаголаху, яко от отца своего ярости прияти ему болезнь, а от болезни же и смерть в лето 7089 ноября в 19 день».

Практически точь-в-точь повторяет описание «Хронографа» Исидор Сназин в Мазуринском летописце конца XVII века, дополняя его только после «от ветви жития отторгну» словами «осном своим», то есть посохом.

Дьяк Иван Семенович Тимофеев писал «Временник» в Новгороде. Однако его основная служба протекала в Москве. Там он также продолжил составление «Временника» после возвращения из Новгорода в 1617 году. Это очень информированный автор, занимавший высокое положение в приказной иерархии.

Царевичу Ивану, которому посвящена отдельная глава сочинения, Тимофеев дал лестную оценку: «…если бы не ранняя его смерть, думаю, что он мог бы при его молодой отваге остановить приближение к своей земле варваров и притупить остроту их вторжения: основанием для этого [была] его явная мудрость и мужественная крепость». О гибели же его писал: «Думаю, что он близок был и к страданию, так как некоторые говорят, что жизнь его угасла от удара руки отца за то, что он хотел удержать отца от некоторого неблаговидного поступка».

Страницы «Хронографа» – одного из памятников древнерусской письменности

С сообщенным Тимофеевым перекликаются слова Псковской 3-й летописи: «Глаголют нецыи, яко сына своего царевича Ивана того ради остнем поколол, что ему учал говорити о выручении града Пскова». Любопытно, что и в сочинении дьяка, и в Псковской 3-й летописи царевич предстает как патриот, желающий сразиться с поляками, но этот его порыв пресекает смерть.

Латухинская Степенная книга 1676 года, составитель которой опирался на источники начала XVII века, снова повторяет: «…сына своего большаго Иоанна… яко несозрелый гроздъ дебелымъ воздухомъ отреби и от ветви жития сего отторгну».

Еще один источник весьма своеобразен. Речь идет о записи во вкладной книге Троице-Сергиева монастыря: «Лета 7091 [1583] месяца генваря в 6 день былъ царь и государь у Живоначальныя Троицы, у великихъ чудотворцевъ Сергия и Никона въ обители. <…> И призвалъ къ себе келаря старца Евстафия да старца Варсонофия Якимова, да тутъ же духовникъ его стоялъ близко архимандритъ Феодосий: только троихъ. И учалъ государь царь рыдати и плакати и молити о томъ келарю старцу Евстафию и старцу Варсонофию Якимову втайне, а архимандрита Ионы тута не призвалъ, чтобъ его сыну государю царевичу Ивану учинили въ особь поминание по неделямъ отъ субботы до субботы въ Никоне Чудотворце, да въ средней церкви панихиды пети ежеденъ надъ кутиею и на обедняхъ поминати въ веки, докуды обитель сия святая стоитъ и до скончания векъ. А казначею давати деньги изъ казны въ те церкви, въ Никонъ Чудотворцъ да въ среднюю церковь. И о томъ поминанье, о царевиче Иване, плакалъ и рыдалъ и умолялъ царь и государь, шесть поклоновъ въ землю положилъ со слезами и рыданиемъ».

Нельзя не согласиться с академиком Николаем Петровичем Лихачевым (1862–1936), что «в этой драматической записи только чувствуется, что кончина царевича сопровождалась какими-то необычайными и страшными обстоятельствами». Однако скрытая исповедь царя, его слезы и рыдания, земные поклоны – все это говорит о глубоком покаянии, а не просто о скорби по сыну-наследнику.

Итак, согласно русским источникам первой половины XVII века, царевич, скорее всего, был убит отцом. Косвенно подтверждает это и показание вкладной книги Троице-Сергиева монастыря. Сообщения Мазуринского летописца и Латухинской Степенной книги восходят к «Хронографу» 1617 года, но другие источники не связаны друг с другом. Нейтральные свидетельства Московского, Безднинского и Пискаревского летописцев о том, что царевич «преставися», оказываются в меньшинстве. Да и они не противоречат версии о смертельном ранении Ивана Ивановича в ссоре с отцом.

