Неотвратимо и вдребезги

В конце этого года исполняется 400 лет со дня рождения одного из самых ярких деятелей русской истории – протопопа Аввакума. Он появился на свет 25 ноября (5 декабря) 1620 года в нескольких десятках верст от Нижнего Новгорода, а завершил свой земной путь 14 (24) апреля 1682 года за полярным кругом, в ныне не существующем на карте городке Пустозерске. Этот юбилей – хороший повод вспомнить не только о мятежном протопопе, но и о событиях, связанных с драматическим расколом русской церкви, произошедшим в правление «тишайшего» царя Алексея Михайловича. 

Безусловный мученик за веру, человек, принявший смерть на костре за свои убеждения, протопоп Аввакум не может не вызывать глубочайшего уважения. Причем вне зависимости от отношения к исповедуемой им старой вере – той разновидности православного учения, которую он считал единственно верной и за которую готов был стоять до конца. 

Между тем глубочайшие трансформации русского православного мира были неизбежны: по-старому церковь вряд ли смогла бы существовать дальше. За «улучшение» церковной жизни ратовала не только власть в лице царя, но и сами церковные деятели, среди которых оказались и будущий реформатор православия патриарх Никон, и будущий лидер старообрядцев Аввакум. В этой ситуации вопрос был лишь в том, в каком направлении будут осуществлены реформы. Это значит, выбор между старым и новым был предрешен. А дальше православным оставалось либо идти вслед за «мейнстримом», либо с той или иной степенью ожесточения ему противостоять. 

Ревнители благочестия оказались людьми яростными и непримиримыми. Патриарх Никон и его последователи, опираясь на авторитет и силовые возможности государства, жесткой рукой проводили церковные реформы. Ставки были слишком высоки: еще при вступлении на патриарший престол, обращаясь к Алексею Михайловичу, Никон высказал пожелание, чтобы русский царь был «царем вселенским и самодержцем христианским». Амбициозная цель оправдывала любые средства. В этом смысле Никон стал предтечей главного русского реформатора – Петра Великого, также убежденно и безоговорочно выкорчевывавшего «старину». 

Но все же что-то подсказывает мне, что и Аввакум, окажись он «на том же месте в тот же час», не менее рьяно взялся бы за преобразования. Ведь, по его мнению, на кону стояла чистота веры, залог спасения в грядущие «последние времена» как каждого отдельного человека, так и всей Святой Руси. И для протопопа, характеризовавшего никониан как еретиков, которые «распяли Христа в Русской земле», компромисс также был невозможен. 

Потом уже, будучи в заточении в Пустозерске, Аввакум неоднократно демонстрировал ненависть к оппонентам и без обиняков советовал Алексею Михайловичу: «Перестань-ко ты нас мучить тово! Возьми еретиков тех, погубивших душу твою, и пережги их, скверных собак, латынников и жидов, а нас распусти, природных своих. Право, будет хорошо». В послании к следующему царю – Федору Алексеевичу – Аввакум восклицал в том же духе: «А что, государь-царь, как бы ты мне дал волю, я бы их, что Илия пророк, всех перепластал во един час… Перво бы Никона, собаку, и рассекли начетверо, а потом бы никониян». 

В таких делах образцом для протопопа являлся не кто иной, как Иван Грозный: «Миленькой царь Иван Васильевич скоро бы указ сделал такой собаке». «Я еще, даст Бог, – писал также Аввакум, – преже суда тово Христова, взявше Никона, разобью ему рыло. Блядин сын, собака, смутил нашу землю. Да и глаза те ему выколупаю, да и толкну ево взашей: ну во тьму пойди, не подобает тебе явитися Христу моему свету. А царя Алексея велю Христу на суде поставить. Тово мне надобне шелепами [то есть кнутами] медяными попарить». «Накудесил много, горюн, в жизни сей, яко козел скача по холмам, ветр гоня», – отзывался об Алексее Михайловиче гневливый и строгий протопоп. 

Даже на такого же, как и он, горемыку, расстриженного дьякона Федора, сидевшего с урезанным языком в соседней с ним земляной тюрьме, Аввакум, который в какой-то момент разошелся с ним по ряду догматических вопросов, обрушивал самую отборную брань. Называя того «Федькой», «козлом», «бешеным», «собакой косой», «дураком», «вором церковным», угрожал жестокой расправой: «Всех вас развешаю по дубу. Ну вас к чорту, не надобны вы Святей Троицы, поганцы, ни к чему не годны». 

Откуда взялись в главном страдальце Бунташного века и в его суровых гонителях одни и те же черты – нетерпимость и готовность к насилию? Может быть, достались в наследство от недавнего Смутного времени? Или выросли из уверенности в собственной непогрешимости и исключительной правоте? Сейчас мы вряд ли уже отыщем ответ. Да и нужно ли его искать в седой старине, когда близкий к нам ХХ век дал еще более страшные примеры нетерпения, гражданского размежевания и вражды.