Русские моры

Помимо страшного мора середины XIV века самыми тяжелыми для нашей страны эпидемиями стали чума при Иване Грозном, Алексее Михайловиче и Екатерине II, холера при Николае I, а также испанка и тиф в годы Гражданской войны

Большие эпидемии не только выкашивали сотни тысяч людей, но и порождали целый ряд экономических и социальных проблем. Зачастую мор сопровождался бунтами – и государству приходилось сталкиваться не только с медицинскими, но и с острыми социальными проблемами. Накопленный опыт надолго оставался в исторической памяти и помогал с меньшими потерями преодолевать последующие эпидемии. 

Оградительные меры 

Еще в древности люди имели представление о том, что носителя заразной болезни следует изолировать. «Во все дни, доколе на нем язва, он должен быть нечист, нечист он; он должен жить отдельно, вне стана жилище его», – говорится в Ветхом Завете. Во время чумных эпидемий изолировать приходилось целые улицы и даже города. Так поступали в Италии еще в XIV веке, так действовали во времена нашествий моровой язвы и русские самодержцы. 

О строгих – в соответствии с жестокими обычаями того времени – карантинных мерах при Иване Грозном вспоминал в своих «Записках о Московии» Генрих фон Штаден, немец, служивший у русского царя в опричнине и заставший в Белокаменной чуму 1570 года: «Дом или двор, куда заглядывала чума, тотчас же заколачивался, и всякого, кто в нем умирал, в нем же и хоронили; многие умирали от голода в своих собственных домах или дворах. И все города в государстве, все монастыри, посады и деревни, все проселки и большие дороги были заняты заставами, чтобы ни один не мог пройти к другому. А если стража кого-нибудь хватала, его сейчас же тут же у заставы бросали в огонь со всем, что при нем было, – с повозкой, седлом и уздечкой». 

К чумным боялись подходить, мертвых оставляли на пожирание собакам. Усилился и без того строгий дозор на границах царства. Грозный самодержец опасался проникновения заразы из-за рубежа, а заодно жестко пресекал попытки убежать из страны, охваченной эпидемией и голодом. По свидетельству того же фон Штадена, «кого хватали на польской границе, тех сажали на кол, некоторых вешали». 

Куда более мягкие нравы царили во времена Алексея Михайловича. Но основными способами борьбы с чумой по-прежнему оставались оградительные меры. Весной 1654 года царь выступил в поход против поляков. Войско располагалось к западу от столицы, под Смоленском. А в конце июня среди дворовых отправившегося на войну боярина Василия Шереметева начался повальный мор. За несколько дней умерли 30 человек. Болезнь распространялась быстро: за лето из 362 дворовых боярина Бориса Морозова умерли 343, у князя Алексея Трубецкого – 270 из 278… И так по всей Москве. В городе началась паника. 

По инициативе патриарха Никона были приняты строгие карантинные меры: Москву огородили заставами и вооруженными пикетами. Из столицы никого не выпускали, кроме самых высокопоставленных особ. Запрещалось сообщение между зараженными и незараженными деревнями и городами. Возле каждого чумного села были установлены сторожевые посты, там днем и ночью горели костры. Карантинные меры помогли надежно оградить от эпидемии калязинский Макарьев монастырь – место временного пребывания царицы с семьей – и Троице-Сергиеву лавру. Болезнь туда не проникла. Не перекинулась она и в действующую армию: заградительные заставы показали свою эффективность. 

В карантинах знали толк и при Екатерине Великой, во время чумной эпидемии 1771 года: в те во всех смыслах жаркие дни, чтобы попасть из Москвы в Петербург, нужно было две недели провести в изоляции. Исключений не делали ни для кого. 

При Николае I, во время холерной эпидемии 1830–1831 годов, министр внутренних дел Арсений Закревский, по выражению писателя Викентия Вересаева, «избороздил карантинами всю Россию» – от Тифлиса до северных губерний. Тысячи людей с обозами высиживали карантин у застав… Это вызывало раздражение свободолюбивых граждан, но помогало локализовать инфекцию. Как показывает мировой опыт, без карантинов бороться с пандемиями невозможно и в XXI веке. 

Лечебные средства 

Уже в XVI–XVII веках с распространением чумы старались бороться не только молебнами и крестными ходами, но и вполне материальными средствами, проверенными в разных странах Европы. Дома и даже храмы и монастыри окуривали можжевельником и полынью. На улицах и въездах в города горели костры. Считалось, что огонь уничтожает моровую инфекцию. Когда на пути в Калязин царской семье встретилась повозка с умершей от чумы женщиной, стрельцы подожгли целый участок пути, а уголь с землей вывезли от греха подальше. Только после этого царицын обоз продолжил свой путь. 

Современники царя Алексея Михайловича не сомневались, что вера творит чудеса, но и к правилам гигиены относились уважительно. И деньги, которые нужно было отправить из чумной Москвы в армию, тщательно перемывали в уксусе. Мера оказалась действенной… 

Во время чумной эпидемии 1771 года к медицине относились еще серьезнее. Срочно строились чумные изоляторы, больницы, возводились новые бани. Уксусом протирали всех и вся. Первым заметил зараженного солдата в московском госпитале доктор Афанасий Шафонский. Он боролся с эпидемией до полного ее затухания, а вскоре в книге «Описание моровой язвы, бывшей в столичном городе Москве» подробно рассказал о симптомах болезни, дал рекомендации по борьбе с распространением заразы и обстоятельно изложил, как изолировать больных, как окуривать помещения, как очищать масло и мясо, а как – шубы и кресла. В сосуды с уксусом, по предложению врача, помещались раскаленные камни, чтобы очищающий «дух» заполнял все помещение. Это сочинение перевели на несколько европейских языков, и Шафонский по праву считается основоположником российской эпидемиологии. 

В холерную эпидемию 1830–1831 годов в городах, охваченных заразой, спешно открывались временные лечебницы. В Москве – на Басманной, на Ордынке, в залах знаменитого Пашкова дома. Главными средствами, сокращающими распространение этого инфекционного кишечного заболевания, считались хлорная вода и раствор уксуса с мятой – как средства гигиены, а также чеснок – для внутреннего употребления. Помещение окуривали марганцем, серной кислотой и солью. Зараженных строго изолировали. Эта болезнь была не столь смертоносной, как чума, и, чтобы прекратить панику, энтузиасты медицины совершали на себе опыты по прилипчивости холеры. Писатель Вадим Пассек, с первых дней эпидемии ставший добровольным помощником медиков, поставил на себе несколько таких опытов – и не заразился. Его примеру последовали многие московские и петербургские врачи, один из которых – профессор Матвей Мудров – все-таки скончался от холеры. Но это была не напрасная самоотверженность: люди переставали панически бояться «собачьей смерти», с большей охотой принимали медикаменты и отдавали себя в руки врачей. 

Предотвратить смуту 

Любая эпидемия приводила к общественным волнениям. Но в зараженных чумой крупных городах всегда оставались государственные люди, олицетворявшие власть и пытавшиеся сохранить порядок. В дни московской чумы XVII века в опустевшем городе активизировались «лихие люди». «Разграблено было несколько дворов, а сыскивать и унимать воров некем; тюремные колодники проломились из тюрьмы и бежали из города, человек с сорок переловили, но 35 ушло», – свидетельствовал историк Сергей Соловьев. 

В разгар мора, в конце июля 1654 года, патриарх Никон покинул столицу, переехав в более безопасный Калязин. В чумном городе «Москву ведать» остался боярин Михаил Пронский. Его «товарищем», заместителем, назначили князя Ивана Хилкова. А обстановка в городе сложилась неспокойная – и не только из-за инфекции. Народные волнения, возникшие в Москве в конце лета, стали первой вспышкой борьбы против церковной реформы Никона, которая тогда только начиналась. Москвичи выражали недовольство тем, что патриарх приступил к «справке печатных книг», видели в этом поругании святынь причину чумы. Пронский уговорил толпу разойтись – и бунт быстро затух. Сам он не избежал заражения и умер той же осенью. Пока хватало сил, князь исполнял свои обязанности, по сути совершая патриотический подвиг. 

В XVIII веке его героический поступок повторил фаворит Екатерины Великой Григорий Орлов. В 1771 году императрица с «полной мочью» (то есть с неограниченными полномочиями) отправила его в чумную Москву, «чтоб прекратить, колико смертных сил достанет, погибель рода человеческого». Орлов взял с собой несколько сотен добровольцев из гвардии и нагрянул в зараженный город. 

К тому времени из вселяющей ужас Москвы ретировались и главнокомандующий, и гражданский губернатор, и полицмейстер. В Белокаменной бушевал полномасштабный мятеж. Императрица опасалась, что он перерастет в затяжную смуту. Бунтующая толпа расправилась с митрополитом Амвросием, который приказал убрать список чудотворной иконы Богородицы Боголюбской, находившийся на Варварских воротах Китай-города. Амвросий следовал санитарной логике, но не учел настроений народа. Вооруженные дубинками и камнями, доведенные до отчаяния чумой, люди устроили погром и в Кремле, и во многих богатых московских усадьбах. 

Так было до приезда Орлова. Смелость и щедрость графа произвели сильное впечатление на москвичей. Он говорил: «Родная сестра чумы – нищета». И из своего фаворитского кармана платил удвоенное жалованье медикам, могильщикам, строителям. Не боялся входить в чумные изоляторы, отдал под госпиталь даже собственный дом на Вознесенской улице. Бунт в считаные дни рассеялся. В честь Орлова в Царском Селе возвели мраморную триумфальную арку – первый в России монумент гражданскому подвигу. «Когда в 1771 году на Москве был мор людей и народное неустройство, генерал-фельдцейхмейстер граф Григорий Орлов, по его просьбе получив повеление, туда поехал, установил порядок и послушание, сирым и неимущим доставил пропитание и исцеление и свирепство язвы пресек добрыми своими учреждениями» – эти слова, начертанные на вратах, дают объективное представление о его свершениях. 

Не менее доблестно держался и император Николай I, не побоявшийся приехать в холерную Москву в самый разгар эпидемии для того, чтобы проинспектировать больницы. А через год, 22 июня 1831-го, в Петербурге, он выехал на Сенную площадь в разгар холерного бунта, когда толпа готова была громить лечебницу и рвать в клочья врачей и полицейских. Одновременно с эпидемией разгоралось восстание в Польше, переросшее в настоящую войну. От холеры умер главнокомандующий расположенной там русской армией фельдмаршал Иван Дибич, а позже – и наместник в Польше великий князь Константин Павлович. Петербуржцы обвиняли зловредных поляков и в заражении столичной воды… 

Агрессию толпы во многом спровоцировали слухи об отъезде императора из зараженного города. Но они не соответствовали действительности. Утихомиривать бунтующих царю пришлось через несколько дней после смерти брата… Он обратился к ним с речью. Шефу жандармов Александру Бенкендорфу запомнились такие слова Николая I: «Русские ли вы? Вы подражаете французам и полякам… Я сумею привести вас к порядку!» Появление царя и его слова подействовали на толпу гипнотически: люди увидели, что самодержец спокоен, что он не боится заразы. Паника исчезла, спала социальная агрессия, а с наступлением холодов ушла и холера. 

Системный отпор 

Мировая пандемия испанки (гриппа) 1918–1920 годов в России совпала с Гражданской войной. Тогда медицина еще только подступала к методам лечения вирусных заболеваний. Не менее опасным в годы послереволюционной разрухи оказалось распространение тифа. Новая медицинская система тогда пребывала в стадии становления, но уже порождала громкие лозунги. «Или вши победят социализм, или социализм победит вшей!» – говорил Владимир Ленин о самых активных переносчиках тифа. Больше двух лет во всех крупных городах проводили дезинфекцию. Но эпидемии времен Гражданской войны унесли миллионы жизней. В начале 1919-го от испанки умер даже председатель ВЦИК Яков Свердлов – формально глава Советского государства. 

«Во всем холера виновата» – так называется картина Павла Федотова, написанная им в 1848 году. На ней художник высмеивает тех, кто, предаваясь чрезмерным возлияниям, тем не менее готов возложить всю вину за последствия собственной невоздержанности на злосчастную эпидемию

В 1919 году в РСФСР ввели обязательную вакцинацию против оспы, памятную многим по отметке на плече. Это было первым крупным начинанием советской медицины. В 1925-м в нашей стране настало время массовых прививок против туберкулеза, детям делали прививку БЦЖ, которую отечественные ученые создали на основе французской бациллы Кальмета – Герена. Как правило, эту прививку делали уже в роддомах, на четвертый-шестой день жизни ребенка. 

На здравоохранение работала и государственная пропагандистская машина. Ведь нужно было приучить людей лечиться – в том числе в самых глухих уголках страны. Накануне эпидемий гриппа в 1930-е годы миллионными тиражами выходили рекомендации: «Не целоваться, не спать вповалку, не плевать семечек на пол», «Тщательно убирать носовые платки и белье больного и обязательно подвергать его кипячению в растворе соды, щелока». По стране курсировали санитарные агитпоезда с лекторами и врачами. 

В середине 1930-х в нашей стране возникли первые вирусологические лаборатории мирового уровня. У истоков создания вакцины против кори, паротита и гриппа стоял потомственный врач Анатолий Смородинцев, заведовавший отделом вирусов во Всесоюзном институте экспериментальной медицины. Вместе с американскими коллегами он разработал и вакцину против полиомиелита. 

В 1942 году советский ученый Алексей Пшеничнов разработал вакцину против сыпного тифа, которая дала возможность избежать эпидемии в годы Великой Отечественной. Массовыми стали в нашей стране и прививки от коклюша, дифтерии, столбняка, брюшного тифа, паротита и кори. 

В 1947 году советские врачи, боровшиеся со вспышкой чумы в Маньчжурии, первыми в мире применили стрептомицин. Это стало переломным шагом в многовековой истории борьбы со страшной болезнью: выздоровели даже безнадежно больные. С тех пор десанты наших врачей не раз уничтожали вспышки чумы в разных странах. 

Проверкой на прочность стал для системы «случай Кокорекина». Известный художник-плакатист Алексей Кокорекин во время командировки в Индию в конце 1959 года заразился оспой. Вернувшись на родину, он оказался в больнице. Врачи установили тяжелую форму гриппа, и через несколько дней художник скончался. Патологоанатомы определили диагноз, который казался фантастическим: черная оспа. И тут за дело взялись не только врачи, но и КГБ. Удалось выявить всех, кто общался с художником в последние дни. Зараженных оказалось более 40 человек, трое из них умерли. В начале 1960 года Москву закрыли на карантин. В рекордные сроки – в течение месяца – врачам удалось провести вакцинацию против этого опаснейшего вида оспы 9,5 млн жителей Москвы и Подмосковья. Распространение инфекции пресекли. 

Вакцинация остается важной частью государственной политики и в наше время. В 2000-е годы прививки против гриппа в России снова стали массовыми. По данным Роспотребнадзора, за последние 15 лет заболеваемость гриппом сократилась более чем в 13 раз. История доказала, что одолеть опасную инфекцию можно, только объединив огромные возможности государства, общества и науки. А главные союзники любой болезни – это паника, неаккуратность и невнимание к мнению профессионалов.

Фото: LEGON-MEDIA