«Эта картина просто отвратительна»

Обер-прокурор Святейшего синода К.П. Победоносцев

Утром 16 января 1913 года один из посетителей Третьяковской галереи вдруг бросился к картине Ильи Репина «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года» и изрезал ее ножом. Три разреза с рваными краями пересекли искаженное ужасом лицо царя и страдающий окровавленный лик царевича с катящейся слезой. Человек с ножом восклицал: «Довольно крови! Довольно крови!» Буйным посетителем оказался москвич Абрам Балашов – 29-летний сын фабриканта, старообрядец и вроде бы даже иконописец. Он был освидетельствован врачами и признан сумасшедшим («глубоким дегенератом с ярко выраженным слабоумием»).

Балашова поместили в психиатрическую больницу, откуда его через год забрал отец. Картину Репина отреставрировали художник Игорь Грабарь и реставратор Дмитрий Богословский. Между тем происшествие в Третьяковке получило широкую известность. Раздавались голоса в защиту Абрама Балашова. Поэт Максимилиан Волошин писал: «Не Репин – жертва Балашова, а Балашов – жертва репинской картины! За 30 лет картина Репина принесла много вреда. <…> Ей не место в национальной картинной галерее! Третьяковская галерея поступила бы благоразумно, если бы пожертвовала ее в большой паноптикум!..

В отдельную комнату с надписью: "Вход только для взрослых!.."». И такой взгляд на полотно «Иван Грозный и сын его Иван» был далеко не единственным. Эта репинская работа устрашала зрителей с самого своего появления на публике весной 1885 года. Обер-прокурор Святейшего синода Константин Победоносцев писал Александру III: «Сегодня я видел эту картину и не мог смотреть на нее без отвращения. <…> Удивительное ныне художество без малейших идеалов, только с чувством голого реализма и с тенденцией критики и обличения идеалов. Прежние картины того же Репина отличались этой наклонностью и были противны. А эта картина просто отвратительна». В результате «отвратительная» картина была снята с выставки, ее владельцу Павлу Третьякову запретили показывать столь реалистичное полотно публике. Оно стало тогда первым произведением живописи, подвергшимся цензуре, хотя уже 11 июля 1885 года этот запрет был снят. Тем не менее споры об «Иване Грозном» Репина не прекращаются и до сего дня.

Сочинения иностранцев как исторический источник

Рассмотрим теперь свидетельства иностранцев и свойства этого вида источников вообще. Сказания иностранцев о России (как с легкой руки Василия Ключевского принято называть такие сочинения) являются ценным историческим источником, широко и успешно используемым при изучении Русского Средневековья.

В последнее время агрессивными дилетантами предпринимаются попытки объявить все эти сказания недостоверными на том основании, что иностранцы были враждебны России и сообщали искаженную информацию. Авторы таких сентенций в силу безграмотности не подозревают, что среди иностранцев были те, кто писал о России и русских с симпатией (вспомним П. Йовия, И. Фабри, А. Кампензе, М. Литвина), но главное не в этом. Любой источник, даже заведомо недостоверный или очевидно субъективный, все равно содержит важную информацию для исследования.

Возьмем, к примеру, записки знаменитого немца-опричника Генриха Штадена. В начале его повествования речь идет о проекте завоевания России, предложенном им императору Священной Римской империи. Критики Штадена делают из этого вывод, что немец-авантюрист – враг России и что в его задачу входило дезинформировать адресата послания, расписав ему слабость царской власти. Действительно, определенные шапкозакидательские настроения в сочинении Штадена присутствуют: уж слишком легко, согласно его проекту, можно было расправиться с русской армией. Однако в том же плане завоевания содержится очень точное описание севера Руси, где Штаден жил и вел торгово-промышленную деятельность.

Еще больше интересных подробностей в его автобиографии и рассказе о Москве. Здесь мы встречаем уникальные сведения об опричнине, структуре приказного аппарата, быте и нравах русских людей, топографии Москвы того времени. Конечно, не все из сообщаемого им правдиво, но большинству упоминаемых фактов находится подтверждение в отечественных источниках. Группа ученых под руководством Анны Хорошкевич подготовила целый том комментариев: они каждое слово Штадена подвергали критическому анализу и в соответствии с данными других источников нашли подтверждение или опровержение его информации. Секрет Штадена прост: он несколько лет прожил в России и был очень хорошо информирован, хотя его знание не книжное, а сугубо практическое, житейское.

Таким образом, исключать сказания иностранцев о России из числа ценных исторических источников неправильно и безграмотно. А вот рассматривать сообщаемые ими сведения с критической точки зрения необходимо.

«Ученый поп» и его сочинение

Автор самой широко распространенной (бытовой) версии трагической ссоры отца с сыном – Антонио Поссевино. Это был выдающийся деятель Римско-католической церкви – папский легат, секретарь генерала ордена Общества Иисуса (ордена иезуитов), активный борец с Реформацией. Его визит в Россию состоялся по инициативе Ивана Грозного: российская дипломатия в поисках посредника на переговорах с королем Речи Посполитой обратилась к римскому престолу. В русских документах Поссевино именуется «ученым попом», «доктором» и «язовитом».

АВТОР САМОЙ ШИРОКО РАСПРОСТРАНЕННОЙ (БЫТОВОЙ) ВЕРСИИ ГИБЕЛИ ЦАРЕВИЧА – ПАПСКИЙ ЛЕГАТ, СЕКРЕТАРЬ ГЕНЕРАЛА ОРДЕНА ИЕЗУИТОВ АНТОНИО ПОССЕВИНО

Антонио Поссевино (1534–1611) как посредник участвовал в переговорах между польским королем Стефаном Баторием и Иваном Грозным

Поссевино прибыл в Россию в августе 1581 года, был принят в Старице царем Иваном, а затем отправился под Псков, где находился польский король Стефан Баторий, осаждавший город. В декабре-январе легат участвовал в русско-польских переговорах в деревне Киверова горка, неподалеку от Яма Запольского. 5 января 1582 года там был заключен мирный договор.

В феврале Поссевино приехал в Москву, где его принял царь. Известно, что «государь, царь и великий князь в ту пору сидел в брусяной избе в обычном платье, а бояре и дворяне в избе и в сенях и по крыльцу были в смирном платье, в багровых и в черных шубах для того, что в ту пору государя царевича князя Ивана в животе не стало». По просьбе папского легата состоялось два диспута о вере (21 февраля и 4 марта), в ходе которых стороны так и не пришли к какому-либо соглашению.

Трактат «Московия» Поссевино писал в 1581–1583 годах, а впервые опубликовал его в 1586-м. Главной темой его сочинения являлись вопросы веры, однако он рассказывает также о Российском государстве и о своей миссии. Сведения Поссевино, вращавшегося в высших сферах, довольно точны. Так, он перечисляет почти без ошибок ближний круг советников Ивана Грозного, приводит данные о российских крепостях, характеризует власть великого князя. Конечно, у Поссевино немало ошибок, но откровенной дезинформации его труд не содержит, тем более что в задачу автора входил сбор сведений для дальнейшей прозелитической деятельности католиков в России.

Сыновья Ивана Грозного

У Ивана Грозного было пятеро сыновей. Матерью первых трех – Дмитрия, Ивана и Федора – стала царица Анастасия Романовна. Старший, Дмитрий (1552–1553), погиб, не достигнув годовалого возраста, в результате несчастного случая. Маленького царевича решено было взять с собой, когда царь совершал паломничество в Кирилло-Белозерский монастырь. Однажды сходни корабля перевернулись, и Дмитрий, которого нянька выронила в воду, захлебнулся. Следующий сын, Иван (1554–1581), умер, согласно наиболее распространенной версии, после удара, нанесенного ему отцом в припадке гнева.

Федор (1557–1598) после кончины отца стал последним царем из династии Рюриковичей: у него детей мужского пола не было. Четвертый сын Грозного, Василий (1563, от брака с Марией Темрюковной), не прожил и двух месяцев. Наконец, последний сын царя, которого также назвали Дмитрием (1582–1591), появился на свет за два года до смерти самого Ивана IV. Царевич погиб в восьмилетнем возрасте при не выясненных до конца обстоятельствах: официальная версия гласит, что он умер при приступе эпилепсии, напоровшись на нож, неофициальная – что он был убит людьми, подосланными Борисом Годуновым. Трагедия произошла в Угличе, где царевич жил с матерью Марией Нагой.

Царевич Дмитрий Иванович (1582–1591)

«Правда» патера Дреноцкого

Обстоятельствам смерти царевича Поссевино уделил особое внимание, поскольку это событие, по его словам, «оказало большое влияние на смягчение нрава князя». «Так что во время наших бесед он многое выслушивал снисходительнее, чем, может быть, сделал бы раньше», – отмечал миссионер. В ходе диспутов царь позволил себе всего пару вспышек гнева, а иногда говорил с иезуитом вполне дружелюбно.

Сведения о смерти Ивана Ивановича Поссевино получил от патера Стефана Дреноцкого, который оставался при дворе великого князя во время отъезда легата на переговоры с поляками.

Уроженец Загреба, Дреноцкий понимал русский язык. Поссевино пишет, что тот «разузнавал правду» и достоверно выяснил следующее: «Все знатные и богатые женщины по здешнему обычаю должны быть одеты в три платья, плотные или легкие в зависимости от времени года. Если же надевают одно, о них идет дурная слава. Третья жена сына Ивана как-то лежала на скамье, одетая в нижнее платье, так как была беременна и не думала, что к ней кто-нибудь войдет. Неожиданно ее посетил великий князь Московский. Она тотчас поднялась ему навстречу, но его уже невозможно было успокоить. Князь ударил ее по лицу, а затем так избил своим посохом, бывшим при нем, что на следующую ночь она выкинула мальчика. В это время к отцу вбежал сын Иван и стал просить не избивать его супруги, но этим только обратил на себя гнев и удары отца. Он был очень тяжело ранен в голову, почти в висок, этим же самым посохом. Перед этим в гневе на отца сын горячо укорял его в следующих словах: "Ты мою первую жену без всякой причины заточил в монастырь, то же самое сделал со второй женой и вот теперь избиваешь третью, чтобы погубить сына, которого она носит во чреве".

Ранив сына, отец тотчас предался глубокой скорби и немедленно вызвал из Москвы [все эти события происходили в Александровой слободе. – С. Ш.] лекарей и Андрея Щелкалова с Никитой Романовичем, чтобы все иметь под рукой. На пятый день сын умер и был перенесен в Москву при всеобщей скорби».

Версию Поссевино безоговорочно принял Николай Карамзин, а затем и многие другие историки. Она подкупает своей бесхитростностью (такую драму сложно выдумать) и жизненной правдой: расправа с беззащитной женщиной, ярость, обращенная против сына (тот мог стоять на коленях и потому получил удар в голову). Царь избивал, но не думал убивать, а получилось, что в гневе погубил будущее династии.

Рубахи, посохи, скандалы

Между тем эта версия вызывает резкое неприятие у защитников Ивана Грозного. Еще бы! Царь предстает в совершенно отвратительном виде. Насколько же состоятелен скептический взгляд на сообщение иезуита?

Аргументы о его плохой информированности не выдерживают критики. Через доверенных лиц папский легат был хорошо осведомлен о судьбе Ивана Ивановича, которого лично знал и смерть которого оказала влияние на ход его миссии. Не противоречат историческим реалиям того времени и описанные им детали гибели царевича.

Так, подтверждается сообщение Поссевино о «трех платьях». Известный знаток старомосковского быта Иван Егорович Забелин (1820–1908) писал: «По порядку первою одеждою была сорочка и в качестве белья, как рубашка, и потом в качестве теперешнего платья. <…> Сорочка верхняя, как мы заметили, соответствовала в употреблении теперешнему платью. Это была исключительно комнатная повседневная одежда, носимая с поясом, следовательно обозначавшая стан и грудь, что и ставило ее в разряд одежд стыдливых». Верхней одеждой была телогрея – распашное платье. Получается, что в этом отношении патер Дреноцкий или его информаторы совершенно правы – именно так одевались женщины на Руси, хотя вряд ли кто-то из посольской свиты Поссевино их раздевал.

Иван Грозный показывает сокровища английскому послу Горсею. Худ. А.Д. Литовченко. 1875

Можно доверять и сведениям о посохе как орудии невольного убийства. Т-образный посох среди реликвий московских государей числился с конца XV века. Помимо того посоха, который видел и описал сам Поссевино («был у него и серебряный посох, похожий на епископский жезл, отделанный золотом и драгоценными камнями»), имелся у Ивана Грозного посох из рога единорога, о котором в своих сочинениях рассказал английский посланник Джером Горсей. Он сообщал, что царь приобрел его за огромную сумму в 1581 году. А француз Жак Маржерет, служивший при русском дворе в Смутное время, утверждал, что в казне было два посоха из рога единорога, которые затем попали к полякам и были ими вывезены. Не связана ли была замена одного посоха другим с тем, что первый оказался орудием сыноубийства?

По мнению Анны Хорошкевич, посох являлся «повседневным символом власти». А это значит, что Грозный мог постоянно носить его с собой и использовать как оружие во время приступов гнева. И такие свидетельства имеются. Бежавший в Литву князь Андрей Курбский писал, что во время пыток князя Михаила Воротынского, которого жарили на углях, явился царь и «подгребающе углие горящие жезлом своим проклятым». Вслед за этим замучили князя Никиту Романовича Одоевского: «Ово срачицу его пронзинувши в перси его тамо и овамо торгати; той же в таковых абие мучениях скончался». Если трактовать это так, что царь, пронзив сорочку, тыкал Одоевского в грудь, то делал он это острым концом посоха.

Нельзя согласиться с мнением публициста Вячеслава Манягина, который полагает, что встреча царя и его легко одетой невестки – вымысел Поссевино, поскольку «на женскую половину терема не мог проникнуть никакой мужчина, хотя бы он был самым близким родственником». О том, какими были палаты в Александровой слободе, мы не знаем, зато в писцовой книге Коломны 1577–1578 годов содержится описание царского дворца. Это была сложная система разных по своему назначению помещений, соединенных сенями и переходами. Государевых комнат насчитывалось три: передняя, средняя и задняя. Из задней комнаты «сенцы» выводили в переход, который вел к «столчаковой избе» (туалету), а оттуда переходами можно было добраться и до хором царицы. Так же мог выглядеть и дворец в Александровой слободе, только вместо хором царицы стояли хоромы царевича.

Иван Грозный у тела убитого им сына. Худ. В.Г. Шварц. 1864

Дворцовые переходы между покоями, нижняя рубашка, посох-оружие – все эти детали, упомянутые в сочинении папского легата, находят подтверждение. Также достоверно его сообщение о разводах царевича Ивана, совершенных по воле Грозного. Наконец, в различных источниках говорится о враждебном и ревнивом отношении царя к старшему сыну. Например, Московский летописец свидетельствует, что Иван IV «мнети почал на сына своего царевича Ивана Ивановича о желании царства и восхоте поставить ему препону, нарек на великое княжение царя Семиона Бекбулатовича». Кроме того, Давид Бельский – бежавший незадолго до смерти царевича в Речь Посполитую родственник царского любимца Богдана Бельского – сообщал, что царь постоянно ссорился с сыном и бил его палкой. Вот такая ссора и окончилась трагедией. К слову, вражда царя с сыном отразилась и в народных песнях, где сюжет «гнев Ивана Грозного на сына» встречается в разных вариациях.

На основании вышеизложенного вырисовывается однозначная картина: Поссевино, а вслед за ним и Карамзину, можно доверять – царевич действительно погиб от руки отца. Попытки оправдать Грозного наталкиваются на многочисленные свидетельства независимых друг от друга источников о совершенном им преступлении.

Скелеты заговорили?

Между тем в последнее время в арсенале защитников царя появилось еще одно оружие – результаты медико-антропологического исследования останков Ивана Грозного, его сыновей и князя Михаила Скопина-Шуйского, героя Смутного времени. Эти материалы далеко не новы (исследование проводилось в 1963 году), но теперь с ними связывают данные изучения останков великих княгинь и цариц XIV–XVII веков из некрополя Вознесенского монастыря в Московском Кремле, что влечет за собой попытки пересмотра итогов прежней экспертизы.

Весной 1963 года в связи с ремонтными работами в Архангельском соборе Кремля было принято решение вскрыть гробницы Ивана Грозного, его сыновей и Михаила Скопина-Шуйского. Антропологическим исследованием руководил знаменитый археолог и скульптор доктор исторических наук Михаил Герасимов, и в его лаборатории были созданы впечатляющие реконструкции внешности Ивана IV и его сына Федора. К сожалению, черепа царевича Ивана и Скопина-Шуйского оказались практически полностью утрачены и восстановить внешний облик этих исторических деятелей не удалось.

Одновременно с Герасимовым и другими антропологами работали судебные медики. «Учитывая исторические факты и отдельные литературные данные, при исследовании останков Ивана Грозного, его сыновей Ивана и Федора, а также Скопина-Шуйского» экспертам поручили выяснить ряд вопросов. Во-первых, «имеются ли на останках трупов следы каких-либо механических повреждений, а в случае установления их следовало определить характер повреждений и то, каким орудием они нанесены». Иными словами, «при исследовании останков Ивана Ивановича комиссии предстояло подтвердить или отвергнуть достоверность сюжета знаменитой картины художника И.Е. Репина, на которой изображено убийство Иваном Грозным своего сына ударом металлического посоха в область головы». Во-вторых, «вне зависимости от отсутствия или обнаружения механических повреждений не меньший интерес имело выяснение вопроса о возможности отравлений».

ПОССЕВИНО, А ВСЛЕД ЗА НИМ КАРАМЗИНУ И РЕПИНУ, МОЖНО ДОВЕРЯТЬ: ЦАРЕВИЧ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПОГИБ ОТ РУКИ ОТЦА

На костях Ивана IV и его сына Федора никаких механических повреждений обнаружено не было. А относительно царевича Ивана точного ответа эксперты получить не смогли: его череп был разрушен полностью.

Результаты химического исследования также не вызвали особых вопросов у судебных медиков. В заключении они написали: «Найденное в останках, извлеченных из всех четырех саркофагов, количество мышьяка не дает оснований говорить о каких-либо отравлениях соединениями мышьяка. Повышенное количество ртути, обнаруженное в останках Ивана Грозного и Ивана Ивановича, может быть обусловлено применением ртутьсодержащих препаратов с лечебной целью. Следует при этом отметить, что соединения ртути издавна применялись для лечения различных заболеваний. В то же время обнаруженное количество ртути не позволяет полностью исключить возможность острого или хронического отравления ее препаратами».

После этого вопрос о возможном отравлении царя Ивана и его сыновей забыли на целых 40 лет. К этим материалам пришлось обратиться вновь с началом широкомасштабной программы по изучению останков из некрополя Вознесенского монастыря. Выяснилось, что несколько великих княгинь и цариц погибли от яда, причем результаты экспертизы в таких случаях оказались близки к данным, полученным в 1963 году в отношении Грозного и его сыновей. Согласно результатам исследований останков Елены Глинской (матери Ивана Грозного) и Анастасии Романовны (его первой жены), количество мышьяка превысило нормы его естественного содержания в организме в 10 раз – 0,8 мг (на 100 г массы). Обнаруженное количество ртути в волосах царицы Анастасии составило 4,8 мг при норме 0,04 мг.

Однако многие выводы оказываются весьма противоречивыми при рассмотрении вопросов о возможных отравлениях в совокупности и сопоставлении результатов химического анализа с информацией письменных источников.

Так, в останках великих княгинь Евдокии Дмитриевны (жены Дмитрия Донского) и Софьи Фоминичны (Палеолог, жены Ивана III) было обнаружено одинаковое количество мышьяка – 0,1–0,3 мг, что превышает показатели содержания мышьяка в останках Дмитрия Шемяки – 0,013–0,21 мг. При этом, согласно сведениям источников, княгини умерли своей смертью, а Шемяка был отравлен. Исследования останков отравленного (о чем уверенно говорят исторические повести эпохи Смуты) Скопина-Шуйского показали незначительное превышение нормы по мышьяку и гораздо меньшее содержание ртути по сравнению с данными экспертизы по царице Марии Нагой, которая умерла во время осады Московского Кремля войсками Второго ополчения, скорее всего, от истощения (вдову Грозного к этому времени забыли, травить ее не имело никакого политического смысла).

Сомнительно выглядит любимая версия «грознофилов», согласно которой вся семья царя Ивана была просто напичкана ядами. Возьмем, к примеру, данные экспертизы по малолетней царской дочери Марии (1551–1552), прожившей всего полтора года: превышение нормы по мышьяку в 47 раз и по ртути в 5 раз! Получается, что у несчастной царевны отравляющих веществ в организме гораздо больше, чем у всех прочих лиц из правящей династии. А уж как можно отравить такими огромными дозами яда ребенка, который в основном питается грудным молоком, это и вовсе загадка! Как, впрочем, и другое: кому помешала маленькая дочь царя?

Таким образом, совершенно очевидно, что вопрос о присутствии отравляющих веществ в останках московских Рюриковичей XIV–XVI веков требует специального изучения. Пока же есть основания утверждать, что наличие ядов, превышающее фоновые показатели, далеко не всегда является признаком отравления.

Трагедия в Александровой слободе

Роковая ссора отца с сыном произошла вечером 9 ноября 1581 года. Эта дата была установлена Н.П. Лихачевым, который обнаружил письмо царя, адресованное боярину Никите Романовичу Юрьеву и дьяку Андрею Щелкалову: «Которого вы дня от нас поехали, и того дни Иван сын разнемогся и нынече конечно болен… и нам для сыновни Ивановы немочи ехати в середу нельзя, и вы б о томъ помыслили, как тому быти, что король гонца своего прислал, а велит делати наскоро, и вы б к нам отписали, как о гонце о королеве быти, а нам, докудова Бог помилует Ивана сына, ехати отсюды невозможно».

19 ноября царевич скончался. Его тело было перевезено в Москву, похоронили Ивана в Архангельском соборе.

Горе Грозного было безграничным. Поссевино писал: «Каждую ночь князь под влиянием скорби (или угрызений совести) поднимался с постели и, хватаясь руками за стены спальни, издавал тяжкие стоны. Спальники с трудом могли уложить его на постель, разостланную на полу (таким образом он затем успокаивался, воспрянув духом и снова овладев собой)».

Царь дал по душе сына огромные вклады не только в Троице-Сергиев, но и в другие монастыри. Богатая милостыня была отправлена на православный Восток. Сыноубийство так потрясло Грозного, что он совершил необычное деяние: приказал составить особые синодики – списки для церковного поминовения людей, казненных по его приказу и лишенных предсмертной исповеди и христианского погребения, – и разослать их по монастырям. Прекратились опалы и казни. Царство грозного самодержца катилось к закату, а вместе с ним и его династия.

Сергей Шокарев,кандидат исторических наук