Смоленская площадь во власти перемен

В последние годы существования СССР «говорящей головой» советского МИД был малоизвестный тогда дипломат Виталий Чуркин. В недавно изданной в Москве книге его мемуаров рассказывается в том числе и о том, как ему довелось быть главным внешнеполитическим спикером при четырех министрах иностранных дел

Виталий Чуркин был одним из самых ярких представителей советской и российской дипломатической школы. Долгие годы работал переводчиком на переговорах высшего уровня, служил в советском посольстве в США. Но пик его карьеры – это, конечно, рекордная по срокам (11 лет – с 2006-го по 2017-й) работа на посту полпреда России в ООН. Именно здесь проявился его дар великолепного оратора, профессионального дипломата и патриота, делающего все для того, чтобы отстоять интересы своей страны. Находясь на этом посту, он и скончался в феврале 2017-го… 

Был в биографии Виталия Чуркина период, когда он в качестве пресс-секретаря министра и начальника Управления информации МИД работал «говорящей головой» нашего внешнеполитического ведомства. Время было неспокойное. За три года (с 1989-го по 1992-й) его пребывания в этой должности сменилось четыре министра иностранных дел. Да и сама страна, которой верой и правдой служил Виталий Чуркин, претерпела кардинальные трансформации. 

Предлагаем вашему вниманию отрывок из посмертно изданной книги воспоминаний Виталия Чуркина «Трудности перевода». Текст публикуется с согласия издательства «ОЛМА». 

«Шульц не знал, как реагировать» 

В самом начале 1989 года я занял кабинет на восьмом этаже здания на Смоленской площади (через стенку сидел Александр Николаевич Шохин, также советник при министре, но по экономическим вопросам). Мне предстояло увидеть, как изменился Э.А. Шеварднадзе за три с половиной года после моего первого непосредственного контакта с ним. 

Напомню, что Шеварднадзе был назначен министром иностранных дел СССР 2 июля 1985 года. Дипломаты нашего посольства в Вашингтоне, где я в то время работал, смотрели на поступившую из центра телеграмму с именем нового министра буквально вытаращив глаза – это был гром среди ясного неба. Некоторые предполагали, что в фамилии министра по ошибке написано лишнее «д». Видные посты Шеварднадзе занимал уже давно, но мидовская братия большого внимания ему не уделяла. 

В сентябре 1985 года новому министру предстояло впервые выступить на сессии Генеральной ассамблеи ООН. (Предположения некоторых коллег, что на 40-й, юбилейной сессии дадут слово ставшему теперь председателем Президиума Верховного Совета СССР, одному из отцов-основателей Организации Объединенных Наций А.А. Громыко, не оправдались. Пора было менять внешнюю политику, и здесь уже не до сантиментов.) 

После Нью-Йорка Шеварднадзе впервые в новом качестве приехал в Вашингтон. <…> Программа министра после дня переговоров предусматривала частный ужин в доме государственного секретаря Джорджа Шульца, и туда по старой переводческой памяти направили меня. <…> Застольный разговор двух министров впечатления не произвел. Шеварднадзе держался скованно, несколько провинциально, рассказывал что-то о том, что советские люди больше всего хотят мира. Шульц продолжал присматриваться к своему новому визави, столь разительно отличавшемуся от А.А. Громыко. Это была уже вторая встреча Шульца с Шеварднадзе, первая состоялась в Хельсинки в конце июля 1985 года. Коллеги вспоминали, что завершил ее наш новый министр несколько необычно. «Господин Шульц, – сказал Шеварднадзе, – я очень тщательно готовился к сегодняшней встрече и, не скрою, волновался, ведь вы такой опытный дипломат и политик. Но после нашего разговора я убедился – советская политика правильная». Шульц не знал, как реагировать. 

«Сейчас упаду» 

В 1989 году это был уже совсем другой человек – Шеварднадзе глубоко вник в международную материю и излучал уверенность в себе. В качестве пресс-секретаря министра я имел возможность присутствовать на многих его беседах с иностранными представителями, на понедельничных совещаниях министра с заместителями, а также на заседаниях Коллегии МИД. Коллегия собиралась обычно по пятницам часа в четыре и могла продолжаться без перерыва до 10 часов вечера. Когда мозги у всех уже плавились и Шеварднадзе начинал резюмировать дискуссию, становилось ясно – он не пропустил ни одного нюанса. 

Его стиль отличала обстоятельность. Темп дипломатической жизни тогда еще не был таким сумасшедшим, каким он стал в начале XXI века. Министр иностранных дел мог позволить себе приехать на сессию Генеральной ассамблеи на две недели. Встречи продолжались с утра до вечера. Как правило, визави приезжали в здание Постоянного представительства СССР при ООН. Садились за стол в актовом зале на первом этаже и беседовали около часа. Шеварднадзе неспешно рассказывал о нашей внешней политике, перестройке и тому подобном. Потом на минутку поднимался в свой кабинет на шестом этаже с тем, чтобы вновь спуститься вниз уже с материалами к новой беседе. 

Особенно тяжелым выдался сентябрь 1990 года. Наряду с обычной «двусторонкой» шли сложные переговоры с американцами по стратегическим вооружениям. Шеварднадзе несколько раз и подолгу встречался с государственным секретарем США Джеймсом Бейкером. Во время краткого перерыва в одной из таких бесед Шеварднадзе, проходя мимо меня, с улыбкой сказал: «Сейчас упаду». Такую жалобу от него я услышал первый и последний раз. <…> 

Не слишком убедительный уход 

Если говорить о собственно моей работе, то обстановка для нее была самая благоприятная. Месяца через два (я уже успел съездить с делегацией министра на Ближний Восток) меня вызвал Шеварднадзе и спросил, что мне нужно для выполнения своих обязанностей. Я сказал: «Доверие». Шеварднадзе покивал головой – это был карт-бланш. Я получил возможность самостоятельно, без всяких дополнительных согласований рассказывать журналистам о деятельности министра как анонимно, так и на камеру, а также организовывать интервью и пресс-конференции Шеварднадзе и работу журналистского пула, сопровождавшего его во всех зарубежных поездках. <…> 

В середине декабря (1990 год), выступая во Дворце съездов, Шеварднадзе громогласно заявил о своей отставке. Я был в зале и с самого начала выступления почувствовал: оно закончится чем-то необычным. Отставка министра стала для меня полной неожиданностью. <…> 

Никто толком не понимал, чем был вызван этот шаг министра. Высказывались предположения, что наряду с политическими тревогами имелись и причины личного свойства. Шеварднадзе, мол, почувствовал, что Горбачев отдаляет его от себя, а он привык фактически быть человеком номер два в государстве. Неслучайно, когда Горбачев стал президентом и занялся формированием Президентского совета, который по своему значению в государстве должен прийти на смену Политбюро, первым членом нового органа был объявлен министр иностранных дел. Да и сам уход Шеварднадзе не выглядел слишком убедительным. Он еще месяц проработал министром, отказываясь лишь от новых зарубежных поездок. 

15 января 1991 года Горбачев пришел в МИД представить коллегии нового министра иностранных дел СССР – из Вашингтона был вызван Александр Александрович Бессмертных. По правую руку от Горбачева сидел Шеварднадзе. Поблагодарив Эдуарда Амвросиевича за работу, Горбачев добавил, что его заявление об отставке он ему «никогда не простит». Шеварднадзе, в свою очередь, также высказал слова признательности и попытался отшутиться от «никогда не прощу» – этого, мол, я принять не могу. Шеварднадзе перебрался в особняк специально созданной для него Внешнеполитической ассоциации. <…> 

«Трещал по швам Советский Союз» 

Александр Александрович Бессмертных был дипломатом добрынинской школы, 12 лет занимал в посольстве в Вашингтоне сначала пост советника, а потом советника посланника. После этого возглавлял Отдел США МИД СССР, а затем, став заместителем министра, вернулся на место своего учителя в Вашингтон, где пробыл всего лишь около года. 

В Москве этот тонкий дипломат и опытный американист оказался в сложном положении. Чувствовалось, что ему непросто дается общение с такими «тяжеловесами», как председатель КГБ Крючков и министр обороны Язов. Бессмертных стал министром иностранных дел в труднейший период – кризисы сыпались со всех сторон. Трещал по швам Советский Союз. <…> 

В середине августа я оказался в кратком отпуске в Сирии по приглашению дружественного МИД. Оттуда должен был ехать в Иорданию и Ливан. Из Дамаска мы с женой направились в Алеппо, где утром 19 августа меня разбудил звонок генерального консула. «Виталий Иванович, – сказал он, – Горбачева сместили». «Как генерального секретаря ЦК?» – спросил я (тогда шли разговоры, что Горбачев оставит свой партийный пост). «Нет, совсем!» – последовал ответ. 

Александр Бессмертных руководил МИД СССР чуть больше полугода – с 15 января по 28 августа 1991 года

Я поехал в генконсульство, где по телевизору транслировали знаменитое заявление ГКЧП. Почему-то особенно резануло слух обещание выдать всем советским гражданам по 15 соток земли – что такое демагогия, мы хорошо знали. Передо мной встал вопрос, не следует ли срочно возвращаться в Москву. Хотя рейс «Аэрофлота» надо было ждать еще несколько дней, наверное, можно было что-то придумать. Я посоветовался с нашим временным поверенным в Дамаске (посол находился в отпуске). «Ведь указаний уезжать нет, – сказал он. – Ваш поспешный отъезд могут неправильно понять». 

Наш посол в Аммане показал мне телеграмму, которую циркулярно рассылали из МИД за подписью первого заместителя министра Юлия Александровича Квицинского (Бессмертных отказался подписать документы ГКЧП и, заболев, уехал на дачу). В телеграмме советским послам предписывалось довести до руководства страны пребывания заявление ГКЧП, однако из стилистики телеграммы прослеживалось, что все это энтузиазма в МИД не вызывает. 

В ноябре 1991 года, после трех месяцев работы на этом посту, министр иностранных дел Борис Панкин (на фото слева) сдал дела вновь назначенному министру внешних сношений СССР Эдуарду Шеварднадзе (справа), но тот проработал в этой должности еще меньше

Министерство напрасно было заподозрено в поддержке ГКЧП. (О том, что МИД СССР поддержал ГКЧП, Борис Николаевич Ельцин заявил в самом начале своего выступления на заседании коллегии уже российского МИД в 1992 году.) Вместе с послом мы смотрели пресс-конференцию гэкачепистов. Нам обоим стало ясно, что дни существования Советского Союза сочтены. 

<…> 

«Как Чапаев на белом коне» 

Бессмертных отправили в отставку. На его место был назначен Борис Дмитриевич Панкин. Журналист по образованию и многолетний главный редактор «Комсомольской правды», он оказался на дипломатической работе и лет девять провел послом в безмятежной Швеции. 

Виталий Чуркин. 1992 год

Когда Восточную Европу захлестнули революционные перемены, решили направить туда послами людей, имеющих опыт работы в демократических странах. Среди них оказался и Панкин, которого перевели в Чехословакию. На Коллегии МИД СССР под председательством Шеварднадзе, где обсуждался этот план, Панкин являл собой образец скромности. Но в МИД он влетел, как Чапаев на белом коне. На заседаниях коллегии и при любом другом удобном случае любил порассуждать о том, как он грудью бросился на амбразуру ГКЧП. 

Мидовцы воспринимали все это скептически. Свое заявление, осуждающее ГКЧП, Панкин сделал вечером 20 августа, когда близкий конец заговорщиков стал очевидным. К тому же, говорили некоторые, он ничем не рисковал – при неблагоприятном развитии событий можно было остаться в «революционной» Чехословакии почитаемым политэмигрантом. 

<…> 

Острейшей проблемой для МИД СССР были нападки на него российского руководства и лично Бориса Николаевича Ельцина, избранного в июне 1991 года Президентом РФ. Ельцин время от времени говорил, что союзный МИД надо сократить в 10 раз. Разумеется, это означало бы невозможность серьезной дипломатической работы. Каждое мое сообщение Панкину о таких выступлениях Ельцина вызывало у министра заметное и вполне понятное раздражение. Однако к маневру Панкин не был готов, предпочитая действовать напролом. <…> 

Для того чтобы доказать востребованность союзного МИД, он провел через руководство решение о его преобразовании в Министерство внешних сношений, которое занималось бы не только внешнеполитической, но и внешнеэкономической работой. Не вполне понятно, как практически неподъемное утяжеление функций министерства могло решить политическую проблему распределения полномочий между союзными республиками во внешнеполитической сфере. Моя работа у Панкина явно не ладилась. Я серьезно подумывал об уходе из МИД. <…> Однако этой перестановке не суждено было произойти. Горбачев отправил Панкина в отставку с поста министра иностранных дел и вернул на Смоленскую площадь Шеварднадзе. 

«Пора менять амплуа» 

Возвращение Шеварднадзе с энтузиазмом встретило большинство коллектива МИД. С просьбой об этом при Панкине составлялись петиции с длинной чередой подписей. Однако по-настоящему приступить к хорошо знакомой работе министра Шеварднадзе уже не успел. 7 декабря из Беловежской Пущи прозвучало заявление: «СССР перестал существовать». 

Помимо общего шока для системы МИД, имелась опасность того, что наша страна лишится одного из главных дипломатических достояний итогов Второй мировой войны – постоянного места в Совете Безопасности ООН. Да и вообще нам придется вступать во всемирную организацию заново. Кто-то из западных коллег указал тогдашнему постоянному представителю СССР при ООН Юлию Михайловичу Воронцову на эту опасность. И формулировки заявлений российских руководителей были скорректированы – Советский Союз «прекращает» свое существование. Это дало возможность закрепить место России как не просто правопреемника, но и продолжателя СССР, сохранив наши позиции в Организации Объединенных Наций. 

Шеварднадзе был в шоке. На одном из совещаний в МИД в сердцах сказал, что его возвращение в министерство – большая ошибка. Переговоры с приехавшим в Москву в середине декабря госсекретарем США Бейкером получились скорее прощальными, чем субстантивными. Сначала Бейкер встретился с российскими, а затем уже с советскими руководителями. Стало ясно, что «марш истории» приобрел необратимый характер. Во второй половине декабря к Шеварднадзе пришли эмиссары из российского МИД. Он покинул свой кабинет и больше туда не возвращался. <…> 

МИД предстояло пройти через действительно революционные перемены. В министерский кабинет на седьмом этаже пришел Андрей Владимирович Козырев. Министром иностранных дел России он был назначен еще осенью 1990 года. <…> В политику его окунули события путча августа 1991 года, и, попав в эту среду, он действовал в ней с большим энтузиазмом. <…> 

Все ожидали приказа, кому именно будет поручено реформирование конкретных управлений союзного министерства. Когда документ появился, напротив Управления информации значилась моя фамилия. 

<…> 

Впрочем, я понимал, что четыре министра и два государства для одного споуксмена более чем достаточно. Пора менять амплуа.

Фото: БОРИС КАВАШКИНА И ВАЛЕРИЙ ХРИСТОФОРОВ/ТАСС, АЛЕКСАНДР ЧУМИЧЕВ/ТАСС, РИА Новости, ЭДУАРД ПЕСОВ/ТАСС