«Подвиг честного человека»

Николай Карамзин создал выдающийся научный труд для широкой публики, и поэтому его «История государства Российского» не теряет своей актуальности до сих пор, считает член-корреспондент РАН, профессор, доктор исторических наук Владимир КОЗЛОВ.

Фото: Наталья Львова

В начале XIX века «История» Карамзина стала настоящим бестселлером: образованная публика зачитывалась ею, тиражи вызывали зависть у самых искушенных литераторов, целые поколения будущих историков буквально выросли «на Карамзине». Прошло почти два столетия. Как сейчас оценивать труд историографа?

Господин популяризатор

– Карамзин актуален сегодня, на ваш взгляд?

– Для меня лично наиболее актуален Карамзин как человек, который впервые четко поставил вопрос о нравственной оценке людей и их деяний в прошлом. Это оценка с точки зрения обычного, человеческого понимания добра и зла. Мне кажется, она важна.

– Можно ли считать Карамзина родоначальником популярной истории России?

– Я думаю, да. И прежде всего потому, что его «История государства Российского» была написана легким языком, практически языком пушкинской поры. Именно это и привлекало к книге читателей. С другой стороны, сама «История» Карамзина – это не популярный труд в нашем понимании этого термина. Да, «История» была рассчитана на широкие массы, но это был капитальный труд, созданный на уровне науки того времени и вместе с тем облеченный в изящную литературную и языковую форму.

Собственно, сам Карамзин и изобрел эту форму, которая потом стала образцом и для Пушкина. Я глубоко убежден, что если у Пушкина и был «учитель в профессии», то это в первую очередь Карамзин. Не Державин, не Капнист, а именно Карамзин. И не случайно у них сложились очень трогательные и уважительные отношения – немножечко снисходительное отношение со стороны Карамзина и немножечко восторженное со стороны Пушкина. Хотя в политических взглядах они, конечно, расходились существенно.

– Что стало отправной точкой создания «Истории»? Как писатель Карамзин превратился в историка Карамзина?

– Потребность в обобщающем научном труде по истории России была необыкновенная. Если угодно, само время было пронизано этой потребностью. Это была эпоха нарождающегося национального самосознания, и в европейских странах уже появились более или менее обобщающие труды по национальной истории. По крайней мере, по Средневековью.

Россия в этих трудах если и упоминалась, то фрагментарно или весьма неоднозначно. Например, польский историк Адам Нарушевич к тому времени уже написал «Историю польского народа», и она у него получилась, скажем мягко, не то чтобы антироссийской, но с очень большим критическим запалом против России.

К тому же после ужасов Великой французской революции и с приходом к власти Наполеона Западная Европа явно перестала быть тем идеалом, которому можно было бы подражать и которому с петровских времен подражала русская образованная публика.

Так что идея найти какие-то идеалы и образцы в своей собственной истории – это было нормальное, естественное стремление. И Карамзин верил в возможность обретения таких идеалов вполне искренне. Он думал, что раз в прошлом России были великие подъемы (к ним он, кстати, относил не только победы в войнах и завоевания территорий, но также развитие культуры, искусства, победы человеческого духа и так далее), то можно попробовать найти, как сейчас принято говорить, некие скрепы, которые помогли бы и в настоящем.

И наконец, у Карамзина была склонность к истории. Мы видим, что литератор Карамзин, как и журналист Карамзин, – это человек, очень исторично мысливший. Я имею в виду, в частности, его первые исторические очерки, которые он создал как раз накануне назначения на должность историографа, – «Исторические воспоминания и замечания на пути к Троице» (о Троице-Сергиевой лавре), «О любви к Отечеству и народной гордости».

– На кого из своих предшественников Карамзин мог ориентироваться?

– Если говорить масштабно, то, конечно, на Тацита. Это вне всякого сомнения. Тацит был для него классиком «жанра», он привлекал его описаниями картин величественных и одновременно чувственных, где бушевали человеческие страсти. С другой стороны, Карамзин прекрасно знал германскую историографию: в то время Иоганн Готфрид Гердер, Готфрид Ахенвалль, Август Людвиг Шлёцер – признанные лидеры германской историографии – активно развивали идею о том, что человечество идет по пути к прогрессу и орудием этого прогресса должно стать государство. Государство – как демиург всего, как творец, как созидатель. Не случайно Карамзин пишет «Историю государства Российского».

От Рюрика до Александра

– Создание «Истории» – это была частная инициатива писателя или можно говорить о том, что интерес Карамзина к истории совпал с государственным интересом?

– Я думаю, и то и другое. Карамзин понимал, что без санкции императора он не получит доступ в архивы. И он бы, безусловно, его не получил. Кроме того, Карамзин знал, что, даже если он что-то напишет, без одобрения царя его труд навсегда останется в столе, потому что духовная и светская цензура это не пропустит. Вот только если цензором станет Александр – все будет нормально. Но что значит в этой ситуации император-цензор? Не будет же он подробно вычитывать восемь томов! От него требуется, чтобы он, пролистав, дал добро. Так оно и вышло в итоге.

Ну и плюс свою роль играло материальное обеспечение. Карамзин, конечно, имел какое-то количество крестьян под Симбирском и под Нижним Новгородом, но в целом он был одним из первых (может быть, после Николая Новикова) людей в России, живших за счет литературных заработков и журналистского творчества. Так что материальное обеспечение было для него чрезвычайно важным, ведь в течение всего того срока, который требовался для написания «Истории», он не имел возможности заниматься другим литературным трудом.

Что же касается государства в лице Александра I, то он был все-таки просвещенный человек, умный и либеральный. И он, разумеется, знал, что на Западе есть труды по истории, а наши – Василия Татищева, Михаила Ломоносова, Михаила Щербатова – просто невозможно читать: настолько тяжело они написаны. Нужно было что-то полегче, поизящнее. В результате инициатива людей карамзинского круга предложить кандидатуру уже известного литератора Карамзина на должность историографа встретила благосклонную реакцию со стороны императора.

Рюрик, Синеус и Трувор принимают послов славянских, призывающих их на княжение. 862 год. Иллюстрация к изданию «Живописный Карамзин, или Русская история в картинах». Худ. Б.А. Чориков (Фото предоставлено М. Золотаревым)

«История» была рассчитана на широкие массы, но это был капитальный труд, созданный на уровне науки того времени

– Из каких этапов складывалась работа над «Историей»? Сколько времени ушло на подготовку и собственно на ее написание? Или это были параллельные процессы?

– Первые три-четыре тома давались Карамзину с очень большим трудом. Во-первых, он должен был научиться читать древние рукописи. Это непросто.

Во-вторых, конечно, ему тяжело давалось, если так можно выразиться, однообразие начальной русской истории до Ивана III: эта эпоха не сильно его вдохновляла. Он сам признавался в письмах: вот князья интригуют, воюют друг с другом, но нет здесь простора для раскрытия творческого потенциала. Дошел до Ивана III: и тут другое дело! Тут есть о чем писать! А уж потом замаячили Иван Грозный, Борис Годунов – настоящие находки для писателя и историка! А впереди были Смута, XVII век, Петр, Екатерина! Карамзин собирался довести «Историю» до 1812 года. И если бы не умер, довел бы…

Впрочем, после победы над Наполеоном, в 1813 году, у него возникает желание написать историю Отечественной войны, и он признается, что ради этого готов отказаться от продолжения работы над «Историей» (а к тому моменту было уже создано семь томов). Для этого Карамзин тоже просил доступ в архивы. Но что-то не сложилось, доступа он никакого не получил…

Ермак, с точки зрения Н.М. Карамзина, сделал для России великое дело – присоединил Сибирь, покорил целые народы, но при этом оставался разбойником. Покорение Сибири Ермаком. Худ. В.И. Суриков

После победы над наполеоном у Карамзина возникает желание написать историю отечественной войны, ради этого он готов отказаться от продолжения работы над «историей»

– В итоге к 1818 году подготовил восемь томов «Истории» к печати…

– Он дошел до Ивана Грозного. Карамзин хоть и не был прожженным бюрократом, но кое-что понимал в жизни. В частности, что эти первые восемь томов невозможно издать без разрешения императора, без его цензорского одобрения. В этом был и залог успешной работы над девятым томом, где Грозный, где суд над самодержавным тираном обещал быть жестоким и необычным для своего времени, ведь прежде историография умалчивала о том, кем был Иван Грозный.

Карамзин переехал в Петербург. Не думаю, что он мечтал там остаться навсегда, потому что по своему душевному настрою был, конечно, москвичом. Но, как потом оказалось, переехал навсегда.

Однако мало было переехать в Петербург – нужно было попасть к императору. И тогда Карамзин прибег к приему уже до него известному, но еще не настолько распространенному и популярному. Он устроил публичные чтения своей «Истории». Не на площадях, разумеется, а в великосветских салонах, но это были публичные чтения, на которых присутствовали люди, и многие из них сохранили об этом воспоминания. Это было открытие для публики! Несмотря на то, что Карамзин читал первые восемь томов (не самые интересные, как он сам считал), слушатели были поражены.

– Тем самым он создавал общественное мнение?

– Да. И тот, кто изначально, судя по всему, препятствовал его визиту к царю, – граф Алексей Аракчеев – все-таки вынужден был его принять, а затем и устроить встречу с императором. Александр же труд Карамзина поддержал и выделил деньги на издание. Не очень много, конечно, денег, потому что первое издание «Истории» вышло на газетной бумаге и выглядело очень непрезентабельно. Но важен был сам факт издания.

А дальше произошла вообще небывалая вещь: «Историю» Карамзина начали переводить за рубежом. И если про французское издание можно еще предположить, что это был госзаказ русского правительства (француз, который делал перевод, Сент-Тома, получал деньги за работу над «Историей» из императорского кабинета), то другие переводы – польский, немецкий, итальянский – обошлись без участия русского двора. А потом был даже китайский язык!

Вот вам урок поучительный

– Получается, он открыл русскую историю не только россиянам, но и миру?

– Если карамзинские «Письма русского путешественника» – это по большому счету открытие Европы для россиян, то «История государства Российского» стала открытием России для Европы. Там впервые узнали, что рядом находится страна с почти тысячелетней историей, с историей такой же страстной, полной жертв и свершений, как и у них. Вот в этом и заключалось, как мне кажется, международное значение того, что сделал Карамзин.

И еще одно обстоятельство, делающее «Историю» абсолютно уникальным произведением, – это примечания Карамзина. Вдумайтесь: примечания занимают в два с лишним раза больше места, чем основной текст! Такого объема приведенных в них цитат, фактического материала, иногда полного издания источников не было до Карамзина и до сих пор нет. Благодаря примечаниям он представил читателям фактически хрестоматию документальных источников по российской истории. Карамзин это делал вполне сознательно. Почему? Потому что понимал, что у обычного человека, даже интересующегося историей, нет возможности попасть в архив или найти какую-нибудь зарубежную книгу. В примечаниях читатель мог обратиться к первоисточнику.

И хотя сейчас все использованные Карамзиным документы опубликованы, эти примечания в какой-то части не потеряли своего значения. Потому что там приведены многие документы, которые потом оказались утрачены. Например, сгоревшая в пожаре 1812 года Троицкая летопись, еще полтора десятка исчезнувших памятников.

– Что для Карамзина было на первом месте: источники или концепция, идея, готовая модель?

– Он шел от своих идей и, несомненно, под эти идеи часто подбирал свидетельства источников.

Вот только один классический пример. Карамзин первым написал о нашем продвижении в Сибирь. И фигура Ермака его, безусловно, волновала. О том, как он погиб, Карамзин знал из двух летописей – Строгановской, впервые им использованной, и Ремезовской. В одной сказано, что Ермак геройски пал на поле брани от меча. А другая рассказывает, как Ермак, видя, что враг превосходит его по силе, бросился в воды реки и, поскольку у него были доспехи, под их тяжестью и утонул. Вот проблема чисто источниковедческая: где истина? Одно дело – гибнет, убегая от врага, и совсем другое – героическая смерть в сражении.

Карамзин выбрал вариант гибели в реке. Почему? Очень просто. Когда читаешь его рассказ о продвижении Ермака, удивляешься, как замечательно получается: Ермак сделал для России великое дело – присоединил Сибирь, покорил целые народы и так далее, но все-таки он был разбойником. Потому что делал он это не по воле государя и, значит, недотягивал до того, чтобы стать героем. Поэтому и должен был погибнуть такой смертью. И Карамзин пишет: вот такая участь может ожидать всех разбойников.

– Мораль ясна.

– Не только мораль. Были у него и политические резоны. Так, в образе Бориса Годунова он рисует на самом деле Михаила Сперанского. В источниках конца XVI – начала XVII века Карамзин находит удивительнейшие параллели. Ведь Сперанский формально был отстранен и выслан за то, что без ведома государя читал шифрованную дипломатическую переписку – к этому-то Александр и придрался. Карамзин отыскал пример в источниках, когда Борис Годунов еще при Федоре Иоанновиче тоже начал читать дипломатическую переписку. И охарактеризовал этот эпизод так: вот вам урок поучительный; никто не должен знать государственной тайны, кроме тех, кому это положено.

Нашел и массу других параллелей: он искал сходства современных ему либеральных деятелей с деятелями эпохи Бориса Годунова и Федора Иоанновича. В итоге был создан образ-страшилка…

Можно ли было в то время по-другому? Думаю, что вряд ли. Так делали все. Понимаете, общепринятых принципов написания исторического труда не существовало. Да их и сегодня по большому счету нет.

Предшественники Карамзина

Василий Никитич Татищев (1686–1750)

Главный исторический труд Татищева – «История российская с самых древнейших времен». Она создавалась на протяжении 30 лет по частной инициативе автора, находившегося на государственной службе. Издана была после его смерти, в 1768–1848 годах, в пяти томах. Доведена до царствования Ивана Грозного.

Михаил Васильевич Ломоносов (1711–1765)

Ученый-естествоиспытатель, энциклопедист, химик по своей официальной специальности в Петербургской академии наук. Занимался подготовкой исторического сочинения, поводом к чему послужила бурная полемика в Академии. «Древняя российская история» была опубликована после его смерти, в 1766 году. Доведена до 1054 года.

Федор Александрович Эмин (1735–1770)

Авантюрист и плодовитый писатель, сочинявший в том числе любовные романы. В 1767–1769 годах при покровительстве Екатерины II выпустил в свет три тома «Российской истории жизни всех древних от самого начала России государей». Стремился к созданию связного, риторического и нравоучительного исторического повествования. Рассказ довел до 1213 года.

Михаил Михайлович Щербатов (1733–1790)

Состоял на государственной службе, свободное время посвящал написанию истории России. В 1768 году получил от Екатерины II звание историографа и возможность работать в архивах. «История российская от древнейших времен» печаталась с 1770 по 1791 год, вышло семь томов. «История» доведена до царствования Василия Шуйского.

Никола-Габриэль Леклерк (1726–1798)

Французский врач и литератор, много лет живший в России. В 1783–1792 годах издал в Париже на французском языке «Историю физическую, моральную, гражданскую и политическую России в древнее и новое время» в шести томах. Она получила известность среди русских читателей и вызвала острую полемику. Доведена до смерти Елизаветы Петровны.

Иван Перфильевич Елагин (1725–1794)

Литератор, входивший в ближний круг Екатерины II, масон, директор Императорских театров. На склоне лет начал работу над «Опытом повествования о России», свой рассказ довел до 1389 года. Рукопись с рекомендацией о ее публикации была поднесена Александру I в 1810 году, однако после получения отрицательного отзыва Н.М. Карамзина издание так и не состоялось.

«Все бросились читать историю»

– О концепции, которая лежала в основе всей «Истории», говорят по-разному. Вы бы как ее сформулировали?

– Концепция, которая вызрела у Карамзина уже к началу работы над первыми томами «Истории», заключалась в следующем: российский исторический процесс определяли четыре силы.

Первая – это народ. Карамзин, которого в советской историографии ругали, утверждая, что он вообще забыл про народ как главный субъект исторического процесса, на самом деле на каждой странице «Истории» говорит о народе. Но народ в представлении Карамзина – это сила все-таки не столько созидающая, сколько анархическая. И поэтому в конечном счете эта сила приводит к появлению того, что мы сегодня называем олигархией. И в Новгороде Великом, и в Пскове, и в древнем Киеве после крупных народных бунтов к власти приходят олигархические силы, чьи действия зачастую противоречат интересам и народа, и государства в целом.

Однако народ – это не только сила бунтующая, но и сила, которая выступает носителем нравственных оценок, своеобразным судьей. Народ либо осуждает, либо одобряет, либо равнодушно безмолвствует…

Вторая сила (я ее уже упомянул) – олигархическая или аристократическая. Для этой силы, с точки зрения Карамзина, характерно полное отсутствие государственного интереса и понимания государственного блага: все только себе, только для себя. Карамзин ее решительно осуждает.

Третья сила – удельно-княжеская, которая все время разрывает страну. Она привела к раздробленности, потом постоянно сопротивлялась стремлениям Московского княжества (а затем и царства) к созданию единого государства. Удельно-княжеская сила тоже занята лишь своими, региональными интересами.

Вот три силы, и все они тянут страну каждая в свою сторону, как лебедь, рак и щука. Кто их может уравновесить?

Только четвертая сила – самодержавие. Самодержавие – как сила, которая является равнодействующей, как сила укрепляющая, как сила карающая. Поэтому, по мнению Карамзина, самодержавие и является двигателем прогресса в истории России. Вот, собственно говоря, и вся его концепция: на нее нанизывается все остальное. Все это особенно четко и ясно можно увидеть в последних томах – начиная с девятого и кончая незавершенным двенадцатым.

Титульный лист «Истории государства Российского». Издание 1842 года, книга I (Фото предоставлено М. Золотаревым)

– В советское время по этому поводу активно цитировали эпиграмму, приписываемую Пушкину: «В его "Истории" изящность, простота // Доказывают нам, без всякого пристрастья, // Необходимость самовластья // И прелести кнута»…

– Это, конечно же, не Пушкин. Тут даже вопросов нет. Я не могу себе представить, что Пушкин был настолько лицемерен, чтобы написать такую эпиграмму. Это было бы действительно лицемерие, поскольку своего «Бориса Годунова» он посвящает Карамзину. Ведь пушкинский «Борис Годунов» – это стихотворный, фантастический по точности пересказ текста «Истории» Карамзина.

Эта эпиграмма вышла из круга леворадикальных критиков историка, к которому принадлежали будущие декабристы – светлые, чистые люди, но с дурными намерениями. Сам Пушкин писал об этом так: «Молодые якобинцы негодовали. Они забывали, что Карамзин печатал "Историю" свою в России; что государь, освободив его от цензуры, сим знаком доверенности некоторым образом налагал на Карамзина обязанность всевозможной скромности и умеренности. Он рассказывал со всею верностию историка, он везде ссылался на источники – чего же более требовать было от него? Повторяю, что "История государства Российского" есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека».

Так что Пушкин не мог сочинить такую эпиграмму: все-таки я написал книгу «"История государства Российского" Н.М. Карамзина в оценках современников» и потому знаю, откуда это могло появиться. Поэт и сам признавался: «Мне приписали одну из лучших русских эпиграмм; это не лучшая черта моей жизни».

Ну а потом об «Истории» Карамзина Пушкин не раз отзывался очень восторженно. «Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка – Коломбом, – писал он. – У нас никто не в состоянии исследовать огромное создание Карамзина – зато никто не сказал спасибо человеку, уединившемуся в ученый кабинет во время самых лестных успехов и посвятившему целых 12 лет жизни безмолвным и неутомимым трудам. Ноты [примечания. – «Историк»] "Русской истории" свидетельствуют обширную ученость Карамзина, приобретенную им уже в тех летах, когда для обыкновенных людей круг образования и познаний давно окончен и хлопоты по службе заменяют усилия к просвещению». Лучше, пожалуй, и не скажешь.

Беседовали Владимир РУДАКОВ, Александр САМАРИН

ЧТО ПОЧИТАТЬ?

ЭЙДЕЛЬМАН Н.Я. Последний летописец. М., 1983

КОЗЛОВ В.П. «История государства Российского» Н.М. Карамзина в оценках современников. М., 1